ЛАРИСА РЕЙСНЕР В БЕЛОГВАРДЕЙСКИХ ЗАСТЕНКАХ
(Триптих Народного художника СССР И. Ледовских «Гражданская война в России»)
Большая комната в три окна, с закрытыми темными портьерами, люстра на три рожка, у входа рогатая вешалка, письменный стол с тумбами, на столе телефон, чернильный прибор из многих предметов, покрытых серебряными резными крышечками, две конные статуэтки Блюхера и Веллингтона, победителей Наполеона при Ватерлоо, серебряный поднос с набором чарок (подарок казанского купечества на день ангела)
Сидящий перед столом капитан Неженцев возбужденно докладывал начальнику контрразведки полковнику Уварову.
- Сметанин отказывается грузить наш архив! Бронепоезд заполнен штатскими, на него продают билеты, как на литерный поезд, Николай Васильевич! Я лично видел купца Разуваева с женой и детьми! Нефтепромышленника Саркисова и еще я не упомню всех. Одеты в военную форму, но без погон.
Уваров понизил голос.
- Бог с ним, с архивом! Для нас места забронированы?
- Сметанин сейчас царь и бог! Я еле упросил его…
Разговор начальника белогвардейской контрразведки со следователем по особым поручениям был неожиданно прерван: дверь распахнулась, и поручик Маневич втолкнул в кабинет растерзанную женщину.
- Познакомьтесь, господа! Большевистский комиссар Лариса Рейснер! На ловца и зверь бежит! Есть Бог, есть!
Уваров тяжело поднялся из-за стола.
- Наслышаны, наслышаны о ваших подвигах, - сказал он, оглядывая молодую женщину, одетую простолюдинкой.
- Это недоразумение, - с достоинством ответила задержанная, стараясь привести себя в порядок. – Разве такая хрупкая женщина, как я, может быть комиссаром?
- Если вы не комиссар, тогда кто вы у большевиков?
- Я поэтесса, волею судьбы работаю у них в агитпропе.
- Где ты там работаешь? – ощерил зубы Маневич. - В какой еще «агитпропе»?
- В Отделе агитации и пропаганды.
- Слова-уродцы! – с отвращением фыркнул Маневич. – Люди-уроды! Ненавижу!
- И что вы делает в этой «агитпропе»? – спросил Уваров.
- Пишу стихи. Ставлю спектакли для красноармейцев.
Маневича трясло.
- Врет! Господин полковник, все врет! Я вам рассказывал, это из-за нее погибла Матильда и все наши друзья в Петербурге. Она комиссарша, агент ЧК!
В черте города бухали пушки. Канонада не затихала ни на минуту, к ее раскатам уже привыкли. Шестидиймовая батарея отвечала совсем близко, от залпов дрожали стекла в окнах. Уваров вытер платком двойной загривок.
- Минуточку, господин поручик. Дайте же мне поговорить с дамой. Вы утверждаете, милейшая, что вы поэтесса. Что ж, я тоже виршеплетством грешил по молодости, с самим Сологубом был знаком. Не изволите ли продекламировать нам свои стихи?
Рейснер неожиданно запела - хрипловатым, задушевным голосом.
Как родная меня мать провожала,
как тут вся моя родня набежала!
Ой куда ты, паренек, ой куда ты,
не ходил бы ты, Ванек, во солдаты.
В Красной Армии штыки, чай, найдутся,
без тебя большевики обойдутся.
Голос ее брал за душу. Настало молчание. Откашлявшись, она сказала.
- Я сегодня не в голосе, господа, уж простите. Как вы сами видите из этой песни, от имени матери я агитирую простого крестьянского парня против войны на стороне Красной Армии.
Офицеры переглянулись. Полковник Уваров в сомнении поджал губы.
- Не верьте ей, Николай Васильевич! Она актриса! – Маневич схватил даму за локоть, сотряс. - Зачем ты пробралась в Казань, говори! Ты шпионка! Рейснер! Это немецкая фамилия! Большевики – агенты Германии! Ты вдобавок еще и немецкая шпионка! Зачем ты пришла в Казань? Золото вынюхивать? Отвечай!
Пленница с достоинством отстранилась.
- Вы делаете мне больно, оставьте! Комиссары заставили меня! Они держат в заложниках моего отца! Если я не вернусь, его расстреляют!
Уваров прокашлялся.
- Голубушка, с какою же целью большевики послали вас в Казань?
- Троцкий велел любой ценой разузнать, что происходит с золотым запасом царской империи. Но я не собиралась ничего докладывать. Да и что я могла узнать? От кого? От моего вояжа в Казань нет никакого толка. Я это говорила, но разве комиссары послушают…
- Троцкий здесь? – оживился Уваров.
- Да, он прибыл на фронт.
- Что он предпринимает? Когда назначен штурм?
- Я знаю об этом только понаслышке. К наступлению готовятся в ближайшие дни.
- Как ваше имя-отчество? – спросил Уваров.
Пленница вскинула голову.
- Меня зовут Лариса Михайловна Рейснер, последняя поэтесса серебряного века, возлюбленная Николая Гумилева, личный друг Блока и Ахматовой.
- Лариса Михайловна, вы понимаете, что по законам военного времени мы можем расстрелять вас без суда и следствия, как большевистскую шпионку? У нас есть все основания не верить вам. Петр Алексеевич видел вас среди руководства большевиков Петрограда. Что общего с ними у вас, поэтессы, дворянки?
С пленницей внезапно произошла перемена. Она выпрямилась и вскинула голову. Офицеры словно бы впервые увидели, какая красивая женщина стоит перед ними. Виолончельный голос наполнил комнату.
- Ветер веет, где хочет, господа. В Красной Армии тоже наш народ – бедный, забитый, безграмотный. Я делаю для него, что умею, – пишу стихи. Я бы присоединилась и к вам, но ведь ваше дело проиграно господа, признайте это. Народ не с вами! Вы – старая, умирающая Россия, а я полна жизни, я – чайка, я парю над миноносцами и морскими пучинами, над ревущими валами революции. О, такой жизни я и хотела – неистовой, благословенной и великой, громокипящей, как революция! Нет лучшей жизни, нет доли лучшей!
Офицеры переглянулись.
- Уведите, - велел Уваров. Посмотрел на Маневича. – Петр Алексеевич, вы ее задержали, вам ею и заниматься.
Маневич кивнул. Вошел конвой.
В дверях Рейснер обернулась.
- Хочу вас предупредить, господа: все, кто меня обижают, погибают мучительной смертью. Для вашего же блага, отпустите меня, прошу вас.
Валериан Неженцев вздернул бровь.
- Вы угрожаете нам местью «товарищей»?
Рейснер ответила обыденно.
- Если вы обречете меня на смерть, никто из вас не доживет до Яблочного Спаса.
- Смерть от пули не страшна, – сказал бравый Неженцев.
Пленница обвела господ офицеров потяжелевшим взглядом.
- Вы умрете не от пули…
- Уж не вы ли, пифия, знаете, от чего мы умрем? – спросил Неженцев.
Тягучий голос пленницы сделался заклинательным.
- Вы, капитан, и вы, полковник, - вы оба будете сварены заживо!
От нее вдруг изошла такая волна леденящего внушения, что офицеры онемели. Первым очнулся Маневич.
- Толубеев, - шикнул он на старшего конвоя, - уводи!
- Истеричка! – Уваров вновь утер вспотевший загривок платком.
Капитан Неженцев оглядывал сослуживцев в легком восторге.
– Да она просто авантюристка, господа! Княжна Тараканова! Таких всегда являлось в избытке в смутные времена.
Мневич скрипнул зубами.
- Она из актерствующих. Ей мнится вслед за Шекспиром, что жизнь театр, а люди в нем актеры. Вот она и ставит среди нас свои спектакли! Я уже рассказывали, как она предала в ЧК самых лучших людей Петербурга, цвет нации!
- В это все же, знаете ли, трудно поверить! – покрутил плешивой головой Уваров.
- С таким ангельским личиком и такое масштабное злодеяние! – чмокнул губами Неженцев.
- Она способна на все, говорю вам! – твердил Маневич.
Полковник Уваров закурил турецкую сигарету.
- Вы ее прямо какой-то инферналкой выставляете, Петр Алексеевич! Самому Достоевскому такие дамы не снились. Да нет, глупая виршеплетка увлеклась революцьенными идеями и попала, как кур в ощип.
Маневич возбужденно ходил по кабинету.
- Таких виршеплеток надо уничтожать в первую очередь! Именно такие поэтессы своими виршами ведут в бой «товарищей»! «Товарищи» – тупое быдло, не способное к самоорганизации. Вырезать нужно «Ларис», беспощадно, под корень! Авантюристок, евреек, проходимок. – Маневич хлопнул себя по лбу. - Она жидовка! У нее семитские черты, я только сейчас это понял!
- Только что ты называл ее немкой! – засмеялся Неженцев. - Антисемитство – религия черной сотни, а мы, слава богу, российские офицеры!
Маневич ахнул кулаком по столу.
- Довольно чистоплюйства! Либеральщина нас погубит! Во всем виноваты
жиды! Почитайте «Иудейскую войну» Флавия! Целый Рим обрушился на них, стер с лица земли вместе с Иерусалимом и храмом, и что же? Где тот Рим? А евреи повсюду! На наших глазах гибнет третий Рим – Россия! И все от их руки. Крапивное семя!
Кто все эти комиссары? Троцкий? Бронштейн! Откуда он взялся? Как выполз? Не было его нигде и вдруг – жид во главе Думы Петрограда, во главе огромной армии красного быдла! Как это возможно?! Не могу понять! Я все больше уверяюсь, что эта Рейснер - еврейка и действует заодно с Троцким и большевиками! Моя жена погибла из-за нее! Есть Бог, есть, и Он привел ее в мои руки!
Полковник Уваров достал из тумбочки стола бутылку николаевской водки и разлил по серебряным чаркам.
- Да полноте вам кипятиться, Петр Алексеевич. Расстреляйте ее и дело с концом. Неровен час, красные перейдут в наступление и спасут «поэтессу». Недаром она нам пальчиком грозила.
Маневич резко склонил голову к груди.
- Будет исполнено, господин полковник
Осушив чарку за упокой души рабы божьей Ларисы, он вышел из кабинета, миновал часовых на лестничных площадках и спустился в подвал. В караульной окликнул вахмистра Толубеева с ключами, с ним прошел по казематам, приказать открыть камеру под номером семнадцать, где на топчане сидела продрогшая женщина с распущенными волосами.