1
Уездный город Н на севере России бесславно доживал «свой век». За всю свою двухсотлетнюю историю он ничем не отличился: не было в нем ни университетов, ни заводов, ни научных центров, ни прочей, делающей населенный пункт передовым, инфраструктуры. Зато – имелся свой театр. Среди однотипной унылой застройки центральной части города он выделялся «нездешностью» своей архитектуры. Лет сто назад его построили заморские умельцы: возвели пять этажей кирпичной кладки, облепили фасад барельефами, подперли крышу колоннами, перед центральным входом соорудили фонтан и, по легенде, закопали под ним клад.
Что делали в этом городе чужеземные строители и зачем им понадобился театр, летопись города оставляет без ответа. Ансамбль изначально строился как " обитель муз", но в разное время в здании хранили то продовольствие, то городскую хозяйственную утварь. Не потому, что народ здесь был «темный» - в театре элементарно некому было играть. А труппы из других городов, тем более, из столиц, в такую глухомань и калачом не заманишь.
Но все изменилось в переломные для страны 90-е года. У города поменялся начальник, у начальника появился бюджет. Он распорядился очистить здание театра от хлама, воссоздать его первозданный вид, починить разбитый кладоискателями фонтан и все это великолепие оживить актерами и зрителями. По городу развесили объявления о создании театральной труппы и вакансиях для рабочего персонала: искали всех, от уборщиц до руководящего состава. И нашли. С полдюжины начальников, десять актеров, буфетчицу, конферансье и конечно – гардеробщицу. Уборщица приходила в театр по средам и пятницам из соседней с ним школы и была единственной «внештатницей». Всем остальным даже выдали удостоверения о службе в театре.
Первый спектакль – по пьесе Островского – собрал аншлаг. На него пришел, казалось, весь город, годами изголодавшийся по зрелищам. Ведь в нем не было вообще ничего: ни кино, ни работающих до позднего вечера кафе, только – парки и набережная для променада. Но то ли труппа недостаточно репетировала, то ли учительница музыки, сантехник и каменщик – все же не профессиональные артисты, но спектакль провалился. Впрочем, не с треском – его спас Порфирий Иванович Стрешников, некогда служивший в Большом театре и игравший в нем же Гамлета. Для всех оставалось загадкой, почему он оставил карьеру в столице и вернулся на свою малую родину.
За дебютной премьерой в театре последовали вторая, третья, десятая постановки – давали Шекспира, Горького, Булгакова. Труппа тщательно готовилась к каждому спектаклю – артисты оттачивали мастерство безупречного исполнения ролей, открытое при театре ателье суетилось над аутентичными костюмами... Но все это и в первый, и в двадцатый раз походило на школьную самодеятельность. Горожане шли в театр как в цирк, а местная газета на следующий день после спектаклей выпускала разгромные статьи. А в одной из последних и вовсе назвала Государственный драматический театр города Н не иначе как ДрамСарай.
В кабинете директора театра затрещал телефон. Бежевый с черными кнопками вместо круглого циферблата и увесистой трубкой на рычагах – Илья Иосифович, в прошлом – школьный учитель истории, принципиально не пользовался мобильным телефоном. Опасался вредных излучений.
- Илья Иосифович, звоню ругаться! – прямо заявили ему на другом конце провода. Да не кто-то, а сам мэр города. – Это что такое у тебя в театре творится?
- Константин Францевич, не извольте гневаться! Давали вчера Шекспира – изо всех сил старались! – промямлил директор.
- Значит так, Илья Иосифович. Я не ценитель-театрал, но даже мне было смешно на это смотреть. Как можно было так опошлить самого Шекспира? Где вы эти костюмы взяли? Убожество. Где вы этих артистов понабрали? Бесталанщина. И ладно бы только я это видел, ладно бы – даже весь город, - мэр закашлялся. - Но вашим, ей-богу, сараем, заинтересовался Минкульт. Был от них человек с инспекцией. Так вот у них вопрос – на что они вам финансирование выделяют? Значит так, Илья Иосифович. Срок вам – месяц на репетицию новой, качественной постановки. Провалите – закроем театр, здание под склад отдадим.
- Понял вас, Константин Францевич, - раздосадовано протянул директор и, услышав гудки, опустил трубку на рычаги.
2
- Вот такие дела, товарищи! – развел руками Илья Иосифович. Он стоял на сцене перед труппой, расположившейся на первом ряду зрительного зала. – Мы должны поставить что-то оригинальное, новое, интересное. И сделать это наконец-то достойно! – топнул он ногой, чего обычно себе не позволял. Но артисты, казалось, мало внимали его словам, и это его злило: одни шепотом обсуждали что-то свое, другие потешались над чем-то, кто-то бесцеремонно разговаривал по телефону, а Порфирий Иванович и вовсе спал.
- Порфирий! Порфирий Иванович, вы меня слышите? – крикнул директор. Экс-актер Большого и единственный актер здесь в принципе – по образованию и призванию, вздрогнул и что-то промычал. – Толкните его! – распорядился Илья Иосифович.
- Да не надо меня трогать! – открыл глаза Порфирий Иванович. – Что я, без вас не знаю, что над нами весь город потешается. А что тут сделаешь?
- Да ладно бы город, Порфирий! Ладно бы – весь! Теперь наши таланты, кхм, увидели в самом Минкульте! – директор сотряс воздух кулаками. - Все, говорю же, все – если что-то не придумаем, закроют нас к чертовой матери! – схватился он за сердце. – А, между прочим, для нас с вами этот театр – вероятно, последнее место работы! Чай, не девочки с мальчиками тут собрались! – причитал он.
Все затихли и посмотрели на директора. Он настолько опечалился, что лег в позу трупа на подмостки и из нее продолжил, повернув к артистам голову:
- Ваши предложения, коллеги. Что мы МОЖЕМ сыграть?
В зале повисло молчание.
- Хорошо. Что мы МОЖЕМ сыграть так, чтобы вообще не появляться на сцене? – чуть не заплакал директор. И вдруг подскочил, как ужаленный. – Я знаю! Мы устроим кукольное представление! – заговорил заговорщеским полушепотом он.
- И что мы будем играть? Трех поросят? Или Маленького принца? У нас же не детский театр и не кукольный, - понеслось недовольное из зала.
- А ну цыц всем! У нас ВООБЩЕ никакой не театр. Зато не нужно будет шить костюмы и репетировать пластику! – снова топнул ногой директор. – Раз не можете играть на сцене нормально, значит – будете за ширмой!
- Я предлагаю поставить спектакль по Толстому. По рассказу «Семья вурдалака», - твердо сказал Порфирий Иванович. – Куклы у меня имеются. Сувенирные. С прошлой службы, - обвел он взглядом притихшую труппу.
- Гениально, голубчик! – вскричал директор. – Решено!
3
Про таких, как Порфирий Иванович, говорят «мужчина в самом расцвете сил». Недавно он отметил 50-летний юбилей, но выглядел на добры десяток лет моложе: под два метра ростом, подтянутый, широкоплечий, все еще – не тронутый сединой брюнет, он походил на средневекового графа. Особенно намек на породу выдавал его нос – благородный, с горбинкой у переносицы и широкими, но аккуратными ноздрями. За всю эту стать в Большом ему давали соответствющие внешности роли – он играл Ивана Грозного, князей, и даже – Гамлета. Гамлет в его карьере случился около пятнадцати лет назад и стал точкой в большой карьере. Порфирий Иванович славился взрывным характером и всю жизнь учился держать себя в руках. Но не стерпел насмешек какого-то господина из первого ряда в то время, когда он со всей душой произносил со сцены заветные «быть или не быть».
- Да не быть! Не быть! – донеслось из зала. – Бездарность! Кто тебя Гамлетом назначил! – кричал мужчина, вскочивший с места. – Это я, я – Гамлет! А ты – упырь!
Порфирий Иванович не стерпел такой нападки, прервал монолог, вдохнул побольше воздуха, опустил бережно череп на пол сцены и решительным шагом направился к ее краю. Спрыгнул и ринулся к обидчику. На глазах всего зала – всего Большого, от уборщиц до гардеробщицы, он побил его и, поправив выбившуюся прядь парика, вернулся на сцену. Зал замер, к Порфирию Ивановичу спешила охрана, под извинения выбежавшего конферансье перед зрителями за прерванную постановку опускался багровый занавес…
На том артист был выставлен из Большого – и автоматически изо всех театров Москвы и Санкт-Петербурга. Униженный, но гордый за свою отстоянную честь, артист вернулся в свой родной северный городок, решив, что лучше быть «первым парнем на деревне, чем последним в городе». На прощание столичные коллеги подарили ему набор театральных наручных кукол. Да не абы каких – а для постановки кукольного представления по Толстому.
- Держи, Порфирий, от нас подарок, - махнул рукой директор труппы, и в гримерку актера, где собрались за прощальным шампанским артисты Большого, внесли здоровенную коробку, перетянутую атласной красной лентой. – Хоть ты и плохо, да, очень плохо себя повел – как мальчишка, мы дарим тебе этот набор, зная твою страсть и к театру, и к бесовщине, и к куклам, - сказал директор.
В коробке аккуратно – каждая в своем футляре, больше похожих на гробики с прозрачными крышками, лежали кукольные герои рассказа «Семья вурдалака». Порфирий Иванович, было, удивился – откуда куклы, ведь по рассказу Толстого еще никто не ставил представлений. На что директор ему ответил, что это заказной экземпляр – единственный во всем мире – и готовился он не на проводы Порфирия Ивановича, а к его дню рождения.
- Ценим тебя очень, Порфирий! Вот и не поскупились! У немецких мастеров заказывали!, - поднял большой палец вверх захмелевший директор. – Но, извини, распоряжение сверху пришло – уволить дебошира. Так прощай!, - ткнулся лбом директор в плечо Порфирия. Он, хоть и вида не подал, но затаил лютую обиду и на директора, и на Большой и на весь белый свет.
Ко всякой чертовщине – легендам о вампирах, оборотнях, ведьмах, Порфирий Иванович действительно питал неуемный интерес. Одно время, по молодости, он даже носил черный плащ с красной подкладкой – на манер вампирского. Он перечитал сотни книг на эту тему – от сказок народов мира до научных исследований. А однажды даже пытался стать членом масонской ложи – так его привлекала всяческая конспирология.
Распространяться ни о своей страсти, ни особенно – о причинах увольнения из Большого Порфирий Иванович не любил. Н вообще слыл человеком нелюдимым и от того – таинственным. В нынешней труппе его уважали за его блестящее прошлое, артисты-самоучки даже прислушивались к замечаниям актера по поводу того, кому как нужно играть. Но за стенами театра коллеги его сторонились, сойдясь на мнении о том, что Порфирий Иванович – исключительно странный, а от того – непонятный им человек.
Вечером после собрания труппы и заявления директора театра о грядущей каре Порфирий Иванович пришел домой и первым делом, не разуваясь и не снимая шляпу, направился к шкафу, в котором хранился его набор кукол.
- Вот вы где спрятались, - вытащил он и поставил на пол увесистую коробку, сняв с нее стопку книг. – Посмотрим, как вы тут, - приговаривал актер, доставая «гробики» и выкладывая их рядом с коробкой на пол. – Так, ну вроде все здесь. И Горча, и Алибек, и Пашка с Гришкой. Так, не понял, а где Зденка? – зарылся Порфирий Иванович чуть ли не с головой в коробку. – А, вот ты где, в массовку убежала, - вытер он лоб рукавом.
Куклы выглядели достойно, даже – ювелирно. У каждой – точеное лицо, до мелочей проработанный национальный костюм, кажущиеся настоящими волосы. У некоторых кукол были жуткие двойники-вампиры. Все – как полагается по сюжету. Кроме главных героев рассказа была в коробке и «массовка» - с десяток миниатюрных вурдалаков.
- Это же надо было так исхитриться – так каждую черточку, каждую морщинку, каждый зубик вывести! – умилялся Порфирий Иванович, рассматривая свое богатство. Он не часто доставал кукол. Даже, скорее, настолько редко, что даже в коробке они покрылись пылью. Берег их для особого случая.
- А ну-ка, Горча, сейчас мы тебе протрем клыки! – взял он отца семейства и принялся приводить его в порядок своим накрахмаленным платком. – А что это у тебя на зубе? – полез артист пальцем в рот кукле, увидев, как ему показалось, красное пятнышко на безупречной белизне ее оскала. Вдруг челюсти куклы сжались – сработал подвижный механизм.
- Горча! Ты чего это! – вскрикнул Порфирий Иванович, пытаясь вытащить палец из кукольного рта. На долю секунды ему показалось, что кукла моргнула – по спине артиста пробежала стая мурашек. Он высвободил укушенный палец – из него сочилась кровь.
- Ну, Горча! Отнесу вас всех завтра в театр, будете знать! – зло крикнул Порфирий Иванович и, с кряхтением поднявшись с пола, пошел в ванну мыть руки.
4
- Тишина в зале! Ти-ши-на! – кричал из зрительного зала Илья Иосифович, заняв позицию зрителя, критика и режиссера-постановщика между вторым и третьим рядом за партой, застеленной зеленой скатертью. – Встали все в шеренгу – будем распределять роли. Порфирий, голубчик, принес кукол?
Порфирий Иванович молча кивнул и подошел к коробке, стоящей в углу сцены.
- Нам не нужен весь наш состав, - сказал он. – Здесь четыре куклы – главные герои, остальные – массовка. Я буду играть Горчу! – посмотрел из-подлобья он на коллег.
- Замечательно! Я предлагаю на роль дочки Горчи – Зденки – нашу Зиночку, на роли его сыновей – Георгия и Павла – Аркашу и Геннадия, на роль турка Алибека – Ушмана, как раз и акцент у него нужный имеется! – затараторил директор театра.
Никакой драки за роли не произошло – артисты по-прежнему мало вникали в процесс и, казалось, не до конца понимали серьезность сложившейся ситуации.
- Коллеги, ну поактивнее давайте же! Есть возражения по ролям? – хлопнул в ладоши Илья Иосифович.
- Да нет, - вразнобой ответили ему артисты.
- А чего мы вообще будем за копейки наши унижаться то? За ширму прятаться, куклами махать. Баловство! – высказался один из них.
Илья Иосифович вскипел, что-то прокричал ему в ответ, затряс в воздухе сценарием. Началась склока. В ней не участвовал только Порфирий Иванович. Он нашел полутемный угол между роялем и плотным сценическим занавесом и не хотел выходить под свет софитов. На свету у него отчего-то начинали слезиться глаза, а кожа покрывалась мелкой сыпью. Это он заметил утром по дороге в театр, но не придал особого значения, решив, что так проявляется аллергия на голландский сыр.
- Порфирий, голубчик, где вы? – позвал его директор. – Начинаем репетицию!
- Да, - кашлянул Порфирий Иванович. – Я здесь, буду отсюда читать. Приболел, - сказал он, морщась от внезапной ломоты, сковавшей тело.
Репетиция длилась восемь часов – до позднего вечера. Порфирий Иванович считал минуты до команды директора о ее завершении. Его знобило, ломило суставы, как при лихорадке, температура и давление скакали то в верх, то вниз. Текст сценария расплывался перед глазами, они то слезились, то сохли.
- Грипп, - констатировал артист, перебежками – преимущественно по теням зданий, минуя пятна света от фонарей – движущийся к дому.
Кое-как дойдя домой, он пошел в ванну – принимать горячий душ. Сняв с себя одежду, он отметил странную синеву своей кожи и заметно отросшие ногти на руках и ногах. Взглянув на себя в зеркало, артист чуть было не упал без чувств – на него смотрело длинное, худое, с выступающими надбровными дугами и скулами, лицо. Уши его покрылись сверху волосами, нос завернулся крючком, нижние веки отстали от глаз, обнажив алые полумесяцы слизистой. Порфирий Иванович открыл рот – верхние и нижние клыки его заметно прибавили в длине. Вдруг он ощутил зверский голод и ринулся на кухню. Открыл морозильную камеру, достал куриную тушку и жадно вцепился в нее.
- Не то, - выплюнул он на пол кусок куриной кожи, завертелся посреди кухни волчком и выпрыгнул в окно.
5
- Где наш Порфирий Иванович? – строго посмотрел на артистов, репетировавших кукольный спектакль, директор театра. – Почему я не наблюдаю его уже третью неделю? – взревел он. – Как вам это нравится – взял главную роль и куда-то пропал! И ни звонка от него, ничего!
- Сами гадаем, - ответили актеры, лениво перелистывающие сценарий.
- Живее, живее играем! – замахал на них руками Илья Иосифович. – ну, Порфирий, ну, попадись мне! – грозился он.
А Порфирий Иванович в это время бегал по свалке за городом, ловил голубей и бездомных кошек, пытаясь насытиться их кровью. Сначала они уталяли его голод, но чем дальше и увереннее он превращался в вампира, тем сильнее его новое естество требовало человеческой крови. Порфирий Иванович, по природе своей вовсе не людоед, давил как мог в себе это желание, поэтому панировал остатками своего разумного сознания в скором времени скрыться в местных лесах, подальше от людей, и питаться крупными хищниками. Или, что еще лучше, чем такая жизнь – встретить в том лесу осину и вонзить в себя кол из ее ветки. Прямо в сердце.
Порфирий Иванович мог только думать – говорить у него уже слабо получалось. Вместо слов вырывалось невнятное мычание, а изо рта то и дело капала голодная слюна.
«Ну, что, сбылась мечта идиота? Все игрался в вампиров, плащик носил, цилиндр, - корил себя актер. – На тебе, получи – собакой бешеной стал! Вранье все в книжках про то, как это красиво! Вот она - издержка профессии, вот она - травма на производстве!»
От поедания очередной кошки Порфирия Ивановича отвлек звонок. В кармане его брюк вибрировал телефон. Ничего удивительного, что он прожил без подзарядки почти месяц – Порфирий Иванович ходил с неубиенным стареньким кнопочным «киричом».Кое-как достав его когтистой пятерней, артист нажал краем большогот пальца на кнопку вызова, положил телефон на землю и припал к ней ухом.
- Порфирий! Наконец-то! Ты куда, ирод, пропал! – заорала трубка голосом Ильи Иосифовича. – Не надо, не надо мне тут оправдываться! Завтра – завтра в десять утра чтобы как штык был на премьере! Учи текст! Тоже мне, звезда большого! Хрен с тобой – читать по бумажке будешь, все равно за ширмой! Все, отбой! – в истерике отключился директор театра, поговоривший как будто бы сам с собой.
Порфирий Иванович сел, облокотился о мусорный бак и заплакал. Телефон зазвонил снова. Артист проделал с ним те же манипуляции, что и прежде – держать телефон около уха было неудобно из-за когтей.
- Да, и еще. В комиссии из Минкульта будет бывший глава Большого – тебя при нем поперли. И еще какие-то упыри, - сказал директор и отключился.
Порфирий Иванович увидел жирную кошку и на четвереньках засеменил за ней. Кошка пробежала через пол свалки, выскочила на трассу, и пошла в сторону города. Порфирий Иванович почему-то не горел желанием на нее нападать и вдруг почувствовал в себе значительные улучшения – дышать ему стало легко, прекратилась ломота в теле, исчез кожный зуд. Зрение стало четким, мысли – ясными. Язык сам потребовал, чтобы Порфирий произнес хоть слово. Он выдал цитату из «Семьи вурдалака».
- Но ежели я вернусь позднее, ради вашего спасения, не впускайте вы меня в дом. Ежели будет так, приказываю вам – забудьте, что я вам был отец и вбейте мне осиновый кол в спину, - остановился он посреди дороги, криво и зловеще ухмыльнулся, сложил руки на груди крестом и растворился в наступающем сумраке.
6
На парковке около театра стояли пять безукоризненно отполированных машин – проверка Минкульта прибыла на представление. В делегации был и бывший директор Большого – нынешний чиновник Петр Васильевич Кукоцкий, и еще пара коллег Порфирия Ивановича по бывшему цеху . Был среди них и некий господин, чье лицо показалось новоявленному вампиру, наблюдающему за гостями с крыши театра, знакомым. Подозрительно знакомым. Но рассмотреть его не удавалось – мужчина то и дело прятал подбородок в поднятый воротник пальто.
Городские часы на башне показывали половину десятого утра. Спектакль был назначен на десять. Порфирий Иванович переместился с крыши на театральный чердак, надел черные бархатные перчатки, скрывшие уродство его рук, голову увенчал широкополой шляпой, глаза спрятал за темными очками. Тональным кремом замазал синеву лица, надел парадный черный костюм и поспешил оказаться в гримерке. Она была общей, поэтому целесообразным было облачиться в человеческий вид не на глазах у всех.
Он не мог подвести труппу – сам предложил играть Толстого, сам себе определил главную роль. Но не это было главным, что манило его на сцену.
- Порфирий, голубчик вы наш! – кинулся к нему директор театра, увидев в гримерке. – Куда же ты пропал, мы уже думали – все! Но я знал, я знал – не подведешь! Только болезненный ты какой-то, - потрогал он его за плечо.
- Ничего, обычная простуда, - сказал артист.
Комиссия заняла места в зале – спектакль начался. Порфирий то и дело пытался рассмотреть господина, который показался ему знакомым. Но он сидел поодаль ото всех, в полумраке. Порфирий играл на совесть – складно и с выражением читал свою роль, проживая судьбу Горчи на собственной шкуре. Он так вжился в роль, что в некоторых моментах кусал себя за язык, дабы не наброситься с клыками на стоящую рядом Зиночку.
- Превосходно! – шептал из-за рояля рядом директор.
И вдруг из зала, из полумрачного угла, в котором сидел подозрительный Порфирию Ивановичу господин, донеслось:
- Отвратительно! Кто играет Горчу? Кто эта бездарность! Если это – упырь, тогда я, я… - кричал мужчина.
Порфирий Иванович замолчал на полуслове, отложил в сторону сценарий, снял с руки куклу и в повисшей тишине вышел на середину сцены. Глаза его выхватили из темноты кричащего ему гадости человека. Порфирий Иванович пришел в ярость и более не мог себя сдержать – зубы его зачесались, глаза налились кровью, тело приготовилось к прыжку и – через мгновение он впился в вожделенную шею обидчика.
- Это ты, Гамлет, ты…- прохрипел мужчина, захлебываясь собственной кровью.
Комиссия Минкульта зашлась в восторженных аплодисментах:
- Браво! Это восхитительно! Такой типаж, такая самоотдача, такое ощущение себя в роли! – хлопали чиновники. – А как вы сделали кровь? Так правдоподобно! Как же такой театр закрывать! Да ни в жизнь! – не унимались они.
Журналист местной газеты, присутствовавший на «карательном» для труппы театра показе уже строчил статью, в которой писал про «новые технологии спецэффектов, впервые примененные в Государственном драматическом театре города Н». Он писал и про завораживающий голос актера, и про его эпатажное появление на сцене, и про прыжок, и про нападение на зрителя, и про зубы, и про кровь так, как будто бы это было не более чем частью представления.
На следующее утро выйдет газета с хвалебной статьей во славу уездного театра и – о славе его признанного певца, в 50 лет вкусившего свой настоящий «звездный час». Что цари, что князья,что сам Гамлет в сравнение с его нынешней бесподобной ролью? Журналист воспевал в своей статье Порфирия Ивановича,комиссия ликовала, Илья Иосифович обливался за роялем слезами радости за спасение своего насиженного начальнического кресла.
А Порфирий Иванович тем временем сам истекал кровью, лежа на трупе таинственного гражданина, вонзившем в него заветный для обоих осиновый кол.