Летописная информация о северянах весьма скупа. Кроме сведений об их проживании по Десне, Сейму и Суле, в недатированной части ПВЛ вкратце описаны их обычаи и ландшафтное окружение: «…радимичи и вятичи, и сѣверъ одинъ [одиныи] обычаи имяху: живяху в лѣсѣх, яко же [и] всякии звѣрь…». Согласно летописной статье 859 г., они платили дань хазарам «по бѣлѣи вѣверицѣ от дыма». Под 884 г. (через два года после захвата Любеча князем Олегом) в ПВЛ рассказывается о его походе: «...и побѣди сѣверяны, и възложи на нь [на нихъ] дань легъку. И не дасть [даеть] имъ козаромъ дани платити». А под следующим годом обозначено, что к 885 г. Олег уже «обладал» обитателями племенных земель, в том числе и северянами. По Константину Багрянородному в середине X в. северяне являлись «пактиотами» Руси: в полюдье «росы» в течение всей зимы «кормились» в том числе и у северян. После длительной лакуны в 1024 г. они уже стали частью войска черниговского князя Мстислава Владимировича во время Лиственской битвы.
В литературе бытует мнение, что «северяне» или «север» – это своеобразная и устойчивая диалектно-этнографическая общность древнерусской периферии, заметно отличавшаяся от населения Киева и Чернигова. Археологически северяне трактуются как носители роменской культуры; ее происхождение, ведущие признаки и хронология существования изучены достаточно полно.
Распространение северянских памятников подтверждает точность летописной характеристики их размещением среди гипотетически реконструированных древних лесных массивов. Судя по археологическим данным, эта культурная общность также распространялась на верхние и средние поречья Псла и Ворсклы; известны они и в верховьях Северского Донца. Рис. 1.
На западе северянский массив был отделен от русского междуречья Днепра и Нижней Десны 50-километровой незаселенной полосой. Ареал носителей роменской культуры не был монолитным: в отличие от северян лесной зоны Подесенья, юго-восточный поселенческий массив большей частью занимал лесостепную зону. Между ними прослеживается 45-километровая «нейтральная» полоса, отделявшая между подесенским Шабалиновым и посеймским Спасским «лесостепных» северян от «лесных». Таким образом, не исключено, что географическая оценка размещения северян по ПВЛ и археологически прослеженные поречные россыпи городищ восходят к делению северянского союза на два малых племени.
Следовательно, русское «обладание» северянами (885 г.) и «полюдье» Константина Багрянородного могло относиться к западной ветви северянского ареала, а легендарные сведения о хазарской дани и запрете Олега ее платить (859 и 884 гг.) относились к северянам «восточным». Именно окраина последних плотно соприкасалась с землями лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры Подонья – алано-болгарами или летописными «ясами» северной окраины Хазарии. Рис. 2.
В какой-то мере это подтверждается распространением продукции древнерусского круга: в западносеверянском Среднем Подесенье, поблизости от дружинных центров, качественная круговая посуда общерусского облика составляла более половины керамического комплекса, а по мере удаления от мест производства ее доля резко уменьшалась. В западном регионе на роменских поселениях известны и предметы скандинавского стиля второй половины X в. Не исключено, что из западных северян Олег набирал северянское ополчение для похода 907 г. на греков, а юго-восточная половина племенного союза сохранила независимость и долго продолжала самостоятельное развитие. В пользу подобного толкования говорит и раннее включение Нижнего Подесенья в орбиту Руси.
Об относительно мирных отношениях восточных северян с Хазарией, исключавших вероятность военных столкновений, в свое время писал еще В. Г. Ляскоронский, и его мнение было поддержано новейшими исследователями. Археологически на это указывает бытование салтово-маяцкого инвентаря на поселениях и в погребениях носителей раннего этапа существования роменской культуры, а также ощутимый алано-болгарский компонент в краниологических сериях из курганных погребений.
Эта близость особенно ощутима в верховьях Северского Донца, где северянское расселение плотно примыкало к алано-болгарским землям. Более того, в этой зоне соприкосновения северяне создавали собственные укрепления на городищах раннего железного века. Поскольку в целом по ряду технологических показателей Хазария опережала славянский мир, длительная стабильность салтово-роменских взаимоотношений позитивно влияла на материальную культуру не только обитателей «донецкого выступа», но и всех восточных северян.
Стремление Руси к расширению своей территории не могло остаться незамеченным ее ближайшими соседями. Кроме похода 883 г. Олега на древлян, войны 885 г. с уличами и тиверцами, похода на земли радимичей, особый резонанс могли вызвать захват Любеча и присоединение западных северян. Эти тревожные симптомы спровоцировали отток беженцев на север и к юго-востоку. Поэтому появление первых крепостных сооружений (Большого Горнальского, Новотроицкого и Опошни) можно связать с возникшими опасениями о дальнейшей эскалации русской экспансии и стремлением защититься от нее. Судя по данным археологии, в конце IX в. в Горнале произошли существенные перемены: были реконструированы оборонительные сооружения, среди сделанных здесь находок резко увеличилось количество предметов вооружения, на могильнике появились курганы с кремациями на стороне, помещенные в лепные горшки роменской культуры. В Посеймье конца IX – начала X в. началось быстрое освоение поречья р. Тускари, которое становилось плотно заселенной территорией. Одновременно фиксируется резкое увеличение количества племенных укреплений во всем восточно-северянском регионе. Синхронно укреплялись и пределы Хазарии: в конце IX в. реконструировались укрепления Саркела, создавались крепости Карнаухово и Семикаракорское.
На северо-западе ареала восточных северян размещение памятников Среднего Сейма и Свапы практически совпадает с южной границей лесов. На северо-востоке этот ареал охватывал верховья Сейма, по течению Сулы самым южным памятником стала замыкавшая предстепье крепость Лукомье. На Псле предел распространения городищ роменской культуры волнообразно отодвинулся севернее, к городищу Сары, а по Ворскле – вновь опустился до Полтавы. Столь же дугообразно от Полтавы южный предел ареала проследовал к верховьям Северского Донца: эта линия, охватывавшая лесные массивы, здесь совпала с границей лесостепной и степной растительности.
Из общей территории распространения северян, раскинувшейся между средним течением Десны и Северским Донцом, которая, по мнению О. В. Сухобокова, насчитывала от 100 до 140 тыс. км2, по моим подсчетам, восточно-северянский массив охватывал площадь около 37 тыс. км2.
В поречье Сейма ведущей формой расселения считают открытые поселения надпойменных всхолмлений и нижних речных террас. Возможно, это соответствует древним реалиям части регионов, скажем, течения Тускари. Но если судить о Посеймье в целом, не следует упускать из виду, что там насчитывают до 60 по-разному изученных городищ. Это может составлять 2/3 от всех известных северянских укреплений. Следовательно, структурное лицо региона всё же определял оборонительный фактор.
На сопредельных территориях сплошные обследования производились как исключение, да и лесистые ландшафты не всегда позволяли выявить отдельно размещавшиеся селища. Поэтому для поречий Сулы, Псла и Ворсклы за основную поселенческую форму принимали племенные крепости-убежища, иногда с несколькими открытыми поселениями. В верховьях Северского Донца основным типом поселений считают городища.
Поэтому обобщенное с учетом всех малых племен соотношение памятников и всего северянского союза позволяет оставить остатки укреплений в качестве ведущего элемента поселенческой структуры и основного источника для изучения северянского расселения. В любом случае только северянские «городки» отражают особенности сложившейся поселенческой структуры.
В объеме всего северянского ареала М. П. Кучера и О. В. Сухобоков учитывали около 90 городищ. А. В. Комару известно около 250 пунктов, но в их число вошли могильные древности и древнерусские памятники с отдельными роменскими комплексами. А. В. Григорьев расширил исследовательскую географию расселения северян за счет верховьев Оки, Дона и памятников «роменского типа». По его мнению, на сегодняшний день точно оценить их количество сложно. Он согласился с А. В. Кашкиным в том, что состояние материала практически исключает использование количественного критерия для сравнительного анализа заселенности различных областей: сопоставления возможны лишь для сравнения небольших территорий. Тем не менее применительно к расширенному ареалу он насчитал около 1000 объектов.
Крепости северян, как правило, были невелики. Среди их городищ наиболее распространенные имели защищенные стенами площадки размерами не более 0,5–0,6 га: это соответствует представлению о племенных твердях–убежищах. В Посеймье подобные укрепления составляли 82 % от их общего числа. Сходная картина наблюдается и в верховьях Северского Донца: там на городищах раннего железного века носители роменской культуры создавали собственные укрепления площадью около 0,5 га.
Размеры крайне незначительного количества крупнейших памятников выходят за пределы 1,9 га. Несколько иными цифрами оперировал М. П. Кучера: по его мнению, площадки около 50 % городищ имели размеры до 1 га, а 25 % – от 1,5 до 5 га. О. В. Сухобоков считал, что подобный вывод мог появиться в связи с тем, что множество поселений роменской культуры частично занимало площадки обширных городищ раннего железного века. Нам не удается уверенно установить границы распространения отложений со славянскими материалами, это было изучено только в северодонецком регионе. Среднюю позицию занял А. В. Комар: к обычным он отнес памятники площадью от 0,1 до 3 га.
Северянские городища преимущественно располагались на защищенных природными условиями высоких и узких береговых мысах, склоны которых оснащали подрезками псевдоэскарпов для придания им большей крутизны: этот фортификационный метод типичен для северян. Рис. 3. От плато заселенные площадки отделяли древо-земляные валы – руины оборонительных стен двухрядной столбовой и каркасно-столбовой конструкции с внутренней земляной засыпкой. Значительная высота напольных валов является существенным атрибутом укреплений этого времени. Отдельные периоды существования таких конструкций были недолгими: несмотря на скрепление частокольных рядов поперечными перемычками, уплотнение засыпок создавало направленное наружу внутреннее напряжение, осложненное подгниванием дерева. Это требовало учащения ремонтов, откуда происходило быстрое увеличение высоты валов. Около середины X в., по крайней мере, в крупнейших центрах появились и стены из цепочек городней – засыпных бревенчатых срубов.
При картографировании памятников изгибы водных артерий визуально изменяли свойственный северянам приречный принцип расселения. Поэтому в литературе закрепилось представление о том, что укрепления располагались не только цепочками, но и «гнездами» или «кустами», насчитывавшими до 7–12 памятников с промежутками протяженностью до 30–40 километров. Прослеживаемое таким образом существование «гнезд» предполагает деление северянских союзов племен на меньшие поселенческие средоточия.
Как показывают приведенные разночтения в суждениях ученых, исследованность остатков древних укреплений информативно неравноценна. Поэтому имеет смысл напомнить о предложенной А. В. Кузой шкале источниковедческой оценки качества памятников: он делил древнерусские городища на четыре типа.
К первому типу были отнесены памятники, изученные широкими площадями: это дает наиболее представительную коллекцию вещей, построек и остатков оборонительных сооружений. Во второй тип вошли городища, подвергавшиеся небольшим раскопкам или обследованные разведками высокого методического уровня. Под ними понимается вскрытие культурного слоя несколькими шурфами площадью не менее 4 м2 и производство разрезов внутренних сторон валов: это позволяет уверенно оценивать время возведения оборонительных сооружений поверх более ранних наслоений. Под третьим типом А. В. Куза подразумевал укрепления, обследованные без вскрытия культурных напластований. Сборы подъемного материала широко отражают эпоху их существования, но в случае наличия на площадке разновременных («многослойных») культурных напластований определить хронологию каждого этапа из подобного каскада невозможно. И наконец, к последнему типу были отнесены памятники с недостаточно четкой оценкой их культурно-хронологического облика. Их появление в научном обороте можно связать с деятельностью краеведов и былыми сплошными разведками-объездами. В те времена горсть лежавшей на поверхности керамики была достаточной для обобщенной датировки памятников.
Степень изученности северянских поселений исследовалась и А. А. Узяновым. Он проанализировал сложности при выделении городищ роменской культуры из множества памятников с разновременными напластованиями. Недостатки неполно изученного множества памятников красноречиво показаны В. В. Енуковым, считавшим, что бесспорное соотнесение некоторых объектов с роменским временем невозможно. В качестве характерных примеров можно привести посульскую Басовку, где обломки северянской керамики встречаются и на гребнях распаханных валов. Это свидетельствует о том, что северяне заселили эти урочища после того, как крепостные стены предшествующего времени обратились в руины-осыпи укреплений.
Думается, что в данном случае можно взять на себя смелость упрощения схемы А. В. Кузы, сокращения ее до трех групп: это информативный тип 1 и пригодный для анализа тип 2. А к слабоизученному типу 3 можно отнести памятники, маркированные уважаемым предшественником как типы 3 и 4, ниже они не учитывались. Не рассматриваются здесь и малоизученные укрепления городища с разновременными напластованиями. Отметено и большинство сооружений с типичными для раннего железного века многовальными укреплениями, и древнерусские округлые в плане очертаний – их датировка роменским временем давно поставлена под сомнение. За скобками оставлены и невыразительные памятники с утраченными валами и незначительной долей северянской керамики.
В итоге в поречье Сейма более или менее пригодными для идентификации с северянскими укреплениями оказалось около 74 % от декларированного в литературе количества роменских городищ. Это высокий показатель: в среднем на Руси только 61,8 % от общего числа учтенных объектов обладают достаточно документированной информацией, которая позволяет производить достоверные количественные сопоставления.
Высоки показатели (75 %) и степени изученности укреплений Посулья, хотя и об этом регионе известно много литературных несуразностей. Так, несмотря на поиски, не найдены достоверные роменские укрепления в Снитине; в Повстине мизерное количество лепной керамики найдено только на посаде округлого в плане памятника летописного города. Можно было бы изъять из анализа и плохо сохранившиеся укрепления Городища на Многе, но отнести его к пригодным для анализа городищам осторожно склоняет небольшое количество найденной там лепной позднесеверянской керамики в сопровождении круговой манжетовидной, а также материалы курганных могильников. На существование протяженной поселенческой лакуны указывает обнаруженная там гончарная керамика развитого облика, относящаяся к XII–XIII вв.
Определенные трудности возникают с идентификацией городища Верхний Вал в г. Лубны, отличающегося сложной структурой и обширными размерами остатков позднесредневековой крепости. Но следы оборонительных сооружений роменской культуры раскопками не обнаружены. Тем не менее условно внести памятник в категорию более или менее информативных заставило зафиксированное Н. Кузнецовым необычно крупное открытое поселение, позже усложненное появлением там древнерусского города.
В Попселье пригодно для изучения 69 % северянских укреплений. Среди изъятых из дальнейшего изучения можно назвать знаменитую Шпилевку, представляющую собой овальный в плане останец с низким валом по его периметру, на котором встречена керамика XII–XIII вв. Лепная керамика известна только запределами останца, а местонахождение знаменитого клада «под горой Бойковой» так и не установлено. Обследованность памятников течения Ворсклы и ее притоков приближается к 60 %. По недоразумению в число роменских попало округлое в плане укрепление Городное на р. Мерл: открытое северянское поселение и синхронные ему курганы расположены южнее городища, на возвышенности правого берега реки при впадении в нее р. Мерчик.
Высокой степенью изученности отличаются памятники вплотную примыкавшего к салтовскому ареалу северодонецкого северянского средоточия. Новейшие исследования городищ этого региона позволили сделать множество тонких наблюдений о сущности поселенческой структуры носителей роменской культуры всей восточно-северянской общности.
Таким образом, включая непронумерованные на карте городища на месте будущих летописных городов, в целом на изучаемой территории можно насчитать 73 памятника первого и второго типа информативности. Но и это не окончательные цифры: хочется надеяться, что в будущем представленная картина получит значительные положительные коррективы.
Как и в иных подобных примерах, на пути изучения северянских древностей случались недоразумения или ошибки. К подобным казусам относится гипотеза о строительстве племенных городков для защиты от печенежских нападений, когда «все силы северян были сосредоточены на отражении печенежских набегов». И всё же порой считают, что Левобережье якобы стало «легкой добычей печенегов», занявших северянскую землю вплоть до Сулы.
Итогом подобных недоразумений стала поддержка О. В. Сухобоковым гипотезы краеведа Ю. А. Липкинга о том, что цепочки береговых северянских укреплений – это состоящий из нескольких защитных линий «глубоко эшелонированный оборонительный район», защитивший Русь от кочевнических вторжений. М. П. Кучера справедливо возражал, что в родоплеменных общественных условиях планомерное строительство оборонительных линий на таком широком пространстве было невозможно.
Полагаю, что перечисленные выше опасения за судьбы восточных северян сильно преувеличены. Вряд ли печенеги могли принести катастрофический урон населению, способному укрываться в убежищах, единообразно возведенных среди лесных массивов: кочевники воевали на открытых пространствах и избегали углубления в лес. Так, на Суле цепь русских крепостей, защищавших от более могущественного противника, была плотной (через 3–7 км) на степном берегу и сильно разрежена (через 15–30 км) на лесных участках обороны. Столь же красноречивы полевые дороги степняков, вьющиеся по обширным прогалинам между лесами в преддверии путивльских «полю ворот» или в бужском «степном коридоре» Правобережья перед летописными «Воротцами» Поросья. Выразительными представляются и особенности расселения степных федератов («своих поганых») на русских приграничных территориях: классическим примером является открытое «Перепетово поле» междуречья Роси и Стугны, обрамленное прибрежными лесными массивами. Выше упоминалось и о позднесредневековых государственных и общинных мероприятиях по защите лесов на степных рубежах: там также существовала необходимость в защите поселений от татарских набегов.
Следует обратить внимание и на зафиксированную летописными источниками среднюю глубину проникновения печенегов в оседлые земли. Эти свидетельства касаются русской территории несколько более позднего времени, но сходство ландшафтных условий и неизменность тактики печенегов позволяют считать такие аналогии сравнимыми.
Так, из четырех зафиксированных источниками набегов три (в 968 г. на Киев, в 996 г. на Василев и в 997 г. на Белгород) пришлись на Правобережье Днепра, куда печенеги добирались известными им путями. Из них Василев располагался в 30 км от «Воротцев», но в рассматриваемое время оборонительной системы Владимира Святославича еще не было, поэтому город располагался именно на степном рубеже. На переломе лесов и степей размещался и Белгород на р. Ирпень: туда печенеги могли попасть из бужского «степного коридора» через верховья Здвижа, где при Владимире Святославиче появилось ограждение из четырех линий Змиевых валов. На восточном краю залесенных киевских владений располагался и Переяславль.
Остается Киев, расположенный в 23 км по проторенной дороге к востоку от пограничного Белгорода. Но с уводом Святославом войск в Византию город и дорога остались беззащитными. Вышесказанное склоняет к выводу о том, что от печенегов не следовало ждать глубокого проникновения и на залесенные северянские земли, изобиловавшие крепостными сооружениями. Подобной точки зрения придерживались крупнейший специалист по кочевническим древностям, а также исследователь северянского Посеймья (Плетнёва и Енуков).
Действительно, следов печенежских пожаров не обнаружено в лучше изученных Горнале и Гочеве, а также в синхронном поселении Мацковцы, расположенном близ приднепровской дороги степняков на Киев. Не выдерживает критики и былое убеждение в том, что именно из-за степной угрозы прекратило существование подавляющее большинство роменско-боршевских поселений Среднего Дона и верховий Северского Донца. По Константину Багрянородному, кочевники проникли в Причерноморье в самом конце IX в. Еще позже степняки попали в поле зрения Руси: в ПВЛ заключение мира с Игорем и их уход на Дунай зафиксированы только под 915 г. А строительство множества северянских племенных укреплений началось уже в конце IX в., то есть оно не было связано с печенежской угрозой. Так, донская крепость Титчиха существовала до конца X в.; крепость Воргол – до XI в., до середины XI в. продолжалась жизнь на Животинном укреплении. По новым данным, Донецкая крепость погибла в связи с хазарским походом Святослава, а на соседних с нею городищах древнерусская гончарная посуда появилась лишь на рубеже X–XI вв. Нет следов печенежских погромов и в лучше изученной Полтаве, на ворсклинской окраине северянского ареала; лишь в конце X в. в пожаре погибло и Хотмыжское укрепление. Таким образом, к представлениям о северянских эшелонированных оборонительных линиях и о Левобережье как о легкой добыче печенегов следует относиться осторожнее.