-Нет, ну ты мне скажи все-таки, Игнатьич, чего бороденку-то отрастил, ну прям козлишко козлишком! - хохотнул Матвей, отхлебнув из чашки очередной глоток горячего чая.
Его собеседник действительно обладал длинной и в то же время какой-то неопрятной бородой, которая доходила до вышивки на груди серой крестьянской рубахи. Старик Игнатьич ехидно усмехнулся, почесал макушку и тут же достал из-под стола бутылку:
-Ты на бороду мою так не говори, не говори. Вот лучше, глякось, что есть, уважь старика, редко кто теперь сюда приезжает...
Матвею, как и любому деревенскому мужику, вовсе не нужно было объяснять, что если задарма дают самогон, то грех не выпить.
-Я вот что подумал, Игнатьевич, а хороший ты сосед! Вот ей-Богу, не то что Алешка-Синька, тот вот на заработки ездил в Филизи, ну, в тую, в тую сторону, так потом месяц пил беспробудно, и ведь не поделился, сволота! - грохнул кулаком по столу разошедшийся Матвей.
-Дык сейчас соседей хороших не осталось уже, Матвейка, не осталось... - взгляд маленьких глазок старика быстро скользнул по полноватой фигуре собеседника, по деревенскому двору, где они сидели, и остановился на слегка покосившемся заборе. Еще три пустых дома дальше, да банька напротив речки - вот и кончалась Карасиха, бывшая раньше крупной и многолюдной деревней, а ныне усохшая, древняя, старая, как смотрящий на ее остатки старик.
Матвей сочувствующе кивнул, взял бутылку с заветной мутной жидкостью и энергично вытащил пробку.
-Ну, пущай! - остатки копорского чая тут же выплеснулись на дворовую траву, а осиротевшая чашка сразу же до краев наполнилась корчмой, или как говорили некоторые, самогоном.
-Игнатьич... - начал было снова рассыпаться в благодарностях Матвей, но старик снова смотрел вдаль и выглядел безучастным.
-Ты пей, пей, парень, я не хочу. Грустно мне. Я же тут еще ребенком бегал, тут же столько домов было, столько скотины, мельница была...А вот приехал уже сюда, когда старый стал, а тут разруха... Поговаривают, что тут последних мужиков в японскую забрали, вот и стала деревенька без крепкой руки загибаться...
-Да не, Игнатьич, окстись! - поперхнулся корчмой Матвей, - что тута японская, закончилась уж, да просто попереезжали все кто куды, кто в Кистутово, кто в Аксатиху, вот и все. Да возродим мы твои хоромы, мы ж с тобой теперь друзья!
Старик тепло улыбнулся:
-Спасибо, сынок, спасибо. Ну как тебе мой фирмач? Не жгется?
По горлу Матвея прошлось приятное тепло, оставляющее медовое послевкусие во рту. Он блаженно улыбнулся:
-Да такую корчму сам царь бы одобрил!
-Ну добро, добро. - Старик Игнатьевич начал вставать из-за стола, как вдруг за забором, продравшись сквозь кусты смородины, появилась какая-то дворняга, сразу же изошедшая противным тонким лаем.
Матвей хотел было бросить в шавку чем-нибудь тяжелым, однако дворняга, едва завидев старика, тут же поджала хвост и с воем стала улепетывать прочь.
В ответ на немой вопрос изумленного собутыльника старик лишь улыбнулся и махнул рукой:
-На них смотреть надобно по-особому, по-волчьи, тогда даже самая большая убежит.
-Ну ты даешь, Игнатьевич. - Матвей выдохнул, допил кружку и с грохотом поставил ее на стол, - Игнатьевич, слухай, а я давно тя спросить хочу...
Старик оперся на стену деревянного сруба:
-Ну?
-Дык это...А сколько ж тебе годков-то, а? Тебя еще мой батька ж видал, когда меня не было. Ну скажи. Осмесят?
Игнатьевич ухмыльнулся:
-А если и более? Эх вы, только и могете сейчас балакать да не делать ничего, оболтусы...
Старик подошел к столу, взяв из-под него пустую бутылку.
-Пора мне, Матвей. Кушать хочу. Прощевай.
-Так вот же еда на столе, Игнатьич, чего прощева...
Старик вдруг резко размахнулся и ударил Матвея по голове бутылкой, с треском разбив ее о макушку. Грузная фигура деревенского мужика враз обмякла, а старик тут же схватил ее сухонькими руками.
-Прощевай, Матвейка.
Борода старика зашевелилась, словно там копошилось что-то, маленькие глазки совсем закатились, обнажив белки, и он наклонился к шее своего бывшего друга.Где-то в глубине густой бороды два длинных клыка тут же вонзились в шею, и старик довольно стал чмокать, судорожно подергивая головой:
-Ты не серчай, Матвей, мезгирь я, дед-мезгирь, - продолжал говорить Игнатьич, не отрывая своего подбородка с клыками от шеи, - ну высосал я всех уж тута в деревне, а как старику без еды одному жить? Самому противно, а что делать... А ты мне - спасение, тебя высосу и на месячишко хватит, а там, глядишь, кто другой придет...
Насосавшись, мезгирь пощупал свои паучьи клыки, торчавшие не изо рта, а под бородой в подбородке. Они послушно втянулись, а дед потащил иссушенного в подпол...
Над Карасихой медленно начинал алеть закат.