Сказать, что группа «АукцЫон» всегда была странная – это значит не сказать ничего. Еще в 80-е, когда коллектив формально принадлежал к золотому пантеону «русского рока», все в нем было не так, как полагалось «простым честным рокерам»: очень странный микс стилей на стыке джаза, рока, авангарда; плюс вовсе не лозунгово-протестные, а самоуглубленно-психологические тексты; целых два танцора на сцене, вытворяющих черт знает что (помимо Олега Гаркуши, который пляшет в «АукцЫоне» и поныне, своими экстремальными танцами отличался тогда и бесконтрольный Владимир Веселкин, а начале 90-х покинувший группу). А кроме того (ну казалось бы, зачем?) у группы был и свой декоратор Кирилл Миллер. Он же художник по костюмам. Мало кто понимал тогда весь этот пестрый карнавал. А уж в тексты вслушивались и того меньше. Но с течением времени стало все более очевидно, что «АукцЫон» оказался одним из наиболее значимых и прогрессивных рок-коллективом России. А уж самым самобытным и загадочным – точно.
Публикую ниже свое интервью с Леонидом Федоровым 2007 года.
Видео: интервью М.Козырева с Л.Федоровым об альбоме "Мечты"
Нового номерного альбома «АукцЫона», состоящего полностью из новых песен группы, преданные фанаты ждали аж 11 лет! Этому предшествовали годы какого-то непонятного безвременья, начиная с альбома «Птица» (1993). Лидер группы Леонид Федоров стал записывать фактически сольные альбомы с известным питерским контрабасистом Владимиром Волковым и рядом других музыкантов. Порой казалось, что группа – на грани распада, а то и за гранью, а концерты, на которых играется все тот же материал, что и 15, 20 лет назад – это так, по инерции.
Поэтому выход этой весной нового студийного альбома «Девушки поэт» мало назвать долгожданным. Это самый ожидаемый в России рок-альбом! Интрига значительно усилилась тем, что музыканты «АукцЫона» записали материал в Нью-Йорке с участием знаменитых музыкантов-экспериментаторов: это гитарист Марк Рибо (сотрудничал с Томом Уэйтсом, Элвисом Костелло и другими легендами), клавишник Джон Медески (работал с Игги Попом, Джоном Скофилдом и др.), трубач Фрэнк Лондон и саксофонист Нет Ротенберг.
Также в записи принял участие и Владимир Волков.
Лидер легендарной группы «АукцЫон» Леонид Федоров, который, кстати, практически не дает интервью, рассказал нам о записи альбома, прошлом и настоящем группы, и о том, какой ему видится современная музыка.
- Леонид, чем все же объясняется такой долгих перерыв в дискографии «АукцЫона»?
- Это, наверно, итог десятилетнего процесса, который тихо-мирно шел все это время. Мы никогда ничего не загадывали. И всегда стремились делать что-то новое. Чтобы не разрушать сказку твочрества, не превращать ее в рутину. В какой-то период ничего нового не получалось – вот мы и не выпускали.
- Правда ли, что в Нью-Йорке вы записали материала аж на два альбома?
- (Смеется. ) Да нет. На один, будет выпущена его главная часть, скажем так.
- Записали мы действительно больше, там еще есть материал, но я не знаю, какую он ценность представляет.
- Как сложился альянс с западными музыкантами?
- Замечательный трубач Джек Лондон предложил нам записаться в Нью-Йорке. И сказал, что может помочь пригласить нам любых музыкантов нью-йоркских. Я назвал три фамилии: Рибо, Медески и Зорн. Но Джон Зорн не смог. Мы хотели еще одного барабанщика пригласить, но он, как оказалось, умер. Потом Волков предложил пригласить Неда Ротенберга. Так эта компания и образовалась.
- Как проходил процесс записи?
- Они просто пришли в студию и стали играть. В некоторых вещах писали несколько дублей, в некоторых – с одного. По 10-12 часов мы работали в студии. Это было достаточно тяжело. «АукцЫон» всегда писал пластинки довольно быстро, но даже по нашим меркам это было непривычно. По сути с Рибо, Медески мы в процессе работы даже не общались «так просто». Ну, какими-то словами перекидывались. Но панибратства особого не было.
-Все музыканты «АукцЫона» также участвовали в записи?
-Да. С «АукцЫоном» тоже особенно не репетировали, все сложилось там. Нет, ну конечно мы какие-то песни играли на концертах, какие-то партии были придуманы, но они менялись.
-Чем продиктован такой подход?
- На мой взгляд, рок-музыка в своих лучших проявлениях как раз и хороша тем, что она спонтанная, сырая, даже грязная, скажем так. С точки зрения техники, может быть, где-то даже «лажовая». Мне это нравится. По крайней мере, не дает заскучать. Пытаюсь сам себя удивить. Вот эта энергия первозданности, на мой взгляд, самое важное.
- Какую лепту снес в мировой процесс русский рок, на ваш взгляд?
- Никакого. По-моему, это отвратительная музыка. За малым ярким исключением, которые тоже, наверно, лишь с точки зрения нашей действительности яркие. Это же касается и текстов. Как правило, туповатая поэзия.
- А «АукцЫон»?
- Да тоже фигня полная. Тексты песен - и ничего больше. Нет там ничего. И ничего не надо выдумывать. Банальности и глупости.
Концерт на кухне лидера группы «АукцЫон» Леонида Федорова. 2020 г.
- Как вы самокритичны! Неужто прямо так?
(Смеется) Абсолютно. Чем люди серьезнее, тем они банальнее и глупее, мне кажется. Мы-то по крайней мере, отчет себе отдавали, что мы никто и ничто и веселились от души. И до сих пор продолжаем. Надеюсь.
Почему в какой-то момент вы стали записывать сольные альбомы и не реализовали те же песни с «АукцЫоном»?
- Ну, это не совсем сольное, мы в основном делали с Владимиром Волковым С каждым музыкантом ты понимаешь, что вы можете сделать вместе, а что не можете. Поэтому я понимал. Что какие-то вещи и не нужно делать с музыкантами «АукцЫона». Для них многие эти эксперименты, мне кажется, были бы не так интересны. Все зависит от того, с кем ты работаешь… Вообще, конечно, у каждого музыканта есть свои какие-то представления, пристрастия. Хотя вот я от своих, например, всегда старался как-то убежать, работая с другими людьми. Так интереснее. Не считаю, что мой вкус и предпочтения – это что-то такое уж очень важное. У меня никогда такого не было: что вот что-то придумал и хочешь это осуществить только в таком виде и никак иначе. Во всем, что я делаю, присутствует самоирония. И это, я считаю, очень важно. Потому что если ты думаешь, что ты уж такой гениальный музыкант и у тебя такие великие тексты, то это довольно глупо… Мне хочется, чтобы творчество прежде всего доставляло радость мне самому. И я так думаю, что если так происходит, то найдутся люди, которым это тоже понравится. Все, больше меня ничего не волнует. А если творчество превращается в какую-то работу, проблему, помпезную фигню, то вообще теряет смысл.
-Как давно начался ваш интерес к поэтам-обериутам, на стихи которых у вас написана уже не одна пластинка?
- Ну, наверно, лет 15 назад. Когда, собственно, книжки какие-то уже появились. Тогда же познакомился с таким человеком, как Владимир Эрль. Питерский поэт. Благодаря ему я многое и узнал про обериутов. Потом, я помню, у меня была история смешная. В конце 80-х я случайно прочел в газете “Смена” текст Введенского, который, как потом оказалось, Владимир Эрль в поэтическую рубрику этой газеты и вставил. На свой страх и риск, потому что Введенский тогда был запрещен. А я прочитал, думаю: “Как на Озерского похоже!” Я специально вырезал из газету, Диме Озерскому отнес, говорю: “Смотри, какой поэт появился, Саша Введенский”. Естественно, мы тогда и не знали, кто это такой. Но действительно что-то близкое что-то в нем сразу почувствовалось. На каком-то метафизическом уровне.
- Интерес в фольклору тоже примерно лет 15 назад у вас возник, когда вы стали затевать “параллельные” “АукцЫону” проекты?
- Ну, это было априори. Если ты занимаешься каким-то музицинованием, вполне естественно, что будешь искать корни свои собственные. Я бы не сказал, что я такой глубокий знаток фольклора, просто у меня много знакомых, которые хорошо его знают – и Сергей Старостин, и Андрей Котов, и Владимир Мартынов. Естественно, они мне и музыку интересную приносили, и рассказали много чего, что, кроме них, наверно, никто сейчас и не знает. И как-то само собой все вышло, что появились фольклорные нотки. Для меня, видимо, это было органично…
Для меня любое музицирование – это прежде всего получение какого-то откровения для себя. И поэтому прежде всего я занимаюсь, конечно, собой. Пытаюсь открыть: а для же я такое из себя представляю на самом деле? И когда появляются в том, что я делаю, какие-то новые качества, они меня самого удивляют и радуют. Думаю: неужели это я? А так ничего специально я и не придумываю.
- Такие открытия приходят только на записи или на концертах тоже?
- На концертах я эту ситуацию научился как-то более-менее контролировать. А в записи – да.
На новом альбоме возникло много для вас самого неожиданного?
- Нет. Скорее я даже ожидал, что примерно так и должно все быть, как получилось.
Я знал примерно, с кем я буду писать, и на что они способны, что они могут привнести.
Но то, что они сыграли, в некоторых местах, конечно, превзошло все мои ожидания.
В той же песне “Девушки поют”. По музыкальной культуре они, конечно, монстры! Таких музыкантов вообще не много в мире.
- Когда написаны песни, вошедшие в альбом?
- Есть старые очень, одной даже лет десять – “Про дебила”, а какие-то есть совсем новые.
Почти все песни – на стихи Озерского. Один текст только Олега Гаркуши есть, но он внутри песни запрятан.
- Леонид, со стороны “АукцЫон” выглядит группой очень закрытой. Например, с публикой традиционно разговаривает лишь Олег Гаркуша. Все остальные музыканты, и вы в том числе, во время концерта публику будто вовсе не замечаете, никогда к ней не обращаетесь...
- Ну, я не понимаю: а что, собственно, кроме того, что я играю, можно сказать? Зачем?
Я не считаю себя каким-то оратором или шоуменом. В принципе, я наверно, могу это делать, но… мне это не нужно. Зачем я буду делать то, что мне не свойственно? Должен быть какой-то стимул, я должен понимать: для чего.
- То есть это не есть способ выразить определенный скепсис по отношению к публике?
- Нет, ни в коем случае. Масса людей так играют. Вот Волков тоже не заигрывает в публикой.
- И интервью вы практически не даете?
Да, потому что тоже не понимаю: что я еще могу добавить к тому, что непосредственно играю и пою. Строить из себя какого-то пророка, гуру, учить уму-разуму про то, что нужно, а что нет – во-первых, не очень могу, а во-вторых, считаю, что это очень вредно. С точки зрения рекламы как-то, может, это и оправдано. Но за свои сорок лет я понял, что это тоже, в общем-то, фигня полная, что кроме радости создания какой-то музыки и совместной работы с кем-то, в общем, остальное и неважно, шелуха, мусор. Конечно, приятнее, когда твою музыку слушают. Но даже когда ее не понимают и не принимают, но мне она самому нравится, мне это важнее, чем какой-то успех сногсшибательный. Которого, в общем-то, у меня никогда и не было, по большому счету. Мы всегда жили по принципу: чем тише в плане славы, тем спокойнее. Зато я могу себе позволить не “чесать” с утра до вечера концерты, а что-то подумать, пофантазировать. (Улыбается). Даже иногда вот книжки могу почитать, хотя не так часто.
- А что читаете?
- В основном сейчас читаю книжки про что-то. Романы не читаю давно уже, вот лежит у меня разве что этот самый…. Павич, его еще как-то могу читать. Или вот принесли двухтомник тех же самых обериутов, читаю с удовольствием. Мне интереснее такие книжки. Как ни странно, больше стал читать поэзии, но такой вот непростой.
- Можете припомнить самые странные обстоятельства, в которых “АукцЫону” доводилось выступать?
- Ну, играли в тюрьме, эти кадры потом в фильм “Рок” вошли. В Германии играли в женском монастыре. Публика порой бывает неожиданная. Странно, например, когда пригласили на “корпоративе” для банкиров играть. Мы как-то стараемся все-таки такой экстрим убирать.
- Насколько меняется у вас отношение к тому, что вы делаете или делали? Как часто случается, что вот сегодня нравилась вещь, а завтра уже нет?
- В последние годы у меня такого практически нет. Потому что я пытаюсь добиться того, чего хочу. Раньше я шел на компромисс во время создания какой-то песни: не нравится какое-то место - ну ладно, оставим. И именно эти-то места меня потом больше всего раздражали. Сейчас я пытаюсь сразу убрать все эти компромиссы, чтобы потом не испытывать дискомфорт.
- То есть сразу пытаетесь быть ближе к идеалу?
- Да нет, идеал я вообще не ищу. Пусть он лучше меня догоняет (улыбается). Поэтому мне и нравится спонтанное абсолютно творчество, которое сводит к минимуму мои рациональные усилия, мои хотения, мои желания. Стремлюсь, что песни были как можно проще. В некоторых старых песнях “АукцЫона” мне как раз не нравится эта “выверенность”, которая там была.
- Мне кажется, такой подход, который вы описали, сближает вас с тем, что делает сейчас Петр Мамонов…
- Ну, наверно. Мне очень нравится то, что делает Мамонов. Мне нравится, что он занимается не, собственно, музыкой или поэзией, а тем, что ищет себя. Мне кажется, это честнее. Мы с ним знакомы, но никогда не были друзьями. Каждый делает свое дело. Если кто-то нас “сведет”, я буду этому только рад.
Группа "АукцЫон". Концерт.
- “АукцЫон” всегда сильно отличался от других рок-групп. Скажем, в 80-е это был не просто музыкальный коллектив, а целый театр, творческая лаборатория. У вас был свой художник по костюмам и декоратор –Кирилл Миллер, свой танцор – Владимир Весёлкин.
- Как-то само собой получилось, с Миллером мы через Гаркушу познакомились. Весёлкин просто пришел и сам попросился, хотя нам, собственно, тогда не требовался танцор. Но когда мы увидели, что он вытворяет, конечно, мы его пригласили. Тогда нам было интересен весь этот театр, в какой-то момент - надоело. Дальше жизнь свела нам с таким человеком, как Алексей Хвостенко, например, начался какой-то другой период. Мы никогда не были зациклены на чем-то одном.
- Поддерживаете ли контакты с бывшими участниками “АукцЫона” – Сергеем Рогожиным, Владимиром Весёлкиным?
- Ну, сталкивались периодически то там, то сям. Но особой дружбы-то у нас, в общем-то, личной не было никогда. Просто мы были участниками одного коллектива, потом пути разошлись.
- В 80-е в Европе группа “АукцЫон” произвела настоящий фурор. Успех был гораздо заметнее, чем у “Кино”, “Алисы”. Чем вы так поразили тамошнею публику? Только ли шокирующими танцами Весёлкина с обнажением пятой точки?
- Ну, тогда вообще была мода на все русское. Разгар "перестройки", то-се. К тому же наши менеджеры-французы они очень правильно себя повели, и раздули шумиху вокруг этих перформансов “АукцЫона” до размеров сенсации. Рассказывали, что впервые российский андеграунд оказался в свободной Европе, и все такое. Это было для всех событием. Ну а мы “прокатили”, видимо, потому, что у нас было такое веселое действие. А вот вышел Цой, спел – иностранцы просто ничего не поняли, для них он был вообще какой-то чуть ли не наследник сталинизма, он так строго пел, держал такую героическую позу. А тут вышли мы и устроили какой-то кипеж на сцене! Для них это было, конечно, поразительно. Потому что они думали, что из России должны приехать бородатые, угрюмые люди, и сыграют какую-то кальку с западных аналогов. А мы кальками никогда не занимались. Если в музыке можно найти еще какие-то похожести, заимствования, то все это в целом… думаю, такого нигде больше нет и быть не могло. Со всем этим шоу, с дикой энергией, с безалаберностью, которая тоже на нас же и играла. А в Германии, как ни странно, нас начали сравнивать с Einstuerzende Neubauten. Во Франции сравнивали с Ману Чао, у которого тогда была группа Manu Negro. Но сравнивали скорее не по музыке, а по экспрессии, сумасшествию какому-то. У нас, конечно. было другое.
- Несколько позднее, когда на Западе волна интереса к русскому року схлынула, “АукцЫон” тем не менее оставался там очень востребованным. Чем это объяснялось?
- В начале 90-х просто судьба так повернулась, что мы стали перед необходимостью зарабатывать. Некоторые музыканты ушли со своих мест официальных работ. В том числе и я. И сначала мы думали, что будем здесь кататься. Пару раз пробовали с какими-то продюсерами работать. Но я быстро понял, что это гибельный путь, на самом деле. А наш западный друг Кристофер начал делать нам концерты в Европе. Мы стали туда ездить зарабатывать деньги, Собственно, это были не бог весть какие деньги, но по крайней мере на них мы могли жить. И лет пять мы так катались. А как записали альбом “Птица”, началась другая история - когда мы и здесь, в России, могли какие-то деньги зарабатывать. Но на рубеже 90-х – да, мы тупо ездили по клубам Европы, завоевывали себе аудиторию, причем еще не было такой мощной волны эмигрантов русских, работали на местную публику. Мы колесили, в основном, по Германии. И года через полтора были там уже в мощном “топе”. И в городах типа Мюнхена собирали уже залы по 2 тысячи человек. Параллельно завязывались интересные контакты. Можно сказать, что мы попали в такой европейский андеграунд. С Алексеем Хвостенко тогда же познакомились. Было интересно и необычно. С Анри Волхонским, замечательным поэтом, он живет в Германии уже давно.
- Публика, приходящая на ваш концерт в Европе, сильно отличалась от здешней?
- Для меня, например, было откровением, что они очень доброжелательны, им ничего не надо доказывать. Они ничего не понимают, но чем лучше ты играешь, тем лучше тебя воспринимают. Поэтому играть по сути научились мы именно на Западе. Публика немецкая была честная в том плане, что если они идут на концерт, то у них изначально позитивный заряд к тебе, главное их не “обломать”, не испугать.
-В России не так было?
- Здесь изначально чаще был скептический настрой: “Ну, покажи, что ты там можешь”. Хотя непонятно, с чего такое отношение, потому что в России на тот момент еще не видели ни-че-го! Начало 90-х – это была такая мертвечина, в которой, по-моему, вообще никто ничего не видел. Никто не видел настоящей клубной жизни европейской. Да и до сих пор здесь такой скепсис, надо сказать, поэтому несмотря на достаточную информированность (пластинки, видео, интернет, артисты хорошие приезжают) музыкальная культура у нас на низком уровне как была, так и осталась. Есть отдельные интересные люди, музыканты, некоторые даже на Западе работают, в основном электронщики, но все равно это какой-то провинциальный подход. Я это понял, общаясь с некоторыми музыкантами-эмигрантами. Все равно у себя в голове они не могут перешагнуть какую-то провинциальность, банальность сознания. Я думаю, это есть во всех культурах, но в России особенно, какие-то стереотипы мышления, которые тянут назад. Возможно, это связано с нашими громадными расстояниями. Пока какая-то свежая мысль куда-то дойдет! И еще присутствует у людей такая упорная убежденность, что у нас вот есть какая-то сермяжная правда очень важная, хотя зачастую она оказывается сермяжной ложью: нежеланием что-то придумывать, что-то изменить, и неумением. Поэтому получается, что все самое интересное - это то, что кто-то где-то подсмотрел на стороне. Нет желания освободить свои собственные творческие силы и фантазию. Куча народа у нас поют по-английски – вот это меня вообще удивляет. Зачем? Ведь живем в Москве – городе, где сегодня можно играть абсолютно любую музыку и она на своем уровне, для своей аудитории, будет востребована. Смысл играть какой-нибудь ритм-энд-блюз и петь по-английски? Тут же тем самым ставя себе стилистические заборы… Для того, чтобы тебя быстрее услышали?
- А что касается уровня владения инструментами?
- Есть разные люди. Я не думаю, что тот же Рибо обладает безумно бОльшими музыкальными способностями, чем, скажем, наши Аркадий Шилклопер, Вячеслав Ганелин, Чекасин или тот же Волков. Музыкальный уровень у них примерно один. Я даже думаю, Ганелин “покруче” будет…
- Что позволяет столько лет удерживать вместе такую пеструю компанию, как группа “АукцЫон”, ведь практически у каждого их участников коллектива есть свои сольные проекты?
- Самоирония, спокойствие по поводу сбывшихся и несбывшихся вещей, ну и судьба. Потом ведь люди все замечательные! Какие бы ни были они музыканты, состав таких людей, их человеческие качества – сам по себе редкость, на мой взгляд. Независимо от того, музыканты ли они или строители, кто угодно. Тот же Медески не случайно где-то полгода спустя после нашей записи прислал письмо, в котором признался, что был потрясен вообще общением с нами, записью, он не думал, что такие люди еще есть.
- Помимо концертов и репетиций музыканты “АукцЫона” как-то общаются между собой?
- Сейчас очень редко. Потому что я живу в Москве, они - в Питере. Но конечно, стараемся общаться.
- Настолько то, что вы делаете вместе, является коллективным творчеством – на уровне идей, концептуально?
- Конечно, это коллективное творчество. Наш саксофонист Коля Рубанов, скажем, много идей привносит. А так все что-то придумывают.
Почему Дмитрий Озерский перестал на концертах молоко пить, как раньше?
- А вылечили его наконец с помощью чудодейственных лекарств.
- То есть все это была не просто “сценическая фишка”?
- Ну конечно нет! Довольно серьезное заболевание. Он и не только на концертах молоко пил, без него не мог жить. Так что все объясняется просто - биология.
- Леонид, вы можете назвать себя человеком настроения?
- Ну, наверно. Хотя, я думаю, это всем свойственно.
- Как часто у вас меняется отношение к вещам, людям или каким-то ситуациям?
- Скорее не меняется, а я пытаюсь просто открыть в уже известном какую-то другую сторону. Иногда оказывается, что она негативная.
- А бывает такое, что утром в день концерта вы просыпаетесь и понимаете, что вот совершенно не хочется его вечером играть?
Конечно. Но это, кстати, на сам концерт, как это ни парадоксально, не влияет. А иногда наоборот: настроение замечательное, а концерт отвратительный. Бывает, что вроде бы никаких усилий не прикладываешь, а все идет замечательно, как-то само, а иной раз - как ни старайся, ничего не выходит. Как звезды лягут.
Беседовал Владимир Преображенский
Подписывайтесь на канал "Бархатное подполье"