Никто толком не осознал, какой грандиозный прорыв совершился в самом начале прошлого 20-го века, когда великий каббалист, преподаватель в политехническом ВУЗе, где учился Эйнштейн, провозгласил на основе своих физико-математических исследований, что времени нет и нет пространства. Есть только ТАЙМРАУМ (время_пространство или пространство_время). Даже Эйнштейн думал, что Герман Минковский просто придумал ловкую математическую ловушку и не более.
Зато молодой поэт Виктор Хлебников сразу понял, в чём дело. Ещё в первом прозаическом отрывке под названием «Завещание» Хлебников сказал: «Пусть на его могиле напишут: «Он связал пространство и время…». Как не вспомнить анекдот про сержанта Иванова, который вслед за Минковским и Эйнштейном связал пространство и время, приказав его подчинённым копать траншею ОТ ЗАБОРА И ДО ОБЕДА.
Идея связать пространство и время возникла в сознании студента Казанского университета чуть-чуть раньше того момента, когда Герман Минковский прочтёт свой доклад о пространственно-временном континууме: «Отныне время само по себе и пространство само по себе становятся пустой фикцией, и только объединение их в некую новую субстанцию сохраняет шанс быть реальностью».
Многие до сих пор не поняли, что это означает. Даже Эйнштейн просто счёл вначале удобным воспользоваться графиком Минковского как неким математическим обобщением, где в пространстве вместо точек возникают некие отрезки, сливающиеся в линию мировых событий. И лишь в конце жизни Эйнштейн в письме к сыну чёрным по белому написал, что «прошлое, будущее, настоящее» с точки зрения физики есть простая иллюзия человеческого восприятия. Ведь график Минковского покончил с иллюзией времени и пространства Ньютона. Теперь перед нами их единство, названное Бахтиным термином «хронотоп». Хронотоп Хлебникова означал, во-первых, что во времени можно свободно перемещаться из настоящего в прошлое или будущее, поскольку на линии мировых событий Минковского будущее и прошлое присутствуют всегда здесь и сейчас.
Чтобы показать, как это выглядит, посмотрим на дуэль Пушкина с Дантесом в свете открытий Хлебникова-Минковского-Бахтина-Эйнштейна.
* * *
Как маялся стилист высокий на диване
прилипая кровью
и как Дантес был далеко отсюда
Он с приближеньем смерти от-далялся
от выстрела
и пули раны
теперь он дальше всей вселенной
хотя «рука бойцов колоть устала»
и может быть гора кровавых тел
не может быть горою никогда
поскольку тело больше
чем гора любая
и нет в полях кровавая гора
а в животе кровавая дыра
и залпы тысячи орудий
слились в протяжный вой Ивана Ильича
не хочу-у-у-у-у-у-у-у
(Читай одноимённого Толстого
с тотемным знаком африканским ЛЬВА
откуда родом по отцовской ветви Пушкин
куда уехал не Дантес - охотник ГумиЛЕВ
стрелять во ЛЬВА но не в Толстого
а в африканского
но рикошетом пули был сражён
в одноимённом городе
где ныне
умирал от Пули Пушкин
а шкура ЛЬВА валялась под диваном
у ГумиЛЕВа до расстрела)
Итак, дано:
Дантес, ЛЕВ, ГумиЛЕВ, Толстой и Пушкин
Их связывает Африка и пуля
Что общего меж Африкой и пулей?
Но в первый миг творенья
они ещё не от-делились
друг от друга,
и более того: Дантес и Пушкин
в тот миг едва ли были различимы
поскольку весь объём вселенной
был менее игольного ушка
в которое пролез верблюд (богатый)
Так соблюдая Правило верблюда
Дантес и Пушкин вновь соединились
посредством выстрела и рваной раны
Дорогой читатель
Тебя интересует чему равен ты?
Утешаю тебя ты ничему не равен
кроме той пули
которую так просто извлечь сегодня
о чём свидетельствует Вторая мировая война
где большинство раненных в живот
вернулись в строй для нанесения другим
таких же ранений
Немцы были Дантесом
мы – Пушкиным
Мы победили
потому что согласно правилам справедливости
второй раз Пушкин убивает врага
в разбегающейся вселенной
всегда побеждает ДРУЖБА
Вот так далеко разбежались Дантес и Пушкин
растянулись на два фронта
А давно ли вся побеждённая армия Бонапарта
сжалась в точку пули Дантеса
дабы в битве Кутузов – Наполеон
победила ДРУЖБА
Но если взять момент
когда до сотворенья мира
ДАНТЕС и ПУШКИН были нераздельны
как ты и я сейчас
когда от пули рана неотличима
и опять же вместе
когда был ПУШКин ПУШКой а я тобой
К. Кедров, 1980
В книге «Неравнодушная природа» и статье «Вертикальный монтаж» Сергей Эйзенштейн открывает тайну контрапункта пространства-времени. Каждому зримому (пространственному) событию на экране соответствует контрапунктное слуховое или звуковое событие во времени. Пример – древнекитайская притча. Мудрец созерцает рябь на поверхности пруда. «Что ты делаешь?» – спрашивают его ученики. – «Я созерцаю радость рыбок». Самих рыбок не видно, видна рябь от их подводной игры. Так музыка должна быть рябью того, что видим, а то, что видим, должно передавать рябь звучанию. Сергей Эйзенштейн назвал это «вертикальный монтаж», или «4-е измерение в искусстве».
Это своего рода эквивалент открытия Германа Минковского в геометрии и физике. На графике Минковского линия мировых событий – это рябь пространства на поверхности времени и времени на поверхности пространства. Они контрапунктны. Подъёму в пространстве соответствует провал во времени.
Так, Велимир Хлебников говорит: «Стоит Бешту, как А и У, начертанные иглой фонографа». А – гребень волны, У – вогутая поверхность ряби.
Вот зримое воплощение контрапункта:
Бобэоби пелись губы –
втянутая воронка У в глУбь мира.
Пиээо пелись брови –
расходящиеся от О круги в ширину на пОверхности ряби.
Лиэээй пелся облик –
И в облИке связует, стягивает воедИно глубину У и шИрИну И.
Осталось связать всё это мировой цепью –
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
И вот перед нами мировой лик – автопортрет поэта-вселенной или вселенной-поэта:
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило лицо.
Первое измерение в движении даёт линию на плоскости. Таковы плоские фрески и барельефы Древнего Египта. Над плоскостью листа и любой поверхности мы парим изначально. А вот как воспарить над объёмом? Ведь пространство физическое трёхмерно. Богословы объяснят, почему. Догма о Троице напрашивается. Напрашивается и связь его с трёхиспостасным прошло-будуще-настоящим и с трёхмерным объёмом пространства.
Однако математики имеют дело с эн-мерным миром. А физики и космологи от пятимерной модели Калуццы пришли к одиннадцатимерной модели мира. Выход в 4-е измерение – это 4-я координата пространства-времени Г. Минковского. Хлебников это понял сразу. И сразу решил, что «узор точек заполнит эн-мерную протяжённость».
Пять чувств – это пять точек в четырёхмерном континууме. Они разрознены: слух, зрение, осязание, обоняние, вкус. Как только время перестанет быть отдельной от пространства иллюзией, «узор василька сольётся с кукованием кукушки». Проще говоря, звуку будет соответствовать цвет, как у Рембо, Скрябина, Римского-Корсакова. О своем звукозрении Хлебников рассказал в Звёздной Азбуке «Зангези»:
эМ – синий всё заполняющий объём – масса,
Пэ – белый разлетающийся объём – порох, пух, пыл,
эС – расходящийся из одной точки – свет, сияние,
Зэ – отраженье и преломленье – зигзица (молния), зеркало, зрачок,
Вэ – вращение вокруг точки – «вэо вэо – цвет черёмух.
В принципе это может быть и по-другому. Важно соответствие цвета звуку, контрапункт Сергея Эйзенштейна. Таким образом, законы времени – «Доски судьбы» Хлебникова – это контрапункт четырёхмерного континуума. Или вибрация мирового звука, запечатлённая, как волны, на граммофонной пластинке. Впадины – 317, буруны – 365. Универсальная модель АУ – УА. Мир как эхо крика младенца.
Скачок от двухмерности к трёхмерному объёму – перспектива эпохи Возрождения. Она заполнена фресками Микеланджело и Леонардо. Озвучена объёмными мессами от Баха до Бетховена. В этом объёме ад, рай, чистилище Данте или панорамы «Войны и мира» Льва Толстого.
Выход в 4-е измерение – это Пикассо, Сезанн, Матисс, Эшер, Магрит. В слове это футуризм будетлян, кубофутуристов и обэриутские драмы Александра Введенского, которого интересовали только две вещи – «время и смерть». При этом одно не может быть понято без другого. Машина времени Хлебникова – это горло поэта. «Лавой беги, человечество, конницу звуков взнуздав». Влом во вселенную увиденным звуком и услышанной цифрой. Ибо самое великое событие – это «вера 4-х измерений». Это записано Хлебниковым «иглою дикобраза».
Итак, первые слова Хлебникова: «Он связал пространство и время», – и последние: «вера 4-х измерений», – совпадают и сливаются по всем параметрам.
Если соединить прозрения Хлебникова с прозрениями Германа Минковского, мы увидим кальку мировых событий, вычерченную лучами света.
Кирасир
Драгунский полк сияя
саблями летел
хватая перспективу
Навстречу пёр
кавалергардский полк
и трубами сиял
Когда слилось сиянье
сабли и трубы
всё вспыхнуло вокруг
и прежде нежели
скрестились сабли
друг с другом встретились лучи.
Весь этот узел света
распутать не могли и разрубить
всё более запутываясь
сабли
И в час когда душа
безумная
от тела отдалялась
она металась в кутерьме лучей
Вот кирасир
подобен солнцу он
когда рубил на части перспективу
но в теле был он смел
как кокон медный
его душа как бабочка металась
пока не улетел в сиянье он
Никто не знал
сколь сложен сей чертёж
из кальки световой на кальке
когда летит с рейсфедера душа
познавшая премудрость
сверхрейсшины
К. Кедров, 1988
Большая ошибка считать, что проект футуристов уже завершен. Он был прерван, что называется, на полуслове в 30-х годах и продолжился в метаметафорических озарениях от начала 70-х годов прошлого века и до настоящего времени. А в глазах читателей, увязших в дофутуристическом, так называемом серебряном веке, он ещё и не начинался. Так что прислушаемся к Малевичу, открывшему в плоскости двумерного квадрата Эн-мерный мир:
– Я открыл бездну – за мной, авиаторы!..
Квадрат Малевича
Обронённая фольга
в мёртвом воздухе звенит
свой затейливый повтор
продолжает сладкий звук
свет ночной намолочен
резко сдвинута ночь
как комод
и от пыльного лунного света
остался квадрат под квадратом
манит тёплою лунною пылью квадрат
не смываемый никем и ничем
не вмещая обтекает себя квадрат
как рог изобилия сыплет квадрат
вещами
в отсутствующей вещи
немного больше вещей
из него выпадает ночь
и прозрачная пыльная луна
извлечена
как корень
сладко ноет корень
молочных зубов луны
вот и вылетел пыльный мотылёк
осыпая пол пылью
Квадрат приподнялся
вспорхнул
и улетел
оставляя тень квадрата
Разумеется, поэзия дышит, где хочет. Она может спокойно раскачиваться в гамаке 19-го века вместе с Бродским, Ходасевичем, Ахматовой и другими поэтами, не выходящими из дома, дабы не совершать ошибку. И они по-своему правы – пошто волноваться и суетиться, когда и так уютно. Однако для Хлебникова, Кручёных и для открывателей метаметафоры гамачок тесен. Они тоже правы – по-своему:
Я вышел к себе
Через-навстречу-от
И ушёл ПОД
Воздвигая НАД
Не зову за собой никаких авиаторов. Просто осваиваю внешневнутренние миры со своим Вергилием-Велимиром.