На Кольском полуострове, в зоне шквалистых ветров, там, где встречаются Баренцево и Белое моря, вбит в сопку населенный пункт Гремиха. Дороги по суше сюда нет. Оказаться здесь можно только по воде или по воздуху.
Раньше здесь был саамский погост, который снесли, чтобы построить первый русский концлагерь. В 1941 году была основана Йоканьгская военно-морская база. Впоследствии она получила грозное имя - Гремиха. Американцы называли ее «Осиным гнездом» (Vespiary).
Сейчас «Осиное гнездо», державшее в страхе всю северную Атлантику, практически опустело. Но еще в восьмидесятые на улицах кипела жизнь. Тридцатитысячное население обеспечивало защиту северных рубежей Родины. Курсировали подводные лодки, неся по всему миру ядерные жала Красной империи. База имела собственные корабли охраны, средства ПВО, морскую пехоту и даже боевых водолазов. Отец-подводник говорил, что одна Гремиха способна уничтожить землю трижды. Может и хорошо, что она пришла в запустение.
Каждое утро меня возвращал к реальности будильник. Я вскакивал с кровати, наблюдая сквозь заиндевевшее стекло окна привычную картину. У пирсов дремали с четыре десятка чернильно-черных хорд. Иногда на пирсах собирались люди с цветами, играл военный оркестр. Это провожали в поход подводников. Моряки покидали базу, как правило, на полгода, проходили под арктическими льдами, а оттуда выходили на простор мирового океана.
Я повязывал на шею пионерский галстук, шел в школу, которая всегда бурлила, как водоворот. Ветер бился в окна, а я в очередной раз пытался понять, зачем кому-то понадобилось делить диагонали параллелепипеда точкой их пересечения. Зато на переменах было весело. В коридорах вовсю работали биржа, казино и рынок. Поиграть, обменяться и просто купить, что угодно, можно было за особую детскую валюту – вкладыши от жвачек. Школу я покидал в обед, когда городок уже накрывала ранняя северная ночь. Я брел в музыкальную школу на ненавистное сольфеджио. Из всех этих уроков помню только «Зимнюю дорогу» Георгия Свиридова. Меня поразило, с какой неимоверной точностью композитор с помощью звуков изобразил путь человека сквозь пургу. Жизнь была достаточно однообразна. Хотя иногда школьников выводили на экскурсии. Мы отправлялись (сюрприз, сюрприз) на подводные лодки. Куда бы еще?
Однажды в начале новой календарной зимы, когда ненадолго зажглось новое короткое утро, я привычно запихивал в портфель учебники со стола. Отец вдруг сказал, что у него есть новость. Я напрягся. Предыдущей новостью была смерть Цоя. Тогда я не обрадовался. Сейчас, судя по мрачному отцовскому виду, новость была не лучше. «Неужели Гребенщиков того? - подумал я. – Или, не дай Бог, Кинчев?» Но папа отрешенно сообщил, что больше нет СССР.
- А что же теперь есть? – удивился я
- Не знаю. Ничего.
- Получается, школы тоже нет? – спросил я с робкой надеждой.
- Школа – есть. Страны нет.
“Ничего”, о котором говорил отец, обрушилось стремительно. Сначала превратились в бумагу деньги. Однажды мы с сестрой стояли в очереди, чтобы поменять деньги на туалетную бумагу – неизвестно, как из них была дороже. Мимо нас катилась группа «революционных» матросов. Только вместо красных флагов у них были разноцветные – азербайджанские, армянские, молдавские. Матросы не требовали земли и фабрик. Но наотрез отказывались подчиняться офицерам страны, которой не стало.
На полках военторгов стояли лишь пирамиды унылых консервов. В квартирах первых этажей открывались “комки” – первые коммерческие магазины. Предприимчивые люди, которых звали Сурен, Марат и Изик, начинали делать бизнес. Флотские капитаны регулярно покупали у Сурена едкий турецкий спирт “royal» и пытались понять, что же теперь делать.
- Бурбулис этот хренов куда полез?
- Против референдума, значит против народа!
- Вялым членом крепкой страны не построишь.
- Это все Меченый со своим плюрализмом!
С атомных крейсеров снимали фильтрационные кассеты, богатые редкоземельным палладиумом. Их свозили Мурманск, сдавали барыгам за 300 долларов штука. Этого хватало, чтобы прокормить семью несколько месяцев.
Военнослужащие увольнялись, увозили семьи. Единственная дорога города вела в пустоту - обвиваясь вокруг сопки, поднималась наверх. Город умирал: первыми пустели дома по верхней улице – Бессонова. Музыкальная школа и библиотека, словно повинуясь незримому оползню, переехали ниже. Закрылся военный госпиталь, умер магазин “Мебель”.
Но кто-то, наоборот, приезжал. Например, американские офицеры. Они больше не боялись ядерных ос, а проверяли, как уничтожаются их жала. Вступил в силу договор об ограничении вооружений. Бывшие советские офицеры поили бывших противников “роялем” и возили на оленью охоту. Американцев рвало с перепою, а наши отцы чистили от блевотины черно-золотые вензеля натовских мундиров.
Опоры линии передач, питавшей город, рушились, словно устав от неопределенности. Электроснабжение могли восстанавливать месяцами. Все время ремонта город получал энергию от реакторов атомных субмарин. Мощности не хватало, и электричество давали по расписанию – по два часа в день. В час “Ч”, когда включали свет, оживал будильник, воскресали из темени небытия забытые предметы. Светлое время рассчитывали по секундам. Каждый член семьи знал свой маневр: кипятить воду, мыться, готовить пищу, делать уроки.
Зато в доме офицеров свет был всегда. Гремихинские дети носились по лестничным пролетам. Каждый день в единственном кинотеатре бесплатно показывали художественный фильм “Кинг-Конг”. Не менее двадцати раз я наблюдал, как гигантская обезьяна покидала родной остров, чтобы совершить свое печальное путешествие на небоскреб. Снова и снова, раз за разом обреченное чудовище на крыльях вполне человеческих алчности и честолюбия несся к неминуемой гибели. Этот несчастный примат до сих пор кажется мне олицетворением всей человеческой цивилизации.
Я выучил этот фильм наизусть. Там был момент, когда перед объективом камеры, заставляя зрителей кричать от неожиданности, резко появлялся туземец в маске. Первое время, дождавшись появления туземца, я смотрел в сторону, смакуя испуг соседей. Но уже через две недели лица всех соседей оставались каменными.
Мы, пацаны, предпочитали тусоваться в канализационных коллекторах. Там было безопасно и тепло. Однажды мы решили объединиться в банду и стоять друг за друга до смерти. Нам нужно было название. Грозное и красивое. Красный читал в это время Марио Пьюзо. Одна из семей – врагов клана Корлеоне - называлась Таталией.Дерзкое сочетание букв понравилось всем и сразу. На школьных столах и стенах подъездов стали появляться граффити: “Таталия Навсегда”. Сами того не подозревая, мы занялись пиаром и брендингом. Организации нужен был штаб. В брошенном доме по улице Бессонова мы подыскали уютную двушку с видом на белое безмолвие. Хозяева-крысы, вроде бы, ничего не имели против новых жильцов. Мы раздобыли диван, пару столов, стулья. На стене повесили постер Слая в образе лейтенанта Кобретти. Сталлоне сжимал пистолет с лазерными прицелом, а из уголка лукавого рта торчала спичка. У себя на базе тайное общество распивало водку “Зверь” и иногда целовалась с гарнизонными красотками. Порой пьяные таталийцы начинали прыгать из окон третьего этажа. Опасности не было никакой: снег закрывал весь первый этаж.
Ученики младших классов свято верили, что Таталия грабит банки. Конечно, это не соответствовало действительности. Таталия совершала налеты на магазины. Использовалось несколько схем. Обычно мы заходили толпой, выстраивались перед продавщицей, просили продемонстрировать японский двухкассетник Akai. В это время один из парней проникал в дальний конец прилавка и тащил из-под него пачки сигарет, сникерсы, видеокассеты. Плевое дело. Бывали авантюры и посложнее. Например, вечером один из нас заходил в магазин и тайком отодвигал щеколду на форточке. Дождавшись ночи, вечные соперники Карлеоне возвращались с двумя санками и кокер-спаниелем на поводке. Сани предназначались для товара, собака - для маскировки. Решеток на окнах еще не существовало, и форточка легко вдавливалась внутрь. Щуплый Балабан снимал куртку и пролезал внутрь. Вскоре сквозь форточку на снег вылетали бутылки коньяка “Наполеон”, орехового ликера “Амаретто”, пачки сигарет More с ментолом. По ночам вся база стояла на ушах. Таталия употребляла награбленное.
Однажды под утро меня привели домой товарищи. Прислонили к двери, нажали звонок, убежали. Грозная мафия очень боялась моего отца. Того в очередной раз интересовало, где я шлялся. Шерсть кокер-спаниеля, казалось, навсегда пропиталась табачным дымом. Иногда меня провожали домой и милиционеры. Как-то, после очередного разговаривал с сержантом о подростковом воспитании, отец зашел в комнату, присел на табурет и сказал, что мне пора выбирать путь в жизни. На тот момент их было два – тюрьма и армия. Я выбрал вторую дорогу. Так я поступил в военное училище. Кажется, это был лучший выход в мир. Из восьми «гангстеров» Таталии половины сейчас нет в живых. Иногда мы, выжившие, созваниваемся, шутим между собой, что оказались заперты в романе Агаты Кристи про десять негритят.
Гремиха смотрит на залив черными глазницами окон. Лодки давно пущены на металл вместе с пирсами. Не играет больше оркестр, да и людей там уже нет. Тундра медленно возвращает свое, прорастая хищными ростками в стыках бетонных плит.