Как преодолеть врожденную психотравму спальных районов.
Век переосмысления катком идет по хрупкому миру. Переосмысливаются гендер, сексуальная этика, этика вообще, экология, потребление. Тектонические процессы, беспрецедентное ментальное движение новых идей и течений не оставляет никого равнодушным. Одни цепляются за устоявшиеся нормы, не в силах принять малейшие изменения. Другие ставят себе на знамя новых героев.
Мы живем в мире огромного психологического напряжения, где психотравмы, ранее игнорируемые обществом, вскрываются как нарыв. Где-то, что скрывалось ранее в глубинах черепных коробок, теперь выходит наружу, требуя переосмысления. Трансгендерные персоны не в силах больше скрывать свою идентичность, жертвы сексуального насилия перестают молчать, требуя мести и наказания, люди кончают с собой, не выдержав загрязнения планеты, сходят с ума, осознав социальную, расовую или гендерную несправедливость. Над ними смеются те, у кого сильнее броня и кому, возможно, всё еще комфортно и легко в старом мире компромиссов и недомолвок.
В этом контексте, кажется, урбанизм не так сильно поджигает людям их точки опоры. С тем, что жить необходимо в комфорте, что среда должна быть максимально дружелюбной, согласно большинство. Но мало кто понимает, что за стремлением к новому урбанизму скрывается такая же психотравма, возможно, самая древняя в истории человечества.
Я родился в спальном районе Петербурга. Самого красивого города на свете, шедевра зодчества, Петра творения — который я был обязан любить. Я приезжал с Гражданки к своей бабушке, которая жила в коммуналке на Лиговском 31. Арка напротив гостиницы Октябрьская пахла мочой так, что я до сих пор помню, как меня тошнило. Вокруг ходили страшные и неприятные люди, всюду чем-то торговали с рук. Таков был центр, который мне предлагали любить вместо моего района.
Адама и Еву выгнали из райского сада. Но самым страшным наказанием было не само изгнание. Самым страшным было, что они и их потомки будут всегда помнить — есть место, где лучше, чем тут. Человек рожден в райском саду, а на Земле, куда он изгнан, холодно и однообразно. Здесь надо возделывать землю и пасти овец, и здесь земледелец убивает пастуха, даже несмотря на то, что они братья. На земле тесно, на земле тоскливо, на земле сонные и усталые серые люди бредут от метро к своим домам, чтобы утром проснуться и толкаться в троллейбусах и спать в метро и ненавидеть себя.
Землей пугают. Ее называют Купчино или Гражданка, Озерки или Просвет. Говорят, там опасно. Там всякого Авеля поджидают Каины, здесь стоят скучные коробки, а не дома.
Я родился ущербным. Мне так говорили. Говорило общество, учителя на Истории Города, передачи по телевизору, где воспевали исключительно медных всадников и стрелки Васильевских островов, где восхищались шедеврами Эрмитажа. Никто никогда не объяснял мне, что я мог бы любить свой родной спальный район. Это было немыслимо.
Я родился с первородным грехом и наказанием за этот грех было то, что я родился на Гражданке.
Когда уже в юности я начал посвящать своему району стихи, воспевать его в рассказах, делать картинки-мемы о том, как прекрасна тут тоска — я чувствовал, что большинство меня просто не понимает, считает, что я делаю это с иронией, со стебом, с фигой в кармане.
Люди понимали, как можно воспевать деревню — Есенин там, Пришвин, Бианки, писатели-деревнщики Лад, Прощание с Матерой, Кануны…
Люди восхищались узкими старинными европейскими городками, маленькими, как райцентры, кирпичными и однообразными — Роттердам, Флоренция, Бергамо.
Но Купчино, Гражданка, Озерки… Южное Бутово, Северное Медведково — в лучшем случае это было смешно, обычно мерзко, страшно, тоскливо. Все жили тут с убежденностью, что эти места ад и бездна. Выхода нет.
Это и была самая страшная психотравма. Эти районы называли гетто. Районы, где жили миллионы людей. Их дома, по сути, объявили проклятыми, достойными смеха и презрения. Их среду, которая была их основой, их воздухом объявили отравленной самим фактом своего существования. Было ли это справедливо? Разве деревни, воспетые поэтами и художниками, менее однообразны, чем спальные районы? Маленькие итальянские города — где невыносимое для жизни средневековье сковывает.
Поместите человека в среду, которая будет убеждать его, что воздух, которым он дышит, отравлен. Скажите ему, что каждый день он вдыхает нечистоты, но есть места, где и воздух чище и где все гораздо лучше.
Я родился виновным за то, что родился именно в Спальном районе. В безликой экзистенции, где только гопники и зловонная среда. Где на километры разлит проклятый совок. Я нес груз первородного греха, в котором там хорошо, где нас нет. В котором тебя заставляют смеяться и иронизировать над своим воздухом. И с каждым вздохом умирать.
Лучшее, что принесли 2010-е, это пересмотр этого отношения к спальным районам. В конце 2000-х это было еще немыслимо. Я помню, с каким ощущением создавал первый паблик, посвященный спальным районам. Он назывался «магия обыденности». Там еще не было надписей к картинкам. Просто закаты над многоэтажками. Я считал их магией. Я понимал, что такое не нужно никому. На первом канале запускали импровизационное шоу «Южное Бутово», где смеялись над районом, на ТНТ начинались первые сезоны «Реальных пацанов». Над спальными районами можно было только шутить.
Но уже тогда в текстах ныне успешного драматурга Дмитрия Данилова, которые в 2007—2008 годах печатались в культовом журнале «Русская Жизнь», впервые проглядывалось лирическое очарование окраинами. В 2008 отовсюду доносилось: «Тебе не нравится дым, да черт с ним». Хит «Вахтерам» группы Бумбокс, был, возможно, первым популярным произведением, где слово Хрущевка произносилось без иронии или негативного контекста. Двое в хрущевке становились тут романтическим символом.
Ставший популярным в начале 2010-х репер Кравц был, пожалуй, первым, кто явил миру не карикатурный образ гопника с городских окраин. Сквозь его простые песни под гитару пробивалось что-то светлое и окуджавовское. Здесь напрочь отсутствовала та обреченность, которую фиксировали в тот момент русские артхаусные режиссеры, начавшие снимать обыденность окраин — Бакурадзе в «Шультесе», Хомерики в «Сердце Бумеранге» и даже Германика, чья «Школа» все равно отдавала мрачностью и маргинальностью.
В треке «Я думал» Кравца были строчки —
«Я думал о гостях в этой большой гостинице,
И я ни к чему не пришел,
Кроме, как потолок
На нас не смотрит не потолок…
А те, кто сверху», — лирический герой, лежащий, очевидно, что в спальном районе (где все люди, как гости в большой гостинице), словно прорывается через проклятие «тоски и тесноты», навязанное обществом. Если ты живешь в спальном районе, на тебя может смотреть только потолок. Но нет. И сквозь него можно прорваться. Сам трек оставлял ощущение победы над экзистенциальной тоской. «Пусть все будет так, как оно есть», — тянул окраинный пензенский паренек, и для многих было удивительно, что в домах коробках может быть не ужасно и тесно, не тоскливо и невыносимо.
Это особая оптика принятия, видения красоты до сих пор для многих является удивительной. Поэтому Спальные районы страны Оз, которые я начал делать в 2012-ом, многие воспринимали как ироничный паблик. «Как можно искренне восхищаться окраинами?» — спрашивали меня. Но я уже не чувствовал себя таким одиноким в преодолении первородного греха рождения на Гражданке.
Это называется стигматизация. Окраины — инвалид на теле города, но инвалид, над которым можно смеяться, издеваться. Как можно искренне восхищаться инвалидом? Те, кто смеются над ним, этого никогда не поймут.
2010-е принесли и урбанистов. Урбанисты не отказывались от первородного греха, более того, они усугубляли его. Да, спальные районы инвалидны и ущербны, но в наших силах преодолеть это. Это лечится.
Самым ярким из них, безусловно, стал Илья Варламов, объявивший жителям новых городов-спутников типа Мурино, что через несколько лет они сойдут с ума и погрязнут в криминале новых гетто. Варламов с агрессией набрасывался на окружающий ландшафт, обвиняя капиталистов-застройщиков в маргнилизации покупателей своих квартир. Такого рода урбанизм похож на шоковую терапию, призывающую лечить психотравмы тренингами личностного роста. Возможно, это заставит многие районы облагородиться, но миллионы останутся жить в том, что в открытую называется гетто и худшими местами для жизни.
Хотя сами жители спальных районов при этом стали избавляться от таких травм. 2010-е — ещё и время рассвета районных пабликов ВК, где публикуются фото закатов над многоэтажками, где в комментариях под постами обсуждают воспоминания и делятся старыми фотографиями района. Популярны группы, в которых публикуются атмосферные фотографии панелек. То, что казалось невозможным 15 лет назад, теперь становится всё еще спорной для многих, но эстетикой.
Группа Freaks&fabriks создала брендинг района метро Проспект Ветеранов. Осознание собственной индивидуальности — один из лучших вариантов психотерапии. Дизайнеры словно организуют стихийное желание жителей чувствовать себя нормальными, обыкновенными жителями, обыкновенного района, который дорог тем, кто там родился и важен для тех, кто там живет. Создатели бренда совершенно точно отмечают, что именно такое обретение имени, стиля, может сподвигнуть жителей на перемены к лучшему.
Урбанисты любят вспоминать теорию разбитых окон. Согласно ей, в месте где, окна уже разбиты, их продолжат бить. Но еще больше их будут бить в месте, лишенном собственной индивидуальности, или там, где индивидуальность навязана как инвалидность, ущербность. Брендирование — один из самых простых и эффектных способов убрать негативную стигматизацию. Опыт брендирования Ветеранов должен стать ориентиром и для других районов.
С другого края к лечению психотравмы спальных районов подходят участники сообщества «Чего хочет Парнас». Парнас из новых районов, объявленных Варламовым худшими местами для жизни. Но девушки архитекторы, создавшие сообщество, избегают негатива. Они проводят спокойное, как научная психотерапия, исследование, пытаясь выяснить у жителей их ассоциации, желания, ощущения от района, и на основе этого уже разработать комфортную для жизни среду.
Это скрупулёзная и кропотливая работа, но она способна дать людям ощущение дома, не как гиблого места, а как того, что ты принял, сделал своим, полюбил. Создательницы сообщества хотят, чтобы их опыт стал примером и для других.
Новый Завет рассказывает нам историю человека, искупившего наш первородный грех. Он искупал его смирением. И это был пример для всего человечества. Само слово смирение пугает многих, кажется, чем-то тоскливым и страшным. Но, на самом деле, смирение — это любовь, любовь к тому миру, который, как тебя убеждали, гибелен и проклят, сер и уныл, блочен и однообразен. Смирение это любовь к тому, что другие считают ущербностью и инвалидностью. Смирение — это понимание, что Эдем это наказание, а не рай. Особенно, когда ты из него изгнан. Смирение — это закат над многоэтажками, оранжевые вечерние окна родного района. Я рад, что сейчас многие это понимают. Моя психотравма почти изжита.
Материал на нашем сайте: Обретение окраин
Автор: Игорь Антоновский
Городской блог о Петербурге и петербуржцах Скамейка