Я никогда не забуду его лицо.
В молодости, я брала уроки рисования в городе, где учился. На первом же занятии нам дали кисти и краски. Вместо теорий и базиса Альберт налил всем вина и рассказывал о своих выставках и призах. Пожилой Флорентийский художник, обаятельный и умный, с блестящими черными бусинками вместо глаз, без намека на старость.
Несмотря на его давно обрюзгшую кожу на шее, руках и лице, несмотря на седую и уже редеющую шевелюру, он держался с достоинством, со свойственным уверенным мужчинам. Учителем он был от бога. Он что-то выкрикивал на итальянском оказываясь за твоей спиной, причем подкрадывался так тихо, что ты подпрыгивал от неожиданности. Еще он выхватывал у тебя из руки кисть и принимался исправлять. Бывало он слюнявил большой палец и поправлял мазки прямо на полотне, а потом довольно ухмылялся и подмигивал тебе.
Мне казалось, что я никудышный ученик, потому что Альберт каждое занятие не упускал шанса что-то мне подсказать или поправить. Сам он давно не писал и избегал разговоров связанных с тем, отчего он перестал творить, но я подозревала, причина на то была. При всем том, я была в числе его любимчиков, в переносном смысле. Он никогда не был доволен моими работами, как я думала.
Я даже стала терять терпение и собирался бросить. Но в тот день, Альберт Мигонини стоял за моей спиной и держал меня за плечи, как раз это и стало откровением. Я поняла причины его разлада с искусством. Его ладони тряслись, они ходили ходуном и я улавливал его старание скрыть это силой давления.
-Пол Жузеппе! - крикнул он.
В комнату вошел юноша, хотя скорее молодой мужчина в тёмном бархатном балахоне. Он встал на табуретку и скинул с рельефных плеч балахон, представ перед нами своими всеми своими членами во всей красе.
Альберт хлопнул меня по плечу и отошел, давая всем задание нарисовать мистера Жузеппе, как мы его видим. Он предупредил всех, избегать дисгармонии и дисморфии. Я толком и не знала, что он имеет в виду, признаться я был немного озадачен. Мне не могло и в голову прийти, что я буду так откровенно пялится на обнаженного человека, словно какой-нибудь дикарь.
А ведь прежде в раздевалке на крокете, в бане, и уборной, я никогда не испытывала какого-то любопытства или стеснения. Мужская нагота была плоской, обыденной, скучной, как тротуар по пути в студию искусств, до боли знакомый и заученный.
Однако, Пол был для меня смесью греческой статуи и в тоже время, уже плотским произведением искусства. Я спрашивала себя не нарушу ли эту красоту или какое-то сложно объяснимое совершенство мужского тела своей неумелой кистью? Из-за своего мольберта, я смотрела на натурщика не более трех секунд за раз, мне было неловко его разглядывать. А о том, чтобы проверить, как справляются другие, я даже и думать забыла. Меня словно прибили ржавыми гвоздями к скрипучему деревянному креслу, которое после ремонта все еще отдавало лаком. Я уловила, как мое сознание мечется от одного предмета аудитории к другому, лишь бы отвергнуть тот факт, что я был по-настоящему влюблен в незнакомца по имени Пол.
В свое оправдание, прежде, чем меня осудят и прежде чем я сама сдую пепел своего стыда, я хотела бы сказать, что была влюблена в господина Жузеппе совершенно чисто философской и артистической нежностью. Исключительно, как художник. Во всяком случае, именно тогда, я хитрым умыслом назвала себя художником.
Нашу подвальную комнату, в которой мы занимались, заливал дневной свет из верхних горизонтальных окон. Лучи падали на его лицо и он щурился. Выражение лица его походило на те, что были изображены на древних гравюрах, изображавших Прометея, чью печень клевали птицы.
Словно не то солнечный свет причинял ему неудобства, а быть может род его деятельности? Я рисовала каждую надбровную дугу с особым трепетом, сам теряясь в собственных догадках, которые потом уже преследовали меня ночами в моих снах и бесполезных фантазиях.
Ночи и дни перед занятиями особенно меня угнетали, я видел натурщика буквально везде, даже там, где его не могло быть. В булочке с икрой, в газете между строк, в уборной и на узорах в ковре моей домовладелицы. Лишь в усталой лихорадке, я засыпала и вновь встречала его лицо и мускулы под светом луны. Джузеппе звал меня, но я врастала ногами в землю, подобно дереву и просыпался в холодной испарине.
Натурщик приходил в класс всего три раза. И в последний день его позирования, Альберт Мигоннини бросил юноше какую-то фразу по-итальянски. Я могла лишь догадываться, что речь шла обо мне, потому что прежде стоявший ко мне боком Джузеппе, встал ко мне лицом. Профессор Мигонинни объяснил это тем, что у настоящего художника, должна быть жилка Бога, он должен уметь видеть свет и движение, даже тот, которого еще нет на объекте его изображения.
Я сдернула ткань, закрывавшую мою недоделанную работу и увидел, несколько новых штрихов, которые безусловно были руки мастера и почувствовал то, что ощущал глядя на оригинал. Моя работа обрела душу. Пол не отрываясь смотрел на меня с полотна и его взгляд был тверд, а губы слегка приоткрыты словно еще немного и он назовет мое имя.
Я выводила свои инициалы на краешке мольберта, когда заметила, что Альберт стоит за моей спиной и плачет. Я развернулась, чтобы спросить его в чем дело, но он только резко развернулся и вышел из студии, что-то громко пробормотав себе под нос. Натурщик высокий и загорелый, с драчливой и вызывающей улыбкой спрыгнул со стула и там же стал натягивать ботинки. Он двигался быстро и я наблюдала, как каждый мускул на его теле отзывался на все движения. Пол взъерошил свои кудри и кивнул мне. Не отрывая своих болотно-зеленых глаз, он подошёл ко мне и слащавым голосом сказал:
-порфавор?
Я осторожно отошла, давая ему взглянуть. Юноша стоял спиной ко мне, в своем бархатном балахоне. Следующий взгляд я долгие годы не могла расшифровать, да и сейчас не знаю ответа. Он посмотрел на меня долгих три секунды и пнув стул на котором еще недавно позировал, скрылся в кабинете Альберто. В тот день, я молча собрала вещи и вернулась на родину никому ничего не сказав. С тех пор, я никогда больше не притрагивалась ни к краскам, ни к кисти…
Но как мне передавали, Альберт Мигоннини еще долго вспоминал своего лучшего ученика и что его работа висит в золотой рамке в его кабинете, как пример и память. “Ни единого исправления” - говорил он собирая пальцы в пучок.
Спасибо всем за внимание!
Если вам понравилось, поддержите автора лайком!И подпишитесь на канал, будет еще много интересного!
Я очень стараюсь что бы вам было интересно!