Начиная с эпохи романтизма фольклор, воспринимается как источник народной мудрости, то есть, в качестве неситсематического знания о народе как о коллективном историческом субъекте — его судьбе, истории, предназначении etc. В новое время ролью источника такого знания наделяются так называемые сильные тексты, в значительной мере организуемые вокруг понятия канона, при этом как канона литературного, по преимуществу школьного, так и нелитературного, к примеру кинематографического. Дидактическое знание, которое передается по средствам канона, носит некритический характер, произвольно дифференцирующий свой предмет на смутные категории в духе борьбы своих (добрых) и чужих (злых) сил. Иначе говоря, это знание идеализированно, а его образы определяются не понятийным, логическим, а эмоционально-оценочным содержанием, раскрывающимся реципиенту при посредничестве нарративной структуры.
Такое воздействие становится возможным благодаря миметическому желанию — желанию подражания со стороны реципиента. И сказка, и художественный текст, и другие нарративы, будучи предметом мимитического желания со стороны воспринимающего их субъекта, представляются в качестве одного из посредников в организации базового некритического знания о реальности, её чувственного восприятия субъектом, его отношения к ней, к тому, что он делает и что с ним происходит в его непосредственном переживании. Субъект нарративной эмпатии усваивает те или иные эмоциональные патеры, которые зачастую формируют его индивидуально-чувственный канон.
Усвоенные таким образом формы структурных распределений культивируют индивидуальные поведенческие логики, а содержащиеся в них эмотивные формы закладывают фундамент эмоционально-чувственной реальности. Такая реальность носит знаковый характер, о значимости которой, как раз и сигнализируют те или иные эмоции. Описать истоки этих эмоции, то есть эмотивную структуру канона — значит описать конституируемую им для реципиента субъективную эмоционально-чувственную реальность. Которая, хотя бы отчасти, оказывается объективной субъективностью её реципиента, а в случае с корпусом — коллективной субъективной природой среднего реципиента т.н. архичетателя (термин Риффатера).
Для того, чтобы получить портрет такого архичитателя по средствам более-менее традиционной оптики потребовались бы значительные ресурсы и время. На помощь приходят big data и квантитативный подход. В качестве инструмента big data может выступать Национальный корпус русского языка (НКРЯз). Концептуальной рамкой здесь, с одной стороны, может служить метод дальнего чтения Ф. Моретти. Правда формализацию именно эмоциональных состояний Моретти не практикует. С другой стороны, попытки формализации и подсчета «области эмоциональной окраски» были предприняты еще в 30-ые годы Б. Ярхо. Однако Ярхо занимался только «душевным переживанием действующих лиц» в драме и дифференцировал чувства, что называется, на глаз. Сегодня гуманитарная психология и психологическая антропология предлагают более менее детальные принципы дифференциации эмотивов.
В качестве примера такого принципа удобным представляется обратиться к модели Р. Плутчика (см. Рис. 1.). Октагональная модель Плутчика по структуре чем-то напоминает цветок, цветик-восьмицветик. Все эмоции распределяются по 8 лепесткам: экстаз, восхищение, ужас, изумление, горе, отвращение, яростть и бдительность. Внутри каждого лепестка располагаются частные случаи состояний: от центра к периферии в зависимости от интенсивности переживания. В пространстве между лепестками располагаются промежуточные группы, комбинирующие или заимствующие себе черты основных. Так, например, между лепестками радости и доверия располагается их сумма — любовь, а между страхом и удивлением — подчинение.
Итак, данная работа ограничивается лишь общим концептуальным изложением и минимальной демонстрацией, которая, тем не менее, не теряет некоторой привлекательности, ввиду своего особого предмета — авторской сказки. Авторская сказка в значительной степени наследует традиционной мифопоэтики, поэтому различие между авторской и неавторской сказкой в расчет не берется. Кроме того, на этапе синхронического анализа такое различие вообще не представляется релевантным: сказка понимается как один из посредников воспитания чувственно-эмоциональных реакций, аналогичная другим сильным, влиятельным дидактическим нарративам и идеологическим агентам (напр., Библии или школьному литературному канону).
На материале НКРЯз учтено 306 сказок, самая ранняя из которых датируется 1766, а самый поздняя — 2012 годом. В них содержится 3429 эмотивных проявлений. Простое иерархическое распределение в зависимости от частоты, с которой встречается та или иная эмоция, дает простейший портрет сказочной реальности в её базовых пропорциях: приблизительно 10% приходится на радость; 8,5% на страх; счастье и любовь занимают приблизительно по 7%; по 6% у горя и ужаса; удовольствие удивление всего по 4,5%; по 3% у замыкающих первую десятку мучения и восторг (см. диаграмму на Рис. 2).
Небезынтересно отметить, что страха в сказках вдвое больше чем удивления и вчетверо больше, чем восторга. А радости, счастья, любви и больше чем, страха, ужаса и горя. Всего же простое деление на эмоции, вызванные удовлетворением от потребностей и нет, дает распределение 60 на 40 %%., что в целом позволяет говорить хотя и об оптимистичной, но все-таки шаткой и неустойчивой картине реальности, конституируемой сказочным дискурсом, в которой, буквально, от печали до радости всего один шаг.
Иное распределение дает группировка эмоциональных проявлений в соответствии с октагональной моделью Плутчика (см. Рис. 3). Для удобства расчетов во внимание пока принимались лишь те проявления, частота которых не опускалась ниже 1% от общей массы, остальные суммировались и делились между лепестками поровну. Промежуточные состояния делились поровну между двумя основными. В результате эмотивная структура обнаруживает значительный уклон в сторону экстатических состояний: восторга, ликования, счастья, радости, удовольствия и т.п.. На эту группу приходится 37% всех проявления. Сюда, как и к восхищению, частично относятся промежуточные любовь и страсть. На втором месте ужасы: ужас, жуть, страх, тревога, опасение. На их долю приходится 18%. Наконец, третье место и 16% - семантическое ядро горя. Здесь локальный лидер отчаянье, затем идут мука, страдание, скорбь, прискорбие, горечь, печаль и грусть. Наименее представленным состоянием оказывается бдительность и близкие к нему увлечение, интерес, сострадание, сочувствие и симпатия — всего по несколько употреблений.
Дальнейший анализ эмоционально-чувственных паттернов транслируемых в рамках сказочного и других влиятельных дискурсов, представляется перспективным: любопытным кажется проследить макроуровень изменения эмоциональной структуры дискурсов в ходе их диахронического и, как кажется, стадиального движения. Не меньший интерес представляет микроуровень корреляции отдельных чувств и мотивов, как внутри отдельных нарративов, так и на уровне дискурсов....