ПОКРОВ
Кажется, первым папа выступил. Точно имею право не помнить - наша семья разваливалась вместе с нашей страной.
Раньше часто говорили именно советская семья. Сейчас вот не говорят русская семья. Просто семя и все тут. А раньше подчеркивали - именно советская - метили, определяли. Ну и не мудрено, что как только советского союза не стало, советские семьи посыпались.
Мужья некоторые богатели и сбегали. Необязательно стало быть хорошим семьянином, чтоб выехать за границу или занять важную должность. Без Советского Союза, отведав гласности с перестройкой, семьи обнаружили свою наготу, как Адам и Ева после вкушения яблока с древа познания.
У нас разбогатела мама: ее наняли в Лореаль и Митсубиси - оформлять офисы. Мама к нам охладела, но завалила нас при этом такой кучей абсолютно новых вещей из нового мира, что мы не успели на ее гибнущих чувствах сосредоточиться.
Папа остался в МПС и его жалование съёжилось, как шерстяной свитер после неправильной стирки. Папа загрустил и вступил в секту дианетики. Вот это я и называю - выступил.
Бабушка и дедушка съехали в деревню. Они хорошо запомнили, что во любой непонятной ситуации надо следить, чтобы картошка была в погребе и не меньше ста банок солёных огурцов. И были правы.
Так вот оно все расползалось - разъехалось наше семейство.
В секте папе объяснили, что если мы с мамой вызываем у него грустные чувства, это значит, что мы асоциальные личности. Он может нас игнорировать и даже убить - греха не будет. Папа ожил. По доброте душевной убивать нас не стал, но последовательно игнорировал и даже получил за это диплом в этой самой припадочной конторе.
Маме кто-то сказал, что папу сглазили. Она накупила книг по оккультизму в дорогих переплетах, гороскопов каких-то и стала все это штудировать с энергией советской отличницы, имеющей высокий спортивный разряд по пятиборью. Жизнь наша запахла сероводородом.
Одна продвинутая экстрасенска рекомендовала маме замерить энергетическое поле нашей квартиры. Мама ходила с чертиком на цепочке из комнаты в комнату, он, как ему и положено, вертелся туда-сюда. Мама делала заметке в дорогом кожаном блокноте. В энергетическом поле нашего дома были обнаружены здоровые дыры. Это и понятно, когда под тобой разваливается страна, общая энергетика давит и все трещит по швам.
Надо было дыры подштопать. И мама сочла необходимым освятить квартиру. Да, вот такой вот пассаж. К нам пришёл батюшка. Рясу он носил подколотой вверх, к пальто. Тогда ещё совсем нельзя было духовным лицам ходить по улицам в рясах и подрясниках. Он стал читать молитвы и кропить дырявое поле. Дошёл до полки с книгами по оккультизму. Замер. Выдержал красивую качаловскую паузу и разразился.
Это был самый зажигательный спич, что я слышала в своей жизни: ангелы, бесы, зло, кипящая лава, огненная гиена (я думала -зверюшка такая) сочетались в этой речи в разных комбинациях. Был и Бог, который не очень любил мамины книги. И портрет Рериха ему тоже не приглянулся.
Мама с батюшкой решили, что мама сначала уберёт адский уголок из нашего дома, а потом батюшка квартиру доосвятит. Мы вышли на кухню покурить и выпить кофейку. Батюшка упёрся взглядом в мою грудь, и я дико струхнула: неужели и она Богу не нравится? Мне не нравилась - я комплексовала из-за большого размера. Но неужели и Бог? Батюшка ткнул в здоровую булавку на моем растянутом свитере и рявкнул:
⁃ А вот в этом я вижу суеверие.
⁃ В панк-роке? - уточнила я
⁃ А? - спросил батюшка.
⁃ Ну музыка такая. Панк. Субкультура.
⁃ Нет, вот булавку вы к чему привесили?
⁃ Я панк!
⁃ А не от сглаза?
⁃ Да вы что, нет!
⁃ Очень хорошо! - обрадовался батюшка. А мама, впервые за период богатой холодности, захлебнулась словами от растерянности. Я смотрела победоносно: мой панк-рок Богу угоден, а ее книжки нет! Бог, подумала я, давай пять, раз ты за меня!
И вот тут грохот раздался. Мы подскочили до потолка, потому что обстановка была меганапряженная, помянутые в речи у полки сущности словно кружили где-то рядом, удесятеряя наш страх. Казалось, пол проломлен и преисподняя лезет в наш дом из подвала.
Я побежала в комнату. Полка с грехокнигами рухнула, увлекла за собой клетку с попугайчиком и зашибла его. Гребаный сасапиенс! Дальше ему некуда было расти. Я заплакала. Мама принесла сумку и стала виновато сваливать книги в неё.
Мы вынесли их на помойку и подожгли. Они горели и чудовищно смердели. Портрет Рериха долго не загорался, бумага была плотной, и как будто вощеной, но потом все же сдалась, начала темнеть с углов. Это было похоже на наложение эффекта «виньетка» на фотографию. Чернота с языками пламени подбиралась от краев к центру, и, вскоре только лицо Рериха осталось нетронутым. А потом почернело и оно. И только один страшный глаз его в языках пламени все смотрел и смотрел на нас, паря в вечернем московском воздухе.
Мы вернулись в дом без сил. Батя доосвятил жилище, нарисовал на стенах крестики, поговорил с мамой о каких-то пустяках, рекомендовал выкинуть хлам из антресолей и разобрать их, чтоб душно не было.
Вот там-то, на этих антресолях, мама и нашла свидетельства и грамоты от общества дианетика. Папа, когда увидел все это в маминых руках, стал бледен, как бертоновская Алиса и не зря. Мама закричала не своим голосом
⁃ Я тебе покажу - игнорировать!!!
И кинулась на папу. На папином лице мелькнуло сожаление. Наверное, он подумал, что зря нас не убил, как ему добрые социальные люди советовали. Мама выбила из папы всю дианетику. Папа крестился и родил с мамой сестру мне.
Они продержались вместе ещё несколько лет. А на серебряную свадьбу все-таки развелись.
Тут-то я как раз вышла замуж и забеременела. Всех моих это окончательно вывело из себя. Им только нас, молодых, нищих, брюхатых и глупых не хватало до полного апокалипсиса. Мы поругались все со всеми, муж уехал к родителям, я - к подруге (Наташ, ты тут? Читаешь?) и стала ждать родов в вакуумном одиночестве: ни родителей, ни мужа, ни всего угла, ни денег. И только я подумала, что хуже не будет - грянул дефолт и сожрал последние мои доллары, отложенные нами с мужем на его учебу.
Было сыро, пасмурно, хоть и лето на дворе стояло. Я выпросила у подруги кроссовки (от мамы я ушла в босоножках) у друга подруги куртку «Найк», огромную, просторную, которая одевалась через голову, и в этом умопомрачительном наряде поехала в Покров монастырь.
Вы же знаете, что мы часто получаем не то, что просим? Денег у меня от моих молитвенных трудов не появилось, работы тоже (Наташ, я никогда не забуду, как жила тогда на твои) родители не примирились со мной, муж тоже. Зато токсикоз вдруг прошёл.
И с тех пор, всякий раз, когда токсикоз обострялся, я ехала в Покров Монастырь, к Матроне, и всегда это срабатывало. К 14 октября 1998 года мой живот перестал умещаться в куртку. Перспектив на будущее не обозначилось никаких. Я решила сходить на всенощную под Покров и попросить Бога о смерти. Другого выхода водя себя не видела. Пока я ехала, мысленно говорила с Матроной. Жаловалась на все, ныла. На последние деньги купила ей лилию. В монастыре тогда народу было мало, все меня, горемычную, знали, здоровались. Девочки поставили мою лилию к мощам. Было так хорошо, так празднично. Всенощную служил патриарх Алексей второй, помазывал нас. В толчее сзади меня кто-то оберегал, прикрывал. Я оглянулась - и увидела мужа. Это было так естественно и не странно, будто всегда так было, будто мы пришли вместе. Окончание службы мы стояли у амвона и когда дьякон говорил «И весь живот наш Христу Богу предадим», мы улыбались и посматривали на мой большой живот. Как он не велик, а Богу предаётся весь.
К подруге мы приехали вдвоём, с утра собрались на литургию. Вышли во двор - а там все от первого снега белым- бело, контрасто к вечерней чёрной чумазо-осенней картинке. Будто новое, чистое постелили, вместо дочерна всякой ерундой исписанного. Будто от злой чёрной шахматной королевы мы к белой прорвались. И пошли мы, держась за руки, по нетронутой снежной целине - вписали наши шаги в сторону храма в летопись нашей новой жизни. Нашей семье повезло: она не советская и не просто семья. Наша семья - христианская. Чудо же, правда? Покров потому что. Всех с праздником.
