Михаил Всеволодович Анищенко родился в 1950 году в Куйбышеве. Работал фрезеровщиком, слесарем, сантехником, сторожем, журналистом. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Первая книга стихов «Что за горами» вышла в 1979 году. Затем появились «Не ровен час» (1989), «Ласточкино поле» (1990), «Оберег» (2008) и другие. Печатал стихи в журнале «НС» (1999, №9; 2000, №5, 12). Лауреат Всесоюзной премии им.Николая Островского (1980), премия журнала «НС» (2000), по данным «Биографии.ру».
По мнению председателя правления Самарского областного отделения Союза писателей России Александра Громова, уход Михаила Анищенко из жизни – большая потеря для русской литературы, «масштаб которой мы ещё не осознали».
Евгений Евтушенко дал высокую оценку творчеству самарского поэта Михаила Анищенко, сказав, что «его стихи – лучшее, что появилось в русской поэзии за последние тридцать лет».
Часть 1
ДОМ И РЕКА
1.
Мы жили, прошлое верша,
Тая судьбу в душе.
Я был – плетёная верша,
Ты – рыба в той верше.
Вокруг мерцала водополь.
Как столб, стоял покой.
Мы пополам делили боль
И с небом, и с рекой.
Я в стане чёрных немереч
Был кровником лешне;
Я понимал тайгу, как речь,
Звучащую во сне.
Я не болел тогда, не чах,
Ловил в петлю гусей
И нёс, как горы на плечах,
Оленей и лосей.
Я к моху гнулся во лузях,
Был с дебрями на «ты»,
И приходил к тебе в груздях,
Огромных, как мечты.
Ты принимала мрак и гром
Без слёз и без докук,
И я, как тень, сидел потом
У ног твоих и рук.
И тишь ложилась, как плита,
Как травы под пятой;
И жизнь была, и лепота
Была у нас с тобой.
И боли не было в башке,
И я не стал бы пить,
Когда б не вздумалось реке
Со мной заговорить.
2.
А ты была во всём права –
В лесу и на лугу,
Когда мы жили однова,
На красном берегу.
Среди вселенской темноты,
Полярным льдом горя,
Река звала меня на «ты»,
Как бога и царя.
Она меня манила льдом,
Крошила в дробь шугу
И ненавидела наш дом
На красном берегу.
А дом, высокий, словно сны,
Мог прошлое беречь;
В нём стены были сложены
Из чёрных немереч.
В нём был всегда не ровен час.
В нём ты любила петь.
А я на дне долины пас
И жизнь свою, и смерть.
Я в той долине мёрз и мок,
Как каторжник святой.
Мне и не снился эпилог,
Придуманный тобой.
Я мог упасть с разбитым лбом,
Подставиться врагу…
Но у меня был синий дом
На красном берегу.
Тот дом любим был и желан,
В стекле и в серебре.
А в доме ты со мной жила,
Как муха в янтаре.
Нас снег закапывал зимой,
И я был, словно тать.
Но ты любила сумрак мой
По рюмкам разливать.
До дна, до донца – ого-го,
Темней, ещё темней!
Ты не пьянела от него,
Но делалась моей.
Твоя рука – моя рука,
И лёд плывёт в огне.
И ненавидела река
Тебя тогда вдвойне.
Кричал на крыше козодой,
Скрывала дрожь Ташла.
Ты выходила за водой,
Как будто к плахе шла.
Тебе казалось, хоть ты вой,
Что я всё чаще лгу,
Что дом давно уже не твой
На красном берегу.
3.
В избе кричала ребятня,
Сушились их портки.
И ты глядела на меня,
Как щука из реки.
Прошла проклятая зима.
Не пожелать врагу.
Ты не сошла ещё с ума
На красном берегу.
Мы жили смерти вопреки,
Смотревшей из-под век.
И ночь не пили из реки,
А днём топили снег.
Мы жили где-то за чертой,
В неведомом кругу.
Творилось в доме чёрт-те что,
На красном берегу.
Святые падали со стен,
Кричал за знаком знак.
А за горою рак свистел,
Вобрав в себя весь мрак.
Река стегала буераш,
Куражилась нагой
И подмывала берег наш,
Не трогая другой.
Кричал петух и пёс брехал,
Молился дровосек.
Река дышала, как река,
Где тонет человек.
Река – напрасная напасть –
Катила вниз фольгу.
И я не пил, не ел, не спал
На красном берегу.
Я на мостках стоял, скорбя,
Не веря в комильфо.
Река стонала и себя
Ласкала, как Сафо.
Я видел плоть её, уста,
Потёмки, чаруса…
И терпкий запах воровства
Всходил под небеса.
Я ей шептал: «Молчи! молчи,
Проклятая Сафо!»
И я рыдал над ней в ночи,
Как старенький Тифон...
И я бросал дрова колоть,
Впадал то в бред, то в сон
И по ночам в речную плоть
Входил, как Иксион.
Качались в небе тучи лжи,
Рассвет глядел с тоской.
И я не знал, как надо жить
С тобою и с рекой.
Я нёс тебе боровики,
Я боль сгибал в дугу.
Но ты бледнела у реки,
На красном берегу.
И там, у старого моста,
Всё круче и длинней,
Бросала камни в омута,
Чтоб было побольней.
Ты знала, сердцу вопреки,
Что не горит асбест,
И то, что не было реки
На карте этих мест.
Ты знала, как коварен спирт,
И путь через тайгу,
И как родимый дом горит
На красном берегу.
4.
Столетья стыли в тальнике,
На них была печать.
Я плыл к рассвету по реке
С желанием кричать.
На холмах лет лежала мгла
С обманутой луной.
Река могла и не могла
Расправиться со мной.
Я плыл рекой, как рыболов,
Пугая ночь веслом.
Но я и сам в речной улов
Попался, словно сом.
И снова окрик: «Не гляди!
Глаза твои горьки!»
И крест, сиявший на груди,
Упал на дно Реки.
Кричала милая: «Постой!»
Но крик летел вовне.
Я в темноте искал постой,
Как Лев Толстой во мне.
Я приникал к Реке душой,
Снимая боль и гнёт.
И жизнь моя была большой,
Но тонкой, словно лёд.
Вокруг качались топляки,
Репьи молились тле,
И шутовские колпаки
Гуляли по земле.
Качалась, плакала вода,
Кипела рыбой сеть.
И я взглянул тогда туда,
Куда нельзя смотреть.
Часть 2
БЕЛАЯ ЛОДКА И ЖЕНЩИНА В НЕЙ
1.
Мыши играют в соломе,
Ворон столетья клюёт.
В старом потерянном доме
Добрый Емеля живёт.
Издавна светлый и нежный,
Пьёт он плохое винцо.
Будто бы камень прибрежный,
Мхом обрастает лицо.
Выйдет на улицу пьяный,
Встанет на старенький ял.
Слушает воздух туманный,
Падает там, где стоял.
Давнему мороку внемля,
Падает в пыль и гнильё.
Пальцы царапают землю,
Ноги врастают в неё.
Тут бы тебе и могила,
В этой туманной бели…
Только какая-то сила
Вырвет его из земли.
Вытянет тело по ветру
И, обогнув топляки,
Словно вечернюю жертву,
Бросит на берег Реки.
2.
Белых порогов изгибы,
Вечный фонарик в руке…
Все его годы, как рыбы,
Плавают в этой реке.
Знаки, приметы и связи
Спутались, словно в бреду.
Встанет Емеля из грязи,
«Господи! – скажет. – Иду!»
В реку войдёт осторожно,
«Господи! – скажет. – Держись!»
Долго, с тоской острожной,
Смотрит в прошедшую жизнь.
В темень уходит глазами,
Дышит постылой виной:
«Я не пойму и не знаю,
Что происходит со мной.
Кончился срок водопольный,
Цапля сидит на гнезде.
Что же я, словно запольный,
Кланяюсь чёрной воде?
Вместе с форелью в улове,
С оводом в тёмной молве
Лодку держу наготове,
Словно стрелу в тетиве.
Есть ещё брага в стакане,
Смыты дождями следы.
Сколько же можно в тумане
Ждать неизбежной беды?
Может быть, путает лемба,
В омут ведут упыри…»
Голос послышится с неба:
«Лучше на Реку смотри!
Жди сокровенного срока,
Душу открой на испод.
В сердце твоё от истока
Женщина в лодке плывёт!»
3.
В брызгах весенней капели,
Канув в ночной глубине,
Смотрит на реку Емеля,
Будто бы залубенев.
Пахнет золой и солодкой,
Шерстью убитой Муму…
Каждое облако лодкой
Видится снова ему.
В кружеве пены и сала,
Бросив на отмель пальто,
Шепчет Емеля устало:
«Что это, Господи, что?»
Входит он в реку по пояс,
В лунные брызги и дым…
Цапля взлетает, как совесть,
Кружит и кружит над ним.
Светятся Дева и Овен,
Вечность стоит за плечом.
«Господи! Я не виновен!
Я не виновен ни в чём!
Ведомо Шиве и Сиве,
Всадникам звёздных коней:
Не было лодки на сливе,
Не было женщины в ней!
Что это? Сны или сети?
Кто награждает виной?
С кем это было на свете
Так, будто было со мной?»
Только ещё сиротливей
Станет Емеле видней
Белая лодка на сливе,
Чёрная льдина под ней.
Словно дыхание Бога,
В сердце ударит засим
Грохот речного порога,
Рёв водопада за ним.
«Путаник! – крикнет сорока. –
Было с тобой искони!»
Вздрогнет камыш и осока,
Бездна расступится – и…
4.
Марево будто бы морфий,
Кольца удава крепки.
Скалами Крофи и Морфи
Стиснуто русло Реки.
Смотрят жрецы и друиды,
Как у китайской скалы
Слёзы богини Исиды
Падают с русской ветлы.
Мифы завязаны в узел
И, в окружении фей,
Грудь и лицо Аретузы
Гладит волнами Алфей.
А на холмах Эридана,
Над отречённой тоской,
Нимфу Мензолу Диана
Делает горной рекой.
Полнится мукой и стоном
Давних замесов земля,
Где гелиады Тифоном
Превращены в тополя.
И на коленях у фавна,
В брызгах небесной свечи,
Плачет княжна Ярославна,
Меч обнажая в ночи.
А над пустыней Псалтыри,
Между святилищ и рун,
Мечутся Феникс и Сирин,
Падает в воду Перун.
Плещется красная рыба,
Утка кричит в камыше…
Всё, что ушло и погибло,
Вновь оживает в душе.
Вечность не знает урона.
Видишь? – гуляя по дну,
Мёртвая дочь фараона
Кормит собачку Муму.
А за холмом, за лесами,
Дальше, кругом и везде,
Словно круги под глазами,
Тают круги на воде.
Выйдет мальчонка из ночи,
Маленький, мокрый, седой:
«Что же ты, миленький отче,
Споришь с протёкшей водой?
Злой, как еловая лапа,
Что ты закрылся плечом?
Мы теперь ангелы, папа,
Ты не виновен ни в чём!
Что ты копаешься в иле,
Раки там да караси…
Все мы кого-то топили,
Что же ты плачешь, еси?
Сядем сейчас у камина
И у святого огня
Вылепим из пластилина
Маму, тебя и меня».
5.
Выйдет Емеля на берег,
Сына на руки возьмёт,
Словно ликующий Беринг,
К дому родному пойдёт.
Свечи зажжёт и лампадку,
В кухне найдёт леденец.
Сделает сыну рогатку,
Слепит людей и овец.
Будет играть до рассвета
Сын на коленях отца,
Тени былого навета
Тихо уйдут от крыльца.
Вздрогнут затоны осота,
Спрячется в тучи луна.
Женщина всхлипнет на фото,
Словно живая она.
Жизнь повторится сначала,
Тучи умчатся с лица.
Нет этим тайнам начала,
Нет этим тайнам конца.
Печка, свеча и полати,
Космос за правым плечом…
«Мы теперь ангелы, батя,
Ты не виновен ни в чём!»
6.
Молча взирая на Бога,
Снова проснуться боясь,
Выпьет Емеля немного,
Скажет, над сыном клонясь:
«Почки набухли на сливе,
Светятся искры ветвей…
Не было лодки на сливе,
Не было Аннушки в ней!
Господи! Строго и чутко
Сплю я от веку в ночи…
Видимо, это анчутка
Голосом милой кричит…»
И не узнает Емеля,
Нечет увидев как чёт,
Что в заколдованной бели
Белая лодка плывёт.