Рассказ по мотивам истории, которую рассказала Елена из Прибайкалья. Но сначала, котороткое объявление.
Дорогие друзья! С 1 по 22 декабря - вывод денег с платформы недоступен. Если вы хотите выразить свою благодарность за мою работу, это можно сделать, отправив донат через красную кнопку «ПОДДЕРЖАТЬ».
А теперь очередь героини интригующей истории.
Тайгу я люблю, но не как горожанка, приехавшая подивиться на её просторы, а как человек, чьи корни накрепко вросли в эту землю. Здесь я родилась, здесь — моя суть. И пусть жизнь потом занесла меня в каменные лабиринты города, сердце всегда рвалось обратно. Теперь я живу в родительском доме в старой, почти забытой деревне на берегу Байкала больше полугода: с конца апреля, когда земля вздыхает после долгого зимнего сна, и до поздней осени, когда тайга застывает в первом серебре морозного инея. Цивилизация здесь — редкий гость. Даже электричество добывается тяжким гудением генератора, и я включаю его ненадолго, топливо ведь денег стоит. Не малых.
Но зато какая здесь свобода! Какая первозданная, почти невыносимая красота. Дом стоит на берегу Байкала, который является не просто огромным озером. Это живое, дышащее существо. На рассвете оно бывает зеркально-спокойным, отражая каждую ветку противоположного берега с такой ясностью, что грань между небом и водой стирается. К полудню может нахмуриться, покрыться белыми гривами волн, и тогда его рокот похож на тяжёлое, могучее дыхание великана. Вода — невероятной лазурной прозрачности, сквозь которую видишь каждый камень на многометровой глубине. Воздух пьянит, густ и свеж — пахнет хвоей, влажным мхом и чем-то ещё, неуловимым и чистым: самой вечностью. А сопки обнимают акваторию амфитеатром, осенью вспыхивая безумным пожаром красок. Здесь человек чувствует себя крошечным существом — и в то же время частью чего-то необъятного и древнего. Приехать сюда — значит прикоснуться к тайне, которая старше памяти.
Но Байкал хранит не только красоту. Он является магнитом для странного. Местные охотники и старики рассказывают о временных водоворотах, особенно у подножья пирамидальных сопок. Их здесь несколько. Одна, на озере Сказка, зовётся «Шапкой Мономаха». Говорят, это — окаменевшая стража духа этих мест, и иногда на её вершине видят блуждающий огонёк. Тот, кто последует за ним, может пропасть на сутки — или на десятилетие. Другая сопка — у Слюдянки, где из-под основания бьёт ледяной ключ, а рядом чернеют входы в старые слюдяные шахты. Легенды называют их «вратами». Говорят, в их глубинах можно наткнуться на ходы, ведущие в иные «полости» Байкала, где пространство живёт по своим законам. Всё это, конечно, сказочные легенды. Но на Байкале сказки иногда вдруг становятся плотью и кровью.
Расскажу одну историю, невольным свидетелем которой стала я сама.
В прежние годы каждое лето ко мне в дом приезжал один заядлый грибник. Назову его Андреем. Ему было под сорок лет. Он был немногословен, его взгляд, привыкший вглядываться в лесную чащобу, казался немного отстранённым. Руки — жилистые, в паутине мелких шрамов. За спиной — неказистый, но верный рюкзак, прошедший с ним сотни километров. Он не просто ходил по лесу — он читал его, как книгу.
Ритуал был неизменным: приедет, сперва с дороги в моей баньке помоется, тщательно выбреет своё скуластое лицо, а наутро — уйдет в сопки на целый день. Возвращался всегда к вечеру, с богатой грибной добычей.
В конце июля 2018 года он, как обычно, ушёл на зорьке — как раз пошли белые грибы. Я его проводила до калитки, вернулась в дом, принялась за свои дела. Не прошло и полутора часов — слышу шаги на крыльце. Обернулась — и замерла.
В дверях стоял Андрей. Лицо его покрывала густая тёмная щетина, хотя вчера, когда мы чаевничали после бани, он был чисто выбрит. В руке он сжимал ручку корзины, полной отборных боровиков, за спиной доверху набитый короб.
— Ты что, — вырвалось у меня, — грибников на тропе ограбил? Откуда столько? И так быстро? До твоих-то мест идти минимум часа три! Не меньше. А потом еще обратно.
Он ответил не сразу. Его глаза, обычно такие спокойные и уверенные, смотрели сквозь меня, широко раскрытые, в них плескалось что-то непонятное — не страх даже, а глубокая растерянность. Он поставил короб на пол с глухим стуком.
— Который… который день? — хрипло спросил он.
— День? Андрей, ты с ума сошёл? Ты ушёл сегодня утром. Ещё и двух часов не прошло.
Он медленно провёл ладонью по щетинистой щеке, ощупывая её, будто впервые.
— Не может быть, — прошептал он. — Не может… Я же целый день ходил, даже... Больше.
Он говорил отрывисто, и по мере рассказа по спине у меня начал ползти холодок.
По его словам, он дошёл до знакомой сопки, свернул за её склон, чтобы проверить одно грибное место, и… Всё изменилось. Сопка вроде та же, а лес на ней — другой. Более густой, более тихий. Не просто тихий — мёртво-беззвучный. Ни птичьего пересвиста, ни гула насекомых, ни шороха бурундука. Тишина была плотной, ватной, давящей на уши. И грибы. Их было невероятно много. Они будто ждали его, выстроившись у корней деревьев. Он, ошеломлённый такой удачей, забыл обо всём и принялся собирать. Выбирал самые-самые. А про время совсем забыл.
Когда короб и корзина наполнились, он оглянулся и понял, что не понимает, где находится. Знакомых примет не было. Тропы, по которой он пришёл, тоже. Он попытался сориентироваться по солнцу — оно клонилось к вершинам кедров, окрашивая небо в багровые тона. Сумерки сгущались стремительно. Он достал телефон — полностью заряженный, но экран был тёмным и мёртвым, будто аппарат превратился в кусок пластмассы. Попытка включить его ни к чему не привела.
Темнело. Решил заночевать. Уже стал выбирать место для лагеря, отыскивая подходящую поляну, как вдруг — буквально в двух шагах — увидел чёткую, хорошо ему знакомую тропу. Ту самую, что и должен был найти. Он замер, не веря своим глазам. Только что её тут совсем не было! И тут же он ощутил странную перемену: свет. Он посмотрел наверх. Сквозь кроны лиственниц светило яркое, почти зенитное солнце. Тот самый багровый закат, который предвещал скорую ночь, исчез без следа. Воздух снова был наполнен привычными звуками леса.
Он вышел к деревне в состоянии полной прострации. Шёл, не чувствуя ног. Зайдя в дом, машинально взглянул в зеркало в прихожей — и ахнул, увидав в отражении заросшее, незнакомое лицо.
— Я же вчера брился, — повторял он, снова и снова касаясь щеки. — Как? Как это возможно?
Я слушала, и ужас — тихий, холодный — медленно сковывал меня. Это был не бред. Он был абсолютно трезв. Его растерянность была слишком настоящей. Передо мной сидел человек, который только что пережил что-то за гранью здравого смысла.
— Там… время другое, — выдохнул он наконец. — Оно течёт иначе. Я это чувствовал кожей. Завтра пойду туда снова. Найду то место. И все пойму.
И он пошёл. Несколько дней подряд он исчезал в сопках, возвращаясь к вечеру усталый, сосредоточенный и всё более мрачный. Он не находил «той» развилки. Лес словно закрылся, спрятал свою аномалию.
А потом случилась незабываемая встреча с медведем. Он рассказал о ней скупо, но по его сжатым кулакам и резким паузам я поняла: это было на грани. Встреча произошла на заросшей просеке. Медведь, крупный самец, поднялся из малинника в пятидесяти шагах. Сердце вмиг ушло в пятки. Но Андрей, благодаря опыту, не двинулся с места, не повернулся спиной. Он замер, опустив взгляд в землю — встречаться глаза в глаза с хищником смертельно опасно. Медленно, без резких движений, он начал говорить. Не кричать, а именно говорить — глухим, спокойным, подчас даже монотонным голосом, будто вел разговор с ребенком. Руки были раскрыты и отведены в стороны, чтобы казаться больше. Он не шагнул ни вперёд, ни назад — любое проявление бегства могло запустить инстинкт преследования. Он стоял, не дыша, медленно говорил зверю что-то успокаивающее, чувствуя, как ледяной пот стекает по спине. Хищник, постояв и обнюхав воздух, нехотя ушёл.
Но что-то в Андрее после этого сломалось. Азарт охотника за непостижимой тайной погас, сменившись глубокой, животной усталостью и, как мне показалось, страхом. На следующее утро он собрался и уехал. Больше я его никогда не видела.
Что же с ним произошло в тот необычный день? Размышляя об этом, я возвращаюсь к тем полутора часам в моём мире и его субъективному «целому дню» или больше в лесу. Солнце почти село — и вдруг снова взошло высоко. Щетина, которой для роста минимум нужны сутки. Всё сходится к одному: он попал в место, где время текло с иной скоростью. Быстрее? Или, может, иначе — скачками, петлями? Для него прошли долгие часы сборов, блужданий, страха перед ночью в незнакомом лесу. Для нашего мира — лишь короткий миг.
Существуют ли на самом деле эти «карманы» искажённого времени у подножья пирамидальных сопок? Ворота в параллельные полости Байкала? Мне точно не известно. Но я думаю, что наш мир — лишь тонкая плёнка на поверхности непостижимой реальности. Иногда в этой плёнке возникают дыры. И тогда человек может провалиться — не в пространстве, а во времени. Вернуться оттуда поседевшим или, как Андрей, заросшим и навсегда изменившимся. Ему повезло: в отличие от пропавших, он вернулся. Но вернулся ли прежним? Или часть его так и осталась блуждать в том беззвучном лесу, где солнце подчиняется иным законам?
Я теперь чаще смотрю на сопку, что виднеется из моего окна. Она стоит, невозмутимая и вечная. Но в её тени, я чувствую, таится безмолвный вопрос. И тишина здесь — уже не просто отсутствие звука. Это — затаившееся дыхание чего-то огромного и древнего, что позволяет нам жить в нашем измерении, но всегда может напомнить: время — не линейная река. Оно — бескрайний океан с непредсказуемыми течениями и бездонными воронками. И некоторые из них находятся опасно близко. Просто можно случайно свернуть не туда. Или оказаться в нужный миг в неправильном месте.
Предлагаю прочитать рассказ «Необъяснимый, мистический случай на сплаве по горной реке Сосьва. Рассказ биолога»
Написал Евгений Павлов-Сибиряк, автор книг - Преодолевая страх, Невероятная мистика. Приобрести книги со скидкой 10 % вы можете ЗДЕСЬ и ЗДЕСЬ.