Белая ворона.
Какая она?
Вы встречали когда-нибудь белую ворону?
Не встречали? А она существует.
Бабушка была очень сильно расстроена. Почему-то в ее деревне принято было под наседку класть обязательно нечетное количество яиц. А она просчиталась, и положила десять штук, вместо девяти, как хотела. А это, по мнению односельчан, грозило обернуться неприятностями. Все яйца могли под наседкой превратиться в болтыши. То есть испортиться. Возьмешь такое яйцо, потрясешь, и чувствуется, как там болтаются протухшие внутренности. Оттого и болтыши.
Но бабушкина наседка начисто опровергла все деревенские предрассудки. Один за другим на свет появились все десять гусят.
Лето, а мне осенью будет уже шесть лет. Мне нравилось ходить с бабушкой в сарай и проверять яйца под наседкой. Ага! Вот, проклюнулись уже! Вот уже пищат, это значит и клювики из-под скорлупы пробились полностью. Вот и первый гусенок на свет появился полностью, неуклюжий, мокрый. Но это ненадолго такое с ним. Рвем гусиную травку на полянке, бабушка пшенную кашу варит, мешает с рубленной травкой кашу. Хорошо кушают. С большим аппетитом. И пьют гусята интересно. Сунут в блюдце клювик, поводят по водичке им там, потом вверх головку поднимут, вытянут шею, и глотают.
Мне очень интересно!
Гусята уже в клетке на улице. Сами щиплют гусиную травку.
Но гуси птицы водяные. Им нужно в речке поплавать. Бабушка и я, взявши по ивовому прутику в руки, гоним гусят принимать водные процедуры. Речка недалеко от бабушкиного дома.
Гусята смело прыгают в речку, в первый раз, а словно и родились в ней. Радостно плещутся в воде, играют, хулиганят, ныряют. А меня берут сомнения. Я понять не могу, как мы их выгонять будем обратно-то. Бабушка болеет серьезно. И в реку давным-давно в последний раз заходила. Я правда речки не боюсь. Сам уже хожу купаться один, без взрослых. Но еще не умею плавать. А здесь в речке, где гусята плавают, достаточно глубоко.
Но беспокоился я зря. Гусята наплавались вдоволь, сами на берег вышли, и мы их гоним домой неторопливо. Куда нам спешить?
Я очень горд за себя сегодня. Бабушка чем-то очень занята по дому, и мне одному доверила гусят на речку отогнать. Можно не поверить мне сейчас, но в деревнях и селах того времени малыши самостоятельными становились, как они только начинали ходить, почти одновременно с этим. А иные даже раньше бывало.
Гусят погоняю, а младшая сестра моего друга у дома по палисаднику одна ползает с соской во рту. Мы еще говорить по-настоящему не умели, а уже на отмелях реки плескались, немуя, но хорошо друг друга понимая. И ничего с нами не случалось плохого. Росли, созревали, не болели практически никогда.
Гусята мои накупались досыта, и я их гоню обратно. Опять мимо дом друга моего. Смотрю там шевелится еще малышня из моих друзей. Узнаю, что они затевают. Точно не помню что именно они хотели, но что-то очень интересное, видимо, если судить по моим дальнейшим поступкам. Прошу их, чтобы меня подождали, и пришпориваю как могу своих жеребят. То бишь своих гусят. И вот уже мы по пыльной деревенской улице не идем, бежим уже во всю прыть. Мои подопечные, словно ускорить хотят мое присоединение к моим друзьям, наяривают так, аж только гусиные пятки сверкают у них.
А вот впереди уже она, ветла многовековая, которая растет прямо рядом с бабушкиным домом. Метров тридцать еще до нее, и...
И тут один гусенок на бегу спотыкается, падает, а я нечаянно на него наступаю.
Я беру на руки его, и тут понимаю, что я птенца убил. Сажаю за пазуху его, утирая на ходу слезы, довожу его братьев и сестер до сетки, закрываю их там в сетке. А что с этим делать? Мною убиенным. Реву себе, по-тихому. А сам соображаю. Гусенка похоронить нужно. Но это потом сделаю. Там меня ведь ждут мои друзья. Срываю с веревки, на ней висит постиранное бабушкой белье, небольшой кусок тряпки, заворачиваю в нее свою жертву, и оглядевшись, бегу через дорогу. На пустырь. Там бабушкин племянник начал строить дом для себя. Там, можно сначала его спрятать, чтобы похоронить потом.
Прячу его там. Но играть идти мне не хочется уже. Сижу там, на бревнах и реву от души.
Вечер. Бабушка собирает в клетке гусят и сажает их в большую коробку. На ночь она домой их приносит.
Пересчитывает. Стоп! Девять! Почему девять? Должно быть десять. Где еще один? Подзывает меня. Я иду к ней.
– Где еще гусенок один?
Я молчу, нагнув голову.
– Ну что ты молчишь? Куда еще один гусенок подевался?
Я снова молчу. Сзади к нам подходят ее родная сестра и ее сын, бабушкин племянник.
– Ну, куда еще один гусенок подевался?
– Ворона его унесла, – отвечаю я сквозь слезы, и добавляю зачем-то, – Белая!
– Какая унесла ворона, – не понимает меня бабушка?
– Белая ворона!
– Черная, черная, – подсказывает мне шепотом сзади ее племянник.
– Нет, – кричу я в ответ, – Белая ворона! Белая!
– Не бывает белых, – это бабушкина сестра в разговор вступила.
– Бывает, бывает, бывает, – спорю я со всеми со слезами на глазах, и убегаю прочь.
Я лежу в избе на диване и горько плачу.
Я плачу, а маленький бедный гусенок, лежит в земле у фундамента по соседству строящегося дома, завернутый в кусочек тряпицы. Именно туда его белая ворона принесла. Но она, конечно же, не хотела зла ему. Оттого до сего времени о нем помнит.