ВОЛЬНОЛЮБИВАЯ ЛИРИКА НОЧЬЮ
Вместе они почти всегда. Дуня на два года старше Семена, и когда он доехал до дома после всех реанимаций и больниц, где нам сказали, что для него смертельны любые контакты и он умрет от первого же вируса, которым «наградят» его братья и сестры, вот тогда, когда я, до тика и икоты напуганная и расстроенная, прятала его от семерых старших и мечтала о том, чтоб уснуть и не проснуться, к нам с Семёном в наше убежище просочилась моя двухлетняя Дуняша. Она посмотрела, как уютно Семён лежит у меня под грудью, легла за ним, к нему вплотную, и начала сосать пальчик. Я знаю, что это плохая привычка - сосать пальчик, но в обстановке апокалипсиса такие проблемы отступают на задний план. Остаётся уязвимый младенец, сжатый между мной и двухлетней старшей сестрой, как котлета в бургере, где одна булочка большая, а вторая маленькая. Я боялась, что вот сейчас с Дуняши на Семена заползут вирусы, но их общность была такой целебной, в ней было столько покоя и здоровья, что я плюнула на вирусы и оставила все, как есть. С тех пор Семен так и жил. Дуне было все равно, какой он. Мы были ее семьей, и она любила нас с легким вздохом, означающим, что хорошо ей было, когда она была самой маленькой маминой малышкой, но и теперь ей хорошо, хоть между булочек Господь втиснул котлетку. Дуня обнимала Семена - как бы и меня через него. Они вместе лежали в манеже, потом сидели, когда он научился сидеть. Когда я забирала от неё Сёму для манипуляций, она брала пупса и прикладывала его к своей груди, пела ему, баюкала. Была мной и им, пока мы заняты.
Кошмар случился лишь один раз. Она хотела с ним играть, чтоб она была мама - а он папа. А Семён совсем никак ей не помогал и ничего не понимал. Она пыталась, и ещё, и ещё, а мне бы вмешаться, обьяснить, но я так привыкла, что между ними тишь да гладь, да Божья благодать, и не среагировала вовремя. Сёме было три года, а ей пять лет. Она поняла, до какой степени он не с нами. И, отложив в сторону коляску, куклу и посудку, Дуня заплакала совсем взрослыми, тихими слезами, полными не по возрасту огромного отчаяния. Это был настоящий срыв. И нам пришлось много и очень честно говорит о Сёме. Да, плакали мы по очереди, а к концу кустарного сеанса психотерапии, я сомневалась, что доктор я. Казалось, как в том анекдоте, первой халат все же Дуня надела.
Порешили на том, что будем его любить.
Но отчуждение случилось, произошла перемена.
Так, в определенный момент, дети, обожавшие старшую глухую сестру, вдруг, осознав ее немощь, шарахались от неё, начинали злиться и обижать.
Возвращение, приятие и примирение всегда происходило по - разному. Если я напоминала детям о их былой любви к Серафиме, становилось только хуже и больнее всем. Оставалось молиться и всех любить.
С Сёмой все проблемы разрулила собака. Когда Дуня от Сёмы шарахнулась, он не выражал своих чувств никак, даже не улыбался. Но я спинным мозгом чувствовала, что без Дуняши ему неуютно. Хотя, может, это была проекция моих переживаний. Пока я раздумывала над нюансами, к Сёме подобралась собака. И все, и приклеилась. До этого она тоже всегда была с нами, но на периферии. И вдруг активировалась. Без собакина разрешения теперь к Семену было не подобраться даже своим. А чужие не смели мечтать. Бульдоги умеют быть убедительными в таких ситуациях. А потом Дуня вернулась. Грусть ее почти исчезла. Она очень внимательна смотрела за мной. Я возилась с Сёмой и вдруг понимала, что она стоит недалеко и высверливает в нас дырку своими чёрными неподвижными глазами. Она как бы спрашивала без слов: «Ты правда его любишь?» и я старалась, нацеловывала крохотные пятки, как бешеная, разговаривала, наряжала в красивые одежки, фоткала. Как-то я отошла от манежа с целью манипуляций у плиты, вернулась - а там вновь объединившаяся сладкая парочка. И фломастеры у них, и на Сёме буквально места живого нет, весь он татуирован, всего-то она на нем понаписала. Метила заново свою биологическую территорию. Я стоически перемолчала это безобразие, чтоб Дуню не спугнуть. И жизнь наладилась. Им снова стало легко быть рядом. А собака, что самое удивительное, в сей же счастливый момент ретировалась - ускользнула к себе на периферию.
Из чего я делаю вывод, что собака не иначе как ангелом водима была. Ну не может же она быть такой не то что умной, а мудрой и тактичной. И мне, как Дядюшке Ау, оставалось лишь сказать: «Кто поймёт этот загадочный животный мир?»
Мне кажется, все Семины успехи связаны с Дуниным вниманием и обнимахенгом. Этот простой их, базовый какой-то, контакт по миллиметру вытягивал Сёмину душу из потустороннего мира, куда она нечаянно отскочила и где слегка подзастряла. Теперь он не только улыбается, но и хохочет в голос. А дохтуры пугали, что бледная, отсутствующая мимика Сёмы это признак каких-то мрачных синдромов, и так и будет навсегда, и все пропало, накройтесь простыней, ползите на кладбище. Да, все мои дети тормошили его, общались с ним, любили его. Но Дуня была главной для Сёмы, как бывает главным для обычного младшего самый близкий по возрасту ребёнок в большой семье. Пока их связь не распадается. Слава за это Богу. А что будет в будущем не знает никто, поэтому фиг с ним. Пусть, для начала, наступит - тогда и будем разбираться.
