ПЕРЕД ЭВАКУАЦИЕЙ.
ОРЕЛ. День 3 октября 1941 года.
В июле 1941 года Шура устроилась на работу в Заводской райком партии Орла инструктором, имея предшествующий опыт работы с людьми, будучи освобожденным секретарем комитета ВЛКСМ на орловской обувной фабрике и в московской организации кадровиком. 3 октября 1941 г Шура и Валя ушли на работу. Я, мама, Машенька, больная 76-летняя бабушка Акулина Михайловна - мамина мать - остались дома (занятия в педучилище еще не установились, а студентов посылали на сельхозработы в область - под Ливны). День пасмурный, холодно. Дома я, мама, которая занимаемся домашними делами и больная бабушка лежит. Вдруг приблизительно в половине десятого утра приходит Шура и сообщает (я хлопотала возле ее дочки Инночки): райком закрывают, члены КПСС (тогда ВКП(б) эвакуируются, и ей посоветовали уехать из Орла. Ей с ребенком разрешили взять помощницу. «Таечка, ты со мной поедешь?» «Да, конечно! А как же иначе?»
Нас всех успокаивали, что придется уехать из г. Орла дня на три - пока не отгонят немцев. Люди верили «отцам» города, а уже под Кромами с 5 часов утра милиционеры и чекисты вели смертный бой с немцами, задержав на 8-10 часов их появление в Орле. Тем временем, мы собираем шестимесячного ребенка, узел пеленок, и свои теплые вещи. Шура надела мамино зимнее пальто (ее осталось с прочими вещами и хозяйством в Москве), собрали другой узел с хорошими шерстяными джемперами, кофтами, верблюжье одеяло, пикейное одеяльце и, казалось бы, все до носовых платков...
Мама тем временем на примусе варила курицу, но мы ее не дождались и пошли: с узлами я, Шурочка с дочкой на руках в красном одеяльце с белым пододеяльником - слишком ярко для войны. Мама дала нам каждой по 100 рублей. Шура взяла еще отрезы (на случай нужды). Мы пришли к райкому (угол 1-й Посадской и Сакко-Ванцетти), где уже стояла повозка, нагруженная мешками с партдокументами. Мы сели на эти мешки и под пасмурным серым, холодным небом поехали на восток - по Пушкинской в ливенском направлении. Едем. Люди мечутся, по улицам движение, где-то ухают снаряды. Было уже часов 11. Мы, грустные, сидим на телеге, едем по окраинной улице. Вдруг, проезжая мимо какого-то переулка, видим: вышла прямо к нам по чистой случайности наша мама с кастрюлей, где была та самая курица с бульоном. Боже мой! Нарочно не придумаешь такого! А мама пришла было к райкому - никого нет, и пошла на восток, плача. Чтобы люди не видели ее слез, она свернула в переулок, который вывел ее прямо на нас. Некогда было ни радоваться, ни горевать, мамочка передала нам кастрюлю и мы продолжили свой путь.
ДОРОГА.
Едем по дороге одни, навстречу идут с узлами люди, других мы обгоняем; они предлагали что-то из своей ноши, просились к нам на повозку, но мы, конечно, их не брали, т.к. не могли распоряжаться повозкой, да и груз на ней уже был большой. Над нами пролетали немецкие самолеты, за которыми мы просто наблюдали, глядя в небо.
Шура предупредила меня, чтобы я прикрыла красное одеяло, торчащее из пододеяльника, в которое была завернута Инночка- крошка. Так мы ехали один день до вечера. Остановились переночевать в Судбищах - это по направлению к Ельцу. Смотрим на запад, где наш Орел - все небо, казалось, в пламени пожара. «Орел горит»,- говорили люди, а там мама, сестры, бабушка... Я безутешно плакала, думая об их судьбе... С неба шла снежная крупа. На другой день вечером доехали до Ельца. Остановились у райкома, куда наш «ямщик» сдал мешки с партийными документами. Около райкома стояли люди, среди них была Клавдия Николаевна, которая из-за сочувствия пригласила нас к себе домой переночевать. Мы с Шурой, с ребенком, с нашей поклажей и с нами наш «кучер», да еще какая-то женщина - легли на полу. Перед сном Клавдия Николаевна дала нам молока, да и вообще проявила большое участие и сочувствие к нам в трудное время.
От Ельца до Пензы - месяц езды.
Утром пошли на вокзал г. Ельца. Мы, как и другие, сели в теплушку. В таких же вагонах на запад отправляли защитников нашей Родины на фронт. В вагоне было много разного народа, все беженцы, каждый со своим скромным имуществом, в основном с узлами.
Располагались мы прямо на полу вагона. Посередине стояла чугунная печка-буржуйка, к которой стремился каждый погреться. А нам еще надо было сушить пеленки. Ехали мы с пересадками, с ожиданиями «зеленой улицы» целый месяц. Нас отправляли на запасной путь, а туда - сюда шли эшелоны с военными на фронт, с оборудованием эвакуируемых на восток заводов. На остановках Шура быстро спускалась по насыпи к речке, если таковая случалась, полоскала пеленки и скорей к вагону, а я в вагоне с ребенком, думаю в тревоге: а вдруг поезд, наш эшелон, тронется, а она не успеет подняться от реки по крутой насыпи и сесть в вагон... Хорошо, что этого не случалось, к тому же мы простаивали так долгими часами, а то и днями. Почему? Во-первых, прежде всего отправлялись на запад грузы военного значения, а составы с целыми заводами эвакуировались на восток, где их монтировали, чтобы выпускать военную продукцию; а во-вторых, железнодорожные пути постоянно бомбила немецкая авиация. Помню, мы прибыли на станцию Ртищево (кажется, в Саратовской обл.). Нас высадили на вокзале. Там был организован санпропускник. Мы имели возможность сходить в баню тут же при станции, а тем временем нашу одежду «прожаривали» так, что, когда я взяла в руки свой свитер из тонкой, нежной монгольской шерсти, я подумала и понюхала, не спалили ли его. Все это делали две пожилые женщины, спокойно беседовавшие между собой на мирные темы. Это подействовало немного успокаивающе после железнодорожной суматохи и напряжения. Через некоторое время пребывания на станции Ртищево мы продолжили свой путь дальше. Здесь надо уточнить выражение «мы продолжили свой путь» - наш эшелон поехал дальше по назначению до г. Кузнецка Пензенской области. Так следовало по плану эвакуации: Орловскую область – в Пензу.
Труднее всего было Шурочке. Еда наша случайная, а она кормит дочурку. Сушили пеленки около горящей печурки и даже на себе, сверх юбки. В вагоне познакомились с орловцами с Монастырки с Шурой , которая была с 13 - летним братом Олегом и 3 - х летним Юрой. У них жулики украли чемоданчик с дорогими вещами или с какими-то драгоценностями. Один старик, сморенный бессонницей, распластался на куче добра, а воры, шнырявшие тут и там, утащили у него чемодан. Дочь его (жена летчика) бранила отца за то, что не уследил.
После нашего отбытия со станции Ртищево ее бомбили немцы.
Едем дальше. Опять остановка. Оказывается, впереди ремонтируют пути, разрушенные бомбежкой.
Так мы ехали от Ельца до Кузнецка в течение месяца. Нас привезли в г. Кузнецк (по плану эвакуации). Специалисты, эвакуированные раньше с заводами, встречали свои семьи на вокзалах. Вот так термист Василий Иванович встретил своих детей. Юрик сообщил отцу: «Пап, а у Шурки «камадан» (чемодан) украли». Горевать об этом не приходилось, было не до того. Шура познакомила нас с отцом, он предложил вместе с ними поехать в Пензу, где на территории бывшего спиртоводочного завода в цехе было организовано общежитие для эвакуированных. Мы с благодарностью согласились. На 120 кроватях, как на собственной жилплощади, мирно обустроились эвакуированные разных профессий, разных характеров, беженцы из разных мест (из Крыма, с Украины, из Москвы и из Орла, конечно). В общем, как у Пушкина: «Какая смесь племен, одежд» ... Были большие семьи в три поколения, были небольшие, вроде нашей «семьи», были одинокие беженцы.
Помню: девочка-подросток из Москвы, капризная, обычно грубо разговаривала с отцом, интеллигентного вида человеком лет 45 из Главка. Я удивлялась ее дерзости! По-хорошему помню семью из Москвы, которой были девушки-рукодельницы. Они показывали свои вышивки гладью, выполненные так, как будто нарисованы кистью художника. Вышита, например, алюминиевая ложка - загляденье! Гладью переданы световые оттенки алюминия от бликов до серых тонов так естественно, "Что хотелось ее взять в руки и ощутить прохладу металла.
И вот еще семья. Это 45-летняя женщина, крупная, с большой родинкой во всю щеку, нянчила грудного ребенка, а с нею ее 30-летний щупленький тихий муж и его мать, которая нам пожаловалась на неравный брак ее сына.
И тут же жили и мы: Шуре было 22 года, мне 15 лет, а нашей бедной малышке было 7 месяцев. Как мы справлялись, как Шурочка кормила ребенка, выходила из положения, уму непостижимо!
В этом цехе был титан- большой алюминиевый бак, откуда люди брали кипяток для «чая». Шура что-то покупала из еды. Она продала какой-то отрез орловскому знакомому по фабрике Фимке, и у нас что-то было. У меня были спрятаны 100 рублей, у Шуры было, кажется, 300. Помню холодный снежный день 7 ноября. Мужчины сообщили, что парад в Москве все же состоялся, а до этого все, особенно москвичи, с тревогой и сомнением ожидали этого дня. Участников парада на Красной площади, как потом узнали, сразу отправляли на фронт.
Вскоре наш орловец предложил нам жить на квартире местной татарки. В комнате обитала их семья; Шура с братьями, их отец и мы с ними. Топить было нечем. Мы с Шурой спали на кровати, а Инночка между нами. Утром от холода сверх нашего верблюжьего одеяла был иней. Наш благодетель стал злиться на Шурочку: она понравилась, видите ли, и мы ушли на другую квартиру. За все, чем он помог нам, Шура отдала ему часы мужа какие-то особенные: не боялись воды и т.п. Его дочь Шура, надев их, месила лапшу.