э/ж "Историк". Автор: Татьяна ЕГЕРЕВА, кандидат исторических наук
Часть 2
Представитель старинного аристократического рода граф Сергей Дмитриевич Шереметев был одним из крупнейших землевладельцев в России. В нач. XX века ему принадлежали 26 поместий в 22 уездах с суммарной площадью 151 тыс. десятин, в том числе в Москве и Московской губернии: городская усадьба на Воздвиженке, Введенское, Вороново, Дудино, Кусково, Марково, Михайловское и Плесково, Никульское и Остафьево, Останкино, Троицкое-Шереметево, Уборы. Однако революция не способствовала сохранению частной собственности на землю…
Очень яркую картину того, как восприняли смысл февральских событий остафьевские крестьяне, дал управляющий имением Н.И. Штегман в своём письме Сергею Шереметеву от 13 марта 1917 года:
«Накануне на митинге на фабрике Баскакова оратор не разъяснял значение переворота, а объяснял: что все теперь наше, овощи поспели — бери, овес поспел — бери, яблоки поспели — бери, дрова, хворост — все можно теперь свободно брать и не будешь отвечать».
Этот оратор, очевидно, принадлежавший к левым революционным партиям, умело спекулировал на идеях всеобщего уравнительного распределения, общинного владения землёй и плодами труда на ней, популярных в крестьянской среде. Вслед за идеей, что «все теперь наше», последовали и соответствующие социокультурные выводы: «Долой учителей, детей в церковь не водить и много других абсурдов. То же проповедовалось и у нас в имении на митинге». Результатом этих митингов стало то, что распропагандированные местные жители явились в усадьбу — «2 делегата от рабочих, 4 человека стражи с ружьями и револьверами, а остальные местные крестьяне» — с требованием выдать им оружие и открыть для очередного митинга дворец. Управляющий был вынужден подчиниться:
«Из большого зала пришлось убрать всю обстановку и боковые двери закрыть. Намеревались все оружие из столовой забрать, но после длительных переговоров и разъяснения, что оружие старое кремневое и к тому же все ржавое, оставили оружие на месте».
Дело в том, что столовая в Остафьевском дворце, превращённом в 1899 году Сергеем Шереметевым в общедоступный музей, отличалась весьма оригинальным убранством: там была представлена замечательная коллекция старинного оружия — «шлемов, лат, кольчуг, пищалей и кинжалов, дающих представление о вооружении чуть ли не всех времен и народов». Это оружие, несмотря на его почтенный исторический возраст, и заинтересовало явившихся в усадьбу крестьян. «Обыск всего имения продолжался с 8 часов утра до 6го часа вечера, участвовало при этом очень много народу». Остафьеву, без сомнения, чрезвычайно повезло: митинговавшие в Овальном зале пощадили дворец и парк, а из усадебного имущества взяли только два ружья и финский нож.
Похожая история произошла в Фонтанном доме в Петрограде. В семье Шереметевых сохранилось предание, что, когда во дворец явились солдаты и потребовали сдать им оружие, Сергей Дмитриевич провёл их в Оружейный кабинет и хладнокровно поинтересовался: «Вам какого века?».
Оружием, а также наличием в доме царских портретов интересовались крестьяне и Михайловского — любимого имения Сергея Дмитриевича, по воспоминаниям его матери, расположенного, как и Остафьево, в Подольском уезде.
«В первые дни, т.е. 6 сего Марта, в Михайловское прибыла толпа в 150 человек, в числе оных были выбранные от крестьянских обществ: дер. Чирикова, Никольского, Голохвастово, Бабенок и т.д. — доносил графу Шереметеву управляющий Михайловским имением И. Андреев, — вооруженные милиционеры, на которых возложена обязанность поддерживать порядок, последние явились ко мне, осмотрели мою квартиру, нет ли царских портретов и оружия, но у меня ничего не оказалось, а портрет Николая II в конторе снял заблаговременно, затем последние потребовали осмотреть большой дом, нет ли там царских портретов, которые нужно уничтожить».
Во дворце оказался только один портрет последнего императора, который управляющий убрал в кладовую. Но крестьяне не успокоились и решили обследовать и школу в Михайловском — не обнаружатся ли там злокозненные портреты:
«Та же толпа явилась в школу, самовольно сняла портреты Александра II, Александра III и Николая II, последние порвала и рамки поломала в щепки, чем был вызван со стороны милиционеров и толпы данный поступок, сказать не умею», — простодушно заключал управляющий. Данный поступок был вызван прорвавшимся наружу с началом Февральской революции чувством острой неприязни к императорской фамилии, порочащие слухи о которой активно распускались на фоне неудач в Первой мировой войне. В усадьбе, по сообщению управляющего, организовали собрание окрестных рабочих и служащих, составивших в Подольский комитет петицию со следующими требованиями: «Десятичасовой рабочий день, сверх оного отдельная плата, по соглашению с обеих сторон, вежливое обращение, увольнение предупреждать за две недели и заботиться управляющему о доставке в лавку продуктов».
Любопытно упомянутое здесь требование «вежливого обращения», которое выдвигали и рабочие на заводах: по мнению исследователей, оно свидетельствует о развитом чувстве самосознания и стремлении добиться уважительного отношения к работающему человеку.
Большое значение имела агитация среди крестьян представителей левых партий, как, например, в имении Серебряные Пруды, в котором при Сергее Дмитриевиче наладили образцовое сельское хозяйство с многопольным севооборотом. Управляющий имением Н. Духовский сообщал графу 18 марта 1917 года:
«Довожу до сведения Вашего Сиятельства о пережитом перевороте. Как только выяснилось, что наступает новый строй правления, так во все деревни, а в том числе и в Серебряные Пруды и в Подхожее, приехали руководители крайних левых партий, произносили в духе партий речи, и эти речи настроили крестьян было враждебно к владельцам, даже было слышно, что и земля сразу поступает к ним, не дожидаясь созыва Учредительного собрания».
Как и в Остафьеве, в Серебряных Прудах революционная агитация среди крестьян возымела своё действие:
«Под впечатлением речей крестьяне делали постановления запретить мне рубку леса, арестовывали на несколько часов смотрителей, предъявляли к ним обвинения в том, что они в свое время внимательно относились к возложенным на них обязанностям; ходили осматривать на Белгородье рогатый скот и лошадей».
Угрозы реквизиций со стороны крестьян и общая неопределенность положения «страшно болезненно отразились» на всех служащих имения. Особенно интересовал крестьян вопрос о земле: «Прудищенская волость просила прислать план на землю. Подхоженские крестьяне поделили между собой землю Марьинского хутора, боясь, что у них захватят эту землю Грибовские». «Были отдельные личности», которые советовали крестьянам оставить себе графское добро: «Чтобы не вывозили овес, который предназначен и вывозится для Михайловского имения, что этот овес потребуется им, крестьянам, для посева Марьинских полей, и такое настроение продолжалось с неделю». Впрочем, как писал управляющий, потом крестьяне «поуспокоились» и постановили продолжать все работы в имении в прежнем порядке.
Сергей Дмитриевич февральские события переживал в Петрограде. В письме дочери Марии Гудович в Кутаиси он сообщал:
«…Наши вечерние сидения в Желтой гостиной продолжаются, опасность расстрела нашего дома, кажется, миновала, то, что искали мятежники, нашли не у нас, а в соседних домах и даже в Институте. По непонятному распоряжению кого-то по чердакам, в особенности в угловых домах, были расставлены пулеметы, а при них чины полиции, стрелявшие неведомо куда и в кого».
В апреле 1917 года Сергей Дмитриевич с супругой Екатериной Павловной и сыновьями уехал в Москву, где в доме на Воздвиженке собиралось всё обширное шереметевское семейство.
По письмам Сергей Дмитриевич узнавал о том, что творится в стране.
«Продовольственный вопрос все более и более обостряется, — отчитывался в мае 1917 года управляющий соседнего с Михайловским имения Плесково, — например, в настоящее время выдается Продовольственным комитетом лишь по 2 ф. муки на одно лицо в неделю и по одному фунту сахара в месяц».
Ещё хуже обстояло дело с продовольствием на Кавказе. Управляющий имением Карданах в Тифлисской губернии П.Н. Аверкин доносил графу тоже в мае 1917 года: «Служащие имения живут впроголодь, т.к. цена на муку дошла до 10 руб. за пуд, но и за такую плату достать негде». В июньском письме из Карданаха сообщалось, что «население уже голодает». При этом политическая обстановка в Сигнахском уезде Тифлисской губернии, где находилось это имение, оставалась стабильной:
«У нас пока спокойно, благодаря самому населению, которое само поддерживает порядок. В Сигнахе и по селениям выбраны исполнительные комитеты, которые действуют автономно и не признают над собою власти губернского комитета. Комиссара пока у нас не имеется».
В Москве Шереметевы узнали об октябрьских событиях в Петрограде. Поначалу Сергей Дмитриевич не придал им большого значения, сделав в дневнике такую запись от 28 октября 1917 года:
«…После этого мятежа газеты совсем не выходят, и все сбивчиво в обеих столицах. У меня чувство, что мятеж будет подавлен, но зло уже сделано. Возможно ли в таких условиях Учредительное собрание? Казачество хитрит. «Бритое лицо» (Керенский. — Прим. публикатора) удрало под благовидным предлогом. Между дипломатами переполох… еще бы».
Сергей Дмитриевич подробно фиксировал «московское осадное сидение» семьи в доме на Воздвиженке. Как историк он понимал важность этих сведений для будущих исследователей русской революции.
«Стреляют из Экономического общества, в котором засели анархисты, а им отвечают юнкера с Воздвиженки <…> Есть раненые, которых провозили мимо нашего дома. Газет нет».
Очевидно, душевно устав от нескончаемых переживаний за судьбу страны, Сергей Дмитриевич описывал происходящее отстранённо и даже чуть иронично, с интересом приглядываясь к реакции домашних: у гостившего у Шереметевых француза барона Жозефа де Бая «душа ушла в пятки, Гудович непроницаем, Павел отчужден». По указанию уличного комитета самоуправления ночью выходили на дежурство, к окнам старались не подходить, во время перебоев с электричеством «сидели долго в столовой, освещенной одной свечой. Рассуждали о будущем». Граф Сергей Дмитриевич, чтобы подбодрить домашних, рассказывал о переломных моментах в истории России, о бунтах, Смутном времени. В прошлом искали опоры в надежде на то, что страна справится со всеми испытаниями, выпавшими на её долю. Не было никаких известий об усадьбах, в шереметевскую контору по управлению хозяйством «никто не приходит — невозможно и рискованно. Все дела остановились…».
Особую тревогу Сергея Дмитриевича вызывала судьба Фонтанного дома с его уникальными сокровищами: родовым архивом Шереметевых, коллекциями оружия, икон, живописи, художественной бронзы. 5 декабря 1917 года на Фонтанный дом выдали охранную грамоту. Однако, несмотря на её наличие, 15 и 16 января 1918 года нарком по иностранным делам Георгий Чичерин выдал два ордера на реквизицию Фонтанного дома, в который планировалось вселить школу восточных языков для подготовки пропагандистов Интернационала в странах Востока. Чичерин был профессиональным историком. Он учился на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета на одном курсе вместе с сыном Сергея Дмитриевича Павлом Шереметевым, поэтому, как пишет исследовательница истории Фонтанного дома Алла Краско, сложно сказать, что двигало наркомом в данном случае — стремление свести счёты с бывшим сокурсником или, наоборот, понимание ценности дома и желание его таким образом спасти от разорения.
Сергей Дмитриевич осознавал, что в сложившихся условиях не было иного способа сохранить Фонтанный дом, как только передать его в ведение Наркомпроса. 27 января 1918 года его сын Павел Сергеевич приехал из Москвы в Петроград с ключами от Фонтанного дома и передал его представителям Наркомпроса. Себе он оставил лишь особенно дорогие для семьи реликвии.
Помимо Фонтанного дома в марте 1918 года ему удалось получить охранную грамоту для Остафьева, в октябре — для Михайловского. Сергей Дмитриевич подписал все акты о национализации своих усадеб. В феврале 1918 года он с горькой иронией писал Сергею Платонову: «Луначарский был со мной очень корректен в деле реквизиции. Эстет!».
В июле 1918 года Фонтанный дом национализировали, и он перешёл в ведение Археологического института, во главе которого стоял Платонов. Была проделана огромная работа по составлению описи имущества Фонтанного дома, а в 1919 году в нём открыли Музей быта.
Сергей Шереметев умер в декабре 1918 года в Наугольном доме. Его последними словами были: «Я умираю с глубокой верой в Россию. Она возродится». Вскоре в помещении дома на Воздвиженке открылось Хранилище частных архивов, составившее 3-е отделение IV секции Единого государственного архивного фонда (ЕГАФ). Этот архив, созданный по инициативе историков А.М. Фокина, Алексея Новосельского, Степана Веселовского и Павла Шереметева, принимал только частные архивы, национализированные или сданные самими владельцами, и мог бы сохранить многие усадебные архивы, если бы просуществовал дольше, а работал он всего год, до декабря 1919-го.