– Современный русский язык — живой, на нем сейчас думают, говорят, читают, пишут. На церковнославянском же сейчас очень немногие говорят, читают и пишут. Можно ли считать, что «Лавр», где много архаичной лексики, взял и оживил для широкого круга владеющих современным русским языком мертвый язык, или это мои домыслы?
– Нет, вы абсолютно правы. Хотя церковнославянский (или древнерусский — не будем сейчас вдаваться в разницу понятий), использованный в «Лавре», до некоторый степени там случайность, потому что изначально я не думал использовать древнерусский язык. Мне казалось, что есть более тонкие средства, в частности, интонация.
Средневековые тексты имеют свою логику, манеру изложения и свою музыку, отличающуюся от музыки нынешних текстов. Я, уже зная сюжет романа, полгода не писал и думал о том, как это выразить, потому что излишний пафос и изложение на полном серьезе превратило бы его в околоцерковный сюсюк. «Около» — это важное слово для описания такого рода текстов, они и не глубокомысленны всерьез, они окологлубокомысленны. Нет ничего хуже и пошлее такого рода вещей. Вот этого я боялся, поэтому не хотел, чтобы «Лавр» умножал число таких текстов.
Но в каждом человеке сидит нечто такое, что влечет его к авантюре, и во мне, несомненно, это тоже было. Кроме того, идея использовать церковнославянский была активно поддержана моей женой Татьяной. Она тоже работает в Отделе древнерусской литературы Пушкинского Дома — вместе со мной, и она сказала: «Ну, кто еще может что-то сделать в этом направлении, как не человек, который профессионально занимается Древней Русью?». Мы даже иногда в минуту хорошего настроения обмениваемся с ней древнерусскими фразами, так, в быту.
Мне хотелось напомнить, а многим и просто сообщить об этом языке. Это язык бесконечно красивый, обладающий особыми выразительными возможностями, и я решил рискнуть. Тут надо было соблюсти множество пропорций. Чтобы это не было излишне пафосным или китчевым, мне пришлось ввести элементы современного и сверхсовременного языка, сленга, канцелярита.
Древнерусский вошел в текст как значительная составляющая моего романа. Если хотите, это была не то чтобы пропаганда — я не пропагандист по типу — это было предложением посмотреть на то, чего уже почти нет, что сохранилось только в церкви во время службы.
Больше церковнославянский никак не существует в нашей жизни, а присутствие его очень важно, потому что оно создает глубину времени. Когда человек одномерен и живет только в здешнем пространстве и времени, он очень многое теряет. А этот язык несет с собой совсем другое время.
Это, конечно, до некоторой степени условный церковнославянский язык, но я надеюсь, что он не содержит ошибок, потому что тексты, которые я писал на этом языке, в общем, написаны по известным мне правилам. Другое дело, что сочетание этих слов с современным сленгом — вещь почти невозможная, но ведь в моем романе много невозможного, и это сделано для того, чтобы показать, что времени нет.