Алька с Сашкой сидели в маленькой комнате и откровенно дурачились. В гостиной находились их родители, а также Алькина бабушка, хозяйка этой старой квартиры, в которой весь последний год проживала Алька. Дело происходило в апреле 1988 года, на Украине. Молодые люди пока нисколько не осознавали всей серьезности обстоятельства, которое собрало в гостиной незнакомых до этого людей. Обстоятельство это родителям с обеих сторон представлялось настолько же важным, уникальным и значительным, насколько банальным и лишенным всякой оригинальности оно казалось всем остальным. Суть же его заключалась в следующем: Александр (19 лет) и Алевтина (18 лет) повстречавшись чуть более месяца, решили пожениться и подали заявление в ЗАГС. До свадьбы оставалось немногим больше двух недель. Вот по этой причине приехали из другого города родители невесты, и пришли (благо - недалеко) родители жениха. На повестке дня значились следующие вопросы: 1) где молодые будут жить? 2) и гораздо более актуальный – на что, собственно говоря, они будут жить? Остальные многочисленные пункты по организации и налаживанию семейного гнезда и быта пока что не затрагивались, ввиду полной неясности по основным позициям. Чувствуя, что переговоры зашли в тупик, решено было позвать детей и ещё раз опросить их на предмет серьезности их отношений и намерений. Такие разговоры уже велись, но непосредственно у конкретного родителя с собственным дитятей, так сказать кулуарно, строго внутри отдельно взятой семьи.
Они вошли в гостиную, держась за руки, - высокая, очень худенькая девушка со светлыми волнистыми волосами и среднего роста парень, с русым чубом и открытым взглядом смеющихся голубых глаз. Ребята явно чувствовали себя не в своей тарелке, особенно Алька, которая пыталась стать ниже и как можно незаметнее, от чего ещё больше сутулилась, краснела и теребила руку своего спутника. Сашка, напротив, изо всех сил старался демонстрировать уверенность, силу и независимость, но регулярное покашливание и как будто приклеенная улыбка, выдавали его смущение и робость. Беседа родителей с детьми не особенно способствовала разрешению насущных вопросов, но совсем бесполезной она тоже не была, так как молодые люди решительно и однозначно подтвердили своё решение вступить в законный брак. Озабоченность же родителей была вызвана ещё и тем, что жених, недавно окончивший профессионально-техническое училище (т.н. – бурсу), нигде не работал, а его юная невеста училась на первом курсе пединститута, и тоже, в профессиональном смысле, была совершенно не устроена. Принимая во внимание такую печальную бытовую сторону вопроса, а также, несмотря на взаимную настороженность и подозрительность, родители, тем не менее, сошлись на том, что не стоит мешать молодым и вставать на пути их любви и счастья. В этот вечер было решено, что свадьба будет небольшой и скромной, молодожены будут жить с родителями Сашки. Сам он устраивается на работу, Алька заканчивает обучение и постигает науку ведения хозяйства под чутким руководством свекрови.
В ту ночь, никто (кроме, пожалуй, Алькиной бабушки) из участников описываемых событий не мог похвастаться крепким сном. Мать невесты, педагог с двадцатилетним стажем, учитель русского языка и литературы – Елена Александровна, думала о том, что всё как-то не так. Слишком они разные, эти дети. И очень разные их семьи. Дочка - глупа, неопытна и бесхитростна. Будущий зять – явно неблагополучный: ни работы, ни перспектив. Родители его – вообще, какие-то дикие, себе на уме, видимо, сидят и молчат…
- Куда же она, бедная, голову суёт!...Да повернись ты, наконец, на другой, бок, Володя!!! Сил нет никаких от твоего храпа! - последние фразы были обращены уже к её мужу.
- Да я не сплю вообще, какой храп?! - отворачиваясь от супруги, произнес он. Справедливости ради, необходимо отметить, что муж Елены Александровны, действующий офицер российской армии, майор – Куликов Владимир Николаевич, действительно продолжительное время не мог заснуть, но совсем по другим причинам. Он сейчас находился в родительском доме, в который лично он вообще предпочел бы никогда не возвращаться. В соседней комнате спали его мать и дочь. С первой, сколько себя помнит, он не мог находиться на одной территории и поддерживать мало-мальски приемлемый разговор более десяти минут, вторая – его дочь, представлялась чем-то непонятным, несуразным и не вполне имеющем к нему отношение. Пока он ездил по командировкам и объектам, девочка незаметно выросла и вот даже собиралась теперь замуж. Его ужасно раздражал тот факт, что жена заставила ехать в этот ненавистный дом его детства, где он вынужден общаться с какими-то чужими людьми, терпеть свою неумную мать, чья болтовня и суетливость просто выводили его из себя, и вместо благодарности – нате, вам, он ещё и храпит! Владимир Николаевич решительно встал, сунул ноги в тапки и пошел на кухню.
– Куликов! - окликнула его жена, - тот коньяк, который оставался, я отдала матери, чтоб спрятала… Так что ложись-ка спать, нам завтра в дорогу.
– …твою мать.. зараза - негромко выругался Владимир Николаевич, отчасти автоматически, но в большей степени, оттого, что его супруга знала о его желаниях и привычках гораздо лучше его самого, а угадывала и даже озвучивала их, уж точно, не в пример быстрее. Тем не менее, будучи абсолютно уверенным, что и этот его шаг уже заранее отлично ей известен, Владимир Николаевич, лишь на секунду замешкавшись, прошел в уборную с таким невозмутимым видом, как-будто исключительно она одна и являлась его целью и причиной бессонницы. Убедившись, что муж снова вернулся в комнату, и, продолжая внимательно наблюдать, как он укладывается, взбивает подушку, Елена Александровна опять с горечью подумала, что её дочь, - милая, начитанная, чистая девочка попадет в семью необразованных колхозников. Теперь они заставят её перевестись на заочное и отправят на работу. А может она и вообще под их натиском бросит институт! Чтобы ковыряться в огороде, диплом не нужен. От этой мысли, Елене Александровне стало физически плохо.
– Володя, может поговорить с ней ещё раз, может запретить!?
- Что запретить, кому? - вздрогнув всем телом, откликнулся Владимир Николаевич.
- Дочери твоей, кому же ещё, - громко зашептала жена. – У тебя дочка замуж собралась, за какого-то оборванца и подлеца, по всей видимости! - Елена Александровна уже сидела на кровати. – «Что, кому» - передразнила она.
- Поговорил ты с ней, хоть раз, отец ты или нет, в самом деле!
- Да что говорить! Это ваши женские дела, оставьте вы меня в покое все,.... - Владимир Николаевич, по своему обыкновению, желая закончить разговор, нецензурно выругался.
- Боже! За кого я вышла замуж! Солдафон чертов! Всю жизнь – одна, всё сама, а ты или на объекте, или в рюмку заглядываешь, – Елена Александровна начала всхлипывать. Муж не подавал признаков жизни, так как по опыту знал, что эта тактика самая лучшая. Накипело у бабы, понятное дело, не каждый день, поди, дочерей замуж выдает, сейчас выговорится, фонтан иссякнет и все успокоится.
- А какие сочинения писала! Учительница вслух, перед всем классом, зачитывала – продолжала между тем, Елена Александровна. – Ты знаешь, что она стихи пишет? Нет? Ну, конечно нет! Откуда!? Мы же очень заняты, нам не до всяких там дочерей, у нас ведь их сто штук. - А некоторые стихи, которые я случайно прочитала, между прочим, очень даже неплохие, можешь мне поверить, как филологу… - Что её ждет, с этим мужем, в этой семье…Она, как с ним связалась, уже изменилась - давай, говорит, мама, закончим на этом, я его люблю и точка. - Представляешь!? Да в жизни она так не разговаривала со мной. Встала и ушла спокойно, вот и поговори с ней после этого…
Если выйти из этой квартиры, пройти через парк, затем через дорогу, то легко можно отыскать дом № 108, где в четвертой квартире, на первом этаже живут родители жениха Саши, ну и он сам, разумеется. Анна Петровна, его мама, женщина тихая и скромная, уже много лет работает сестрой-хозяйкой в больнице, да не в простой больнице, а в онкологическом диспансере. Её любят и пациенты, и коллеги за доброту и отзывчивость. Анна Петровна часто подкармливает тех больных, которых подолгу никто не навещает, втайне от супруга приносит для них из дома варенье, сухари, конфеты. И она сама, и её муж, имеют крестьянское происхождение, люди, что называется «от сохи», и хотя уже двадцать лет живут в городе, остаются такими же простыми и честными тружениками, которыми были и до переезда в областной центр. В эту ночь Анне Петровне никак не удавалось заснуть. Ей тоже не давали покоя мысли о сыне, о предстоящей свадьбе. Её Саша – мальчик ласковый, добрый, но такой болезненный. И какой-то невезучий. «Бедному Ванюшке – везде камушки!». Эти самые «камушки» начали попадать в Сашу ещё до его рождения. Она вспомнила, как муж уговаривал её сделать аборт. Но обычно покорная и согласная с ним, тут она твердо сказала «нет». Она их сделала с десяток до и ни одного после рождения Саши. Как чувствовала: потом она уже не забеременела ни разу. На пятом месяце Анна Петровна перенесла операцию по удалению аппендикса. Саша родился недоношенным и слабеньким, но каким же родным и драгоценным было для неё это крошечное, жалкое, постоянно орущее существо! Ребенок все время болел, часто и подолгу лежал с матерью в больницах, в два года чуть не умер от менингита. Когда мальчишка стал подрастать кроме медицинских проблем стали возникать и другие: сложности во взаимоотношениях с отцом, школьные трудности, подростковый бунт, выражающийся в систематическом нарушении общественного порядка и дисциплины. В этой семье была ещё и старшая дочь – Наталья, которая жила с мужем и дочкой в Латинской Америке. Сестра жениха была его абсолютной противоположностью. С самого своего рождения она никому не доставляла никаких хлопот. Это была здоровая, смышленая и очень послушная девочка. В шесть лет, а именно в этом возрасте у неё появился младший братик, она по поручению матери самостоятельно ездила на автобусе на другой конец города за домашним молоком для капризного и болезненного Санечки. В школе Наташа училась на «отлично», занималась парашютным спортом, была комсоргом, председателем отряда и дружины, в институте – бессменным старостой. После окончания ВУЗа, вышла замуж за выпускника мед. академии – боливийца Мигеля, и сейчас они налаживали небольшой семейный бизнес в окрестностях Ла – Паса. Анна Петровна лежала без сна и думала о том, что не такую жену хотела бы для сына. Эта приезжая городская девочка, казалась такой чужой, непонятной и беспомощной. Не то, что Раечка, медсестра, приехавшая в город с её родного села, дочка хорошей знакомой. Раиса, когда поступала в мед.училище даже жила у них какое-то время – земляки все-таки. И что за девка! Кровь с молоком, в руках все спорится: «Тёть Ань, давайте я…», «Теть Ань, а я уж приготовила…». Анна Петровна протяжно вздохнула. Нужно помочь сыну с работой, мужа просить бесполезно, на своего младшенького он давно махнул рукой. Отец уже дважды устраивал его, сначала к себе, в теплосеть, затем через знакомых на масложиркомбинат, слесарем КИПа. Но Александр нигде не задержался, а с комбината, его вообще, чуть не уволили по статье за прогулы. Дмитрию Павловичу пришлось вмешиваться, унижаться и просить, чтобы не портили Сашке начало трудовой деятельности. А для него это было мучительно, почти непереносимо. Этого он сыну так и не простил. Его жена опять тяжело вздыхает и поворачивается к стене. Их кровати разделяет огромный письменный стол и в лежачем положении друг друга они могут только слышать. Анна Петровна в который раз покаянно подумала о том, что Саша – её любимый, но такой непростой ребенок послан ей отцом нашим небесным за её, Анны Петровны, прегрешения. В первую очередь, конечно, за Колю. Ей тут же отчетливо представилось его лицо – открытый взгляд, широкая улыбка. Четырнадцать лет она, мужняя жена, заботливая мать, ответственный и надежный работник, тайно встречается с женатым человеком, Николаем Колесниковым, механиком с её диспансера. Все чего не было в её муже: доброта, сочувствие, щедрость, искренность, забота - она нашла в этом человеке. Дмитрий Павлович, образец порядочности, честности и здорового образа жизни, всегда был для неё совершенно чужим человеком: скрытным, прижимистым и замкнутым. Но Анна Петровна, с самого начала семейной жизни поняла, что брак – это не пикник на зеленой лужайке. Это тяжелая, рутинная и совершенно неблагодарная работа, которую, тем не менее, нужно выполнять добросовестно и честно, что она, собственно говоря, и делала. Резкое и окончательное отчуждение между ними, впрочем, без официального разрыва отношений, произошло после рождения Саши, который все время болел, постоянно кричал, и требовал вдвое больше внимания и заботы, чем другие новорожденные. Объясняя это тем, что ему необходимо высыпаться, Дмитрий Павлович перебрался из спальни в другую комнату, да так там и оставался, вплоть до того момента, пока дети не выросли, и им нужно было где-то размещаться. Но и это, как и многое другое, простила, поняла и приняла бы Анна Петровна, если бы однажды, в ответ на её, нет не упрёк, сожаление, о том, что муж совсем не проявляет интереса к их мальчику, Дмитрий Павлович, не выпалил: «Я не знаю, где ты их берешь!» После этого, Анна Петровна, как будто оцепенела, будто что-то умерло в ней. Чуть позже она стала производить впечатление человека, который принял для себя какое-то решение и совершенно удовлетворен этим. Внешне это никак не проявилось, она была все той же спокойной, тихой и покорной женой, но больше, муж ничем её задеть за живое, или обидеть не мог. Ничем и никогда. Даже тогда, когда он, словно почувствовав что-то неладное, попытался как-то неловко оправдаться и даже извиниться, Анна Петровна глядя ему прямо в глаза, (что бывало нечасто), спокойно улыбаясь, ответила: «Знаешь, Митя, когда человек умирает, он, обычно, прощает всех. Так вот: я, и умирать буду, не прощу тебе тех слов». Первый раз в жизни, при беседе с собственной женой, Дмитрий Павлович не выдержал и отвел взгляд. И не нашелся, что ответить, тоже, первый раз в жизни. Обычно на все случаи и любые жизненные обстоятельства у него был заготовлен ответ. Как правило, это были штампованные, банальные, не несущие никакой смысловой нагрузки обывательские высказывания. А тут он молчал, и все смотрел на неё, и не мог оторвать взгляд. В голове пронеслась мысль, что он очень давно не видел её лица так близко, настолько давно, что даже не помнил цвет её глаз. Труднее всего было вынести эту её спокойную улыбку, которая никак не подходила, ни к данной ситуации, ни к этим страшным словам. Они больше никогда не говорили на эту тему, но продолжали жить под одной крышей и вести общее хозяйство. Но, делали это, скорее, как добропорядочные соседи, чем, как муж и жена. А когда Саше было уже пять лет, в жизни Анны Петровны появился Николай.
В соседней комнате бодрствовал их сын Александр. Он только недавно вернулся домой. Сначала они с Алькой немного погуляли по парку, наслаждаясь своим новым статусом – жениха и невесты, потом он провожал ее, и они долго стояли в подъезде, переплетясь руками и ногами, и никто первым не решался нарушить это причудливое сплетение. Наконец, Алька прошептала, касаясь при каждом слове Сашкиного уха губами, что родители завтра уезжают, и что ей, наверное, пора. Затем, уже во дворе своего дома он встретил Витюшу с Серым, и, закуривая, присел к ним. После оживленной беседы с друзьями, добродушных «подколов», прозрачных намеков на то, что Электрофорезу (он же Санёк) не мешало б проставиться и ответных заверений нашего жениха, выражающихся в невнятных, но абсолютно достаточных для его приятелей высказываниях: «Пацаны, ну, вы ж знаете,.. да базара нет,… ну сто пудов ….», Сашка во втором часу ночи, предварительно откашлявшись в подъезде – (хронический бронхит) – тихонько зашел домой. Раздеваясь, он все еще улыбался, вспоминая, как рассказывал Альке происхождение своей медицинской кликухи. Три года назад, в начале весны, Сашка, как обычно, лег в больницу то ли с воспалением легких, то ли с обострением чего-то там ещё. В числе прочих назначений присутствовал и электрофорез. Через несколько дней температура снизилась, общее состояние улучшилось. Санек посчитал это достаточным основанием и сбежал из больницы с вышеуказанными товарищами на рыбалку. Когда они уже собирались домой – начался ливень. Как назло, одно из удилищ запуталось и Сашке пришлось лезть в холодную воду. Все то время, что он, под проливным дождем, распутывал снасть, не матерным в его словесном потоке, было только одно слово – электрофорез.
Собираясь уже забраться под одеяло, Сашка вдруг понял, что он страшно голоден. С минуту размышляя, стоит ли идти сейчас, в полвторого ночи на кухню, рискуя навлечь на себя гнев потревоженных родителей, или наплевав на чувство голода лечь спать, он выбрал нечто среднее. Он решил не включать свет на кухне, а воспользоваться карманным фонариком, и взять еду в комнату. Что и было виртуозно проделано. Сашка поставил на поднос миску с остатками салата, две котлеты, блюдце с нарезанными ломтиками сала, банку с компотом, несколько кусков серого хлеба, брошенную на стуле газету, с недоразгаданным кроссвордом, и все это, практически бесшумно (не в первый раз!), отнес к себе, устроив полуночное пиршество. Настроение, как и аппетит, были превосходные: он любит Альку, Алька любит его, они скоро поженятся и все будет отлично. А насчет всей остальной бодяги, нечего раньше времени заморачиваться: проблемы надо решать по мере их поступления, как любит изрекать, находясь в подпитии, его мудрый друг Серый.
Алька, вернувшись, домой, имела весьма неприятный разговор с матерью, как обязательно сказала бы её бабушка, если бы последняя, к приходу Альки, не спала уже крепким сном, которому позавидовал бы и демобилизованный морской пехотинец. Пока девушка была в ванной, мать налила чай, достала пирог и конфеты, и Альке ничего не оставалось, как присесть к столу. Елена Александровна не стала ходить вокруг да около, не такой она была человек. Она напрямую сказала дочери, что та вот-вот совершит большую ошибку, о чем, впоследствии, будет очень жалеть.
- Ты, пойми, - проникновенно говорила – Елена Александровна, - Саша, как человек может и неплохой, но у него же никаких перспектив! Да ты посмотри на него, на его родителей! Крестьяне – хохлы, больше ничего. Да ещё в придачу, этот Саша твой, больной! Это как, нормально? Его мать сама сказала, он, говорит, у нас очень болезненный! Его и в армию не взяли, кому он нужен там. Ну, какой с него работник, муж, отец??!!
Во время того, как мать говорила, Алька все ниже склоняла голову к своей, так и не тронутой чашке с чаем, так что к концу монолога, Елена Александровна видела только макушку дочери, с нечетким пробором да светлые волнистые волосы, свисающие по обеим сторонам лица.
- Ну, что ты, Алечка, - Елена Александровна погладила Альку по голове, но дочка, отстранившись, не глядя на мать, произнесла глухо, куда-то в стену:
- Я люблю его, мама, и выйду за него. И давай закончим на этом, пожалуйста…. Уже очень поздно…. Спокойной ночи.
Лежа в своей комнате, Алька, как не пыталась, не могла успокоиться и заснуть. Щеки пылали, глаза никак не хотели закрываться. Альке казалось, что на потолке, на стенах и в темном проеме окна отражаются излучаемые её сверкающими глазами блики. Хотелось смеяться, кричать и почему-то плакать. Алька зарылась в подушку, крепко обхватив её с обеих сторон руками.
- Саша, Сашка, Сашенька, я тебя люблю, - сообщила она кому-то под одеялом и негромко рассмеялась. Рядом с ней бабушка, которая спала на неудобном кресле-кровати, произнесла что-то неразборчивое и повернулась на другой бок. Алька встала и на цыпочках подошла к окну, где на подоконнике стояла её шкатулка. Вытащив оттуда большое дутое обручальное кольцо (бабушкин подарок), Алька надела его на палец. Света уличных фонарей было достаточно, чтобы видеть и очертание тонкой кисти, и тусклый блеск старого золота. Приложив к оконному стеклу ладонь, она некоторое время любовалась своей окольцованной рукой. С улицы послышался шум, глянув вниз, девушка увидела компанию молодых людей, которые оживленно болтая, хохоча и перебивая друг друга, шли прямо по булыжной мостовой, пользуясь, ввиду ночного времени, совершенным отсутствием на ней автотранспорта. Они показались Альке такими прекрасными, красивыми и свободными, что она едва не расплакалась. – Какие же вы милые, славные… дураки, ничего не знаете, ничегошеньки, идете себе, смеетесь, а я скоро выхожу замуж, за человека, которого люблю больше всего на свете! Ура! Бабушка снова заскрипела своим креслом и с протяжным стоном вздохнула.
Огромный клен, росший напротив окна, давно уже скрыл веселую компанию. Странно, ночью его свежая буйно апрельская крона выглядела совсем не так, как утром или днем. Сейчас листья разнонаправленно шевелились, будто пытались ей что-то сообщить. У Альки заныло под ложечкой и чтобы отвлечься, она опять посмотрела на свою руку с кольцом. Судя по всему, это зрелище её полностью удовлетворило. Она вернула кольцо на прежнее место, преувеличенно весело, сказала клену: – Ну, пока! - и легла, наконец, в кровать.
Через полтора года со дня свадьбы, поздней осенью, Алька опять лежала без сна в этой же комнате. Здесь ничего не изменилось, кроме того, что бабушка спала теперь в соседней комнате и на подоконнике отсутствовала Алькина шкатулка. Конечно, она, как и все её вещи находилась там, у мужа.
– Потом заберу, - вяло подумала она, - Или не заберу, а впрочем, какая разница… Алька закуривая, подошла к окну и открыла форточку. Снова пошел дождь. Её приятель – клен, приветливо кивал ветвями и грустно поблескивал отраженным фонарным светом на уцелевших мокрых листьях. За полтора года семейной жизни, Алька уже третий раз уходила от мужа сюда. Самое обидное, что они даже не ссорились, невозможно поссориться с человеком, который находится в совершенно невменяемом состоянии. Когда он напивался, она никак не могла понять, - куда девается её добрый, нежный и такой любящий Сашка и, каким образом, вместо него появляется безобразный и злобный монстр, изводящий и её и родителей нелепыми претензиями, оскорблениями, агрессивными выходками, которые зачастую сопровождались бредом ревности и манией преследования. - Сейчас он в отключке, а утром прибежит опять просить прощения и оправдываться, – с неприязнью подумала Алька. – Скотина! – она затушила сигарету, с таким остервенением, что обожгла пальцы. Отдернув руку, она взглянула на мелькнувшее обручальное кольцо. Широкое, дутое оно довольно нелепо смотрелось на все ещё по-девичьи худенькой Алькиной руке с её длинными тонкими пальцами. К тому же оно было ужасно неудобным, кожа под ним прела и сморщивалась. Стянув кольцо, она опустила его в стоявшую в глубине книжного шкафа, вазочку с искусственными цветами. – Вот так, - сказала она клену и с облегчением снова закурила. Она потирала после кольца безымянный палец, с видом человека, которому только что сняли наручники. Хуже всего, что она совершенно не знала, что ей следует делать. Как поступить. Раньше она искренне прощала и верила его словам о том, что это была случайность, которая больше не повторится. Тем более, что после примирения любовь и страсть накрывали их с ещё большей силой. Но со временем, Алька стала понимать, что с Сашкой происходит что-то очень серьезное и очень страшное, чего она боялась и чему не хотела давать название. Было противно на душе от понимания того, что она в очередной раз, скорее всего, простит его. Или сделает вид, что простила. Ведь идти ей совершенно некуда. Не к родителям же возвращаться… Алька невесело усмехнулась, вспомнив ту ночь в этой комнате, накануне свадьбы. Господи, как-будто сто лет назад это было! В голове без конца вертелось дурацкое выражение «Любовная лодка разбилась о быт». Не дурацкое выражение, а строчка из стихотворения Маяковского, поправила она себя машинально.
–Здравствуйте, приехали, - пронеслось в голове, ну просто Елена Александровна № 2. Поздравляю! Причем здесь лодка, продолжала она размышлять, - просто человек живет, как хочет, - думала она про мужа. – Ну не хочет он работать, не хочет ничему учиться, - А хочет он ездить с друзьями на рыбалку, и пить с ними же по поводу и без. – Понятно? – строго спросила она у клена. – Мне-то что делать? – вглядываясь в темноту и закрывая форточку - допытывалась неизвестно у кого Алька. Старое дерево, как внимательный собеседник, все также приветливо кивало своими ветвями. Мокрая булыжная мостовая, испещренная трамвайными путями, возвращала в туманную, сырую темноту, ненадолго подаренный ей уличными фонарями искусственный и ненадежный свет.