ПОД ШУМ КОФЕМОЛКИ
Бесценная утренняя прохлада уж сосем готова была смениться повсеместным бескомпромиссным солнцем, когда я проснулась в своей комнате под москитной сеткой от пронзительного визга кофемолки. Под ее вопли я , в последних сонных грезах, как обычно, видела мотоцикл, разъезжающий вокруг стола в гостиной.
Окна нашей квартиры не застеклены, а закрыты широкими деревянными жалюзи, выкрашенными темно-синей краской. Мы закрываем их на той стороне дома, в которую палит солнце. Прикрою их - жара на подходе.
Вообще по жизни мама готовить не любит, но кофейное священнодейство готовкой назвать сложно. Это, скорее, философия или ритуал, сродни японской чайной церемонии.
В местной лавке, над которой натянут матерчатый транспарант с лозунгом «AZUCAR PARA CRECER!»- «Сахар, чтобы расти!» с перевёрнутым восклицательным знаком в начале предложения, мама покупает зелёные кофейные зёрна и ломти бурого тростникового сахара.
Мама жарит сахар и зерна на чугунной сковородке. Сахар плавится, зерна чернеют, но мама ждёт, когда сахар и зерна скипятся в бурый, почти чёрный конгломерат. Получившийся кошмар надо остудить. В холодном виде леденцы-уродцы легко отделяются от сковородки. Мама дробит их молоточком, которым рационалисты, пренебрегающие прекрасным, просто забивают маленькие гвоздики. Получившееся безобразие мама закладывает в кофемолку, которая, по совместительству, выполняет функции будильника. Под ее мотоциклетные завывания мы и просыпаемся.
Специальной лжицой с длинной ручкой мама перекладывает чёрный порох в джезву и заливает отфильтрованной водой.
С водой в посёлке беда. Она совсем не годится для питья - поэтому на заднем, или, как его местные называют, чёрном балконе, закреплён многоуровневый фильтр, похожий на гигантский, размером с ведро, рукомойник. Вода сочится из него по капле в специальные емкости. Даже после такой обработки мама не разрешает эту воду пить - фильтрованную воду надо кипятить некоторое время. И только потом вода пригодна для питья и приготовления пищи. Моя мама - микробиолог, и можно было бы подумать, что морока с водой - дань ее фобиям. Знаете, как бывает - меньше знаешь крепче спишь: мама слишком много всего знает о микробах, и от этого у нас полным-полно хлопот. Маму хлебом не корми - дай чего-нибудь продезинфицировать. Но нет, это не фобия -все жильцы нашего двухподьездного четырехэтажного дома фильтруют и кипятят воду. И если посмотреть на наш дом с дворового фасада, на всех чёрных балконах висят, прикреплённые к стенке, гигантские серые рукомойники.
Мама не знает, что набегавшись в жару мы пьём холодную воду из технического крана между домами - узнала бы - с ума сошла.
Мы с папой выходим из своих комнат в гостиную. В меня с утра ничего не лезет, но мама настаивает на каше. Папа и мама пьют идеальный кофе: чёрный, как дьявол, горячий, как преисподня, чистый, как ангел и сладкий, как любовь.
Привычка хлестать кофе кружками может сыграть с тем, кто пьёт его по-кубински злую шутку. Один специалист из нашей колонии чуть не уехал назад в союз, потому что с приездом на Кубу у него начало барахлить сердце. Тут как в еврейском анекдоте про хороший чай, только наоборот: ему посоветовали завести для кофе чашечки поменьше - и жизнь наладилась.
Мама и папа пьют свой идеальный кофе из идеальных чашек, крошечных, как напёрстки. Нормотипичных людей штырит и с напёрстка.
Правда, среди русских колонистов есть люди, которые хлебают кофе кружками без ущерба для здоровья. Они живут всемером в трехкомнатной квартире в соседнем подъезде на четвёртом этаже. Их все зовут «холостяки», потому что они живут бобылями, без семей. Все они похожи между собой, как будто выпрыгнули из ларца - одинаковы с лица. Родом они из Тюмени. Они переехали в климат, где средняя дневная температура +35 из мест, где зимой до минус сорока, совершенно не страдая. Утром они пьют кофе с ромом, или, скорее, ром с кофе. Ром они называют водкой. С ними никто не спорит. После завтрака они топают работать - тягать и укладывать рельсы и шпалы.
Есть местная легенда, что один рабочий, кубинец, квартерон, погиб, дерзнув тягаться с холостяками. Эту драму разыграл как-то для мамы наш шофер, кубинец Пидио. Я запомнила пантомиму. Сначала Пидио показывал, как пил холостяк: он сноровисто откупорил невидимую бутылку рома, крутанул так, чтобы огненная вода закрутилась винтом и аккуратно влил в себя, словно бы в какую-то емкость - не делая глотков. Потом Пидио перевоплотился в кубинца, который решил повторить подвиг холостяка на спор. Он взял бутылку неловко, подышал глубоко и стал пить, судорожно глотая, запрокидывая голову. Через несколько мгновений Пидио уронил невидимую бутылку, схватился руками за сердце, осел и начал крениться набок. Мама ахнула.
⁃ Вот так, сеньора, он и умер!
Мама ответила идиомой, звучащей по-русски дословно как «Не говори мне!» и означающей одновременно и «чтоб тебя!», «не может быть!» и «как жаль!»
Одно только удручало холостяков в кубинской жизни: отсутствие укропа, редиски и петрушки.
Истомившись до предела без зеленушки, эти эпические герои взяли с работы лопаты и на горе за домом вскопали огород. Не знаю, откуда у них взялись семена. Может, родня прислала из мест, где понимают толк в укропе.
Как-то на общей пляжной вечеринке один из холостяков долго и с любовью стругал зелень титаническим ножом на крохотной деревянной дощечке. Потом он собрал бесценное крошево в две горсти, и понёс к салатнице. И надо же такому случиться - мама убрала салатницу, не заметив, что холостяк уже высыпает в неё зелень. Укроп и петрушка упали на камни. Пляж содрогнулся от нутряного протяжного мата. Холостяк чуть не плакал. Его утешали все наперебой, мама извинялась, как заведённая. Папа сказал холостяку, что все зло в мире - из-за баб. Холостяк замер и задумался, будто эта мысль была ему внове.
⁃ Даже здесь, Володя!
Сказал он отцу после такой долгой паузы, что папа и не вспомнил, о чем шла речь.
Давясь обязательной кашей, я вдруг поняла, что мы встали рано, несмотря на воскресенье. Иногда мы так вставали в выходной, чтобы куда-нибудь поехать, на какие-нибудь дальние живописные пляжи или в музей.
⁃ Куда мы сегодня поедем?
Спросила я.
⁃ Сегодня субботник - сказал папа.
И мама принесла мне мое самое красивое кубинское платье. Его шила местная портниха из тонкой голубой материи, похожей на батист. Вся красота была в пышных оборках на подоле, в оборках - крылышках и в застроченных на корсаже частых складочках. Субботник мы иногда проводили во дворе, и мама всегда давала мне самую старую одежду, которую не жалко было гваздать. Я вопросительно посмотрела на маму. Это? На субботник? С ума сошла? А мама дымила сигарой и думала о своём. Конопушки на ее лице двигались, она морщила нос, собирала на лбу складку между бровями, словно вела с кем-то оживлённую беседу. Больше всего я любила мамино лицо именно таким - без макияжа: ее глаза в густых светло-рыжих ресницах, светлые брови и маленький детский рот. Эх, думала я, глядя, как она прячет свою солнечную красоту под макияжем. Эх - в смысле - зачем?
В это воскресенье мы участвовали в празднике начала уборки сахарного тростника. План выдать десять тысяч тонн сахара миру к 1970 году торжественно провалился, но накал страстей вокруг сахара сохранялся - его закупал Советский Союз по очень высокой цене.
Я вышла на белый балкон. Во дворе дома уже стоял грузовик. Русские специалисты занимали места на лавках в кузове. В руках мужчины держали сомбреро. Для нас с мамой и для дяди Славы Чеховского, который сломал руку и был в гипсе, была подана кубинская машина уазик. Так мы ее звали. Может, потому что в Москве ее не встретишь, а на Кубе - запросто.
Как сумасшедшая, через три ступеньки, бежала я вниз, показать всем платье и скорее ехать на праздник.
Некоторое время мы тыркались на выезде из посёлка. На перекрёстке был затор, потому что два друга встретились. Не столкнулись, а реально встретились, подъехали на перекрёстке друг к другу, опустили стёкла и беседовали. Никто не орал и не сигналил, все чинно ждали. Степенность и ангельское терпение в таких ситуациях - красивая черточка национального характера.
Когда друзья наговорились, движение возобновилось. Солнце поднялось и полностью заменило собой небо: оно перестало быть голубым и стало слепяще платиновым, будто солнечный диски растянули во весь небесный свод. Ехать было приятно, нас овевал ветерок.
Тростник на Кубе рос повсюду - куда ни едешь - везде поля с ним. И недалёко от нашего дома рос. Мы бегали на эти поля, когда хотелось сладкого, ломали стебли, которые ещё не затвердели и жевали сочную мякоть. Такой балдёж! Если вы любили в детстве грызть мягкий кончик травинки, вы меня поймёте. Только представьте, что травинка толстенная, мясистая и умопомрачительно, пронзительно сладкая.
В этот раз мы ехали в специальное место, где был запланирован праздник.
Даже такие партийно-патриотические оргии на Кубе совершенно лишены занудства чужды заорганизованности. Возможно потому, что праздник - не праздник, если к месту его проведения не выкатывают здоровенные бочки с пивом. Перед тем, как начать его разливать, в него погружают глыбу льда. Если глыба сильно подтаяла - пиво безжалостно сливают на землю и воздух пахнет дрожжами.
На закуску жарят свинью на вертеле. Кубинские свиньи тощиe, поджарые и чёрные. Запахи вьются кругом неимоверно аппетитные.
Играет оркестр, возле него сразу собираются желающие потанцевать.
Есть и детская часть праздника - на столбе подвешена коробка с подарками. Мы прыгаем и бьем по ней, раскачиваем ее. Наконец, какой-то мальчик ударяет по ней палкой и на песок высыпаются подарки. Я их не беру: папа сказал - нельзя. Это нечто партийное, русским детям ничего не нужно, у них все есть. Я стою и смотрю, как ребята расхватывают всякое детское счастье: мячики, пупсиков, плюшевые игрушки, книжки и тетрадки. Ко мне бежит крошечная негритянка с двумя косичками, уложенными корзиночкой и завязанными чёрными лентами в белый горох - моя подружка Хиселита. На ней ситцевый комбинезон черного цвета с белой отстрочкой. Ее пухлые щечки смешно трясутся от бега. Ей стало жаль меня, что я не играю с ними и она притаскивает мне пластмассового клоуна, цветные карандаши, блокнотики, книжку «Quiero ser barbudo” - хочу быть бородачом, про кубинских революционеров и веночек из бумажных цветов с лентами. Вываливает это добро мне в подол платья. Я счастлива. Замечаю осуждающие взгляды русских взрослых, но папа одобрительно кивает и я принимаю подарки.
Потом мужчины собираются на краю поля, им раздают мачете. Кубинский человек, белый, усатый, говорит речь. Это один из распространённых белых типажей здесь - эдакий Никита Михалков. Похожи они на нашего актера, как родные: и прищур, и манера поджимать губы. Ему хлопают, кричат, шутят.
Тут я понимаю размах торжеств: поле со всех четырёх сторон окружают люди, мужчины в сомбреро и с мачете. Этот момент, этот азарт, такой заразительный, что я сжимаю кулаки за папу. Вот сейчас они ринуться в бой, и кто-то победит. Тростник стоит перед ними стеной, убрать его за день кажется делом совершенно непосильным. Я помню, как мы лазили в тростнике. Я помню, какой он твёрдый, когда дозреет. Крепкий и плотный, как бамбук, наверное. Координатор нашей стороны смотрит на часы, кричит «С Богом!», и мужчины начинают с азартом рубить тростник и обрубать с него листья. Восторг в них мальчишеский, это по-началу действительно похоже на детскую игру, когда трава - это твой воображаемый враг.
Очищенные палки тростника складывают на платформы. У каждого такая платформа своя, собранное взвешивают, чтоб определить победителя, который поедет вокруг поля на украшенном бумажными цветами кресле, укрепленном на карросе.
Папа спекся через четыре часа работы. Он не ожидал, что это такой энергозатратный труд. Он не просто устал, он руки поднять не может и ноги у него трясутся. А местные крестьяне знай себе намахивают своими мачете.
Вот уже тростник остаётся только в середине поля. Тут мы узнаём сарафанным образом, что среди убирающих урожай тростника был Фидель Кастро. С ним не было телохранителей, но он приехал полуофициально в своей компании.
Новость потрясает и сеет смятение. Фиделя все любят, он страшно популярен. Так любят рок-звёзд, наверное. Рок-звёзд и святых. В тот раз мы его не видели, но все, что он делал мгновенно передавалось из уст в уста, обрастая легендами.
К ночи, когда измочаленные русские специалисты отказали своим жёнам танцевать с ними возле сцены с оркестром единодушно и категорически, комиссия определила победителя. Сначала устроители сказали, что победил Фидель. Легенда гласит, что Фидель смеялся, и говорил, ну полноте, что за глупости. Он не поверил комиссии, потому что тоже довольно быстро устал без привычки. В итоге на кресло победителя забрался невысокий сухонький крестьянин в опрятной национальной рубашке и кепке. Фиделя хотели назначить вторым, но он всех ласково послал, просил его не позорить и уехал. В итоге Карросу заняли наши парни из Тюмени, порубавшие там все поперёк и вдребезги. Отряд богатырей, сетующих на то, что пиво без водки - деньги на ветер. Непобедимый город Тюмень. Ура ему!
До отъезда с праздника я каталась на качелях, украшенных бумажными цветами. Это было как в сказке: веселый гомон голосов, запах пива и мяса, расхристанные и нестройные звуки музыки, пронзительные голоса поющих, резко потемневшее небо и зажегшиеся возле поля разноцветные лампочки.
По дороге домой я спала и не проснулась даже когда мой измученный физически папа взывал к моей совести, что у него все болит, что нет сил меня тащить. А пришлось. Он принёс меня в мою комнату, мама закрыла москитную сетку надо мной. И я окончательно провалилась в сон, чтобы наутро снова проснуться под визг кофемолки.
На фото папа справа, в темно-синей рубашке, один стоит.
