Так получилось, что жизнь сводила меня со многими интересными и известными людьми. Олег Янковский, Олег Табаков, Виктор Попов, Андрей Денников (про Андрюшу как-нибудь напишу отдельную статью), Николай Басков (тогда он был просто Коля, который ходил по коридору второго этажа нашей знаменитой и ненормальной школы и пел, мешая грызть гранит науки) - всех сейчас не упомнишь. Но одной из самой ярких встреч и везением я считаю свое знакомство и очень теплые отношения с удивительным человеком, великими пианистом, Маэстро - Владимиром Витальевичем Селивохиным.
Мы познакомились, когда я, не поступив на философский факультет РГГУ в Москве, от отчаяния ткнула пальцем в первый попавшийся ВУЗ и очутилась на филологическом факультеты никому неизвестной (или богом забытой) Академии славянской культуры. Через год после моего поступления в Академии появился Владимир Витальевич. Тогда я ничего о нем не знала, как, наверное, большинство, читающее эту статью. А между тем...
Вам известны какие-нибудь музыкальные конкурсы, кроме конкурса юных пианистов "Щелкунчик" или международного конкурса им. П.И. Чайковского? К своему стыду, мне на тот момент никакие конкурсы не были известны. И когда нам, студентам, представляли Владимира Витальевича как обладателя первой премии конкурса Бузони, ничего, кроме недоумения, эта информация не вызывала. А должна была...
Если просто открыть статью в Википедии, то наряду со стандартным описанием конкурса можно уловить главное: жюри настолько строгое и взыскательное, что первая премия присуждается крайне редко. И если уж пианист её получил, это может означать только одно: перед нами - гений.
Именно таким гением и был Владимир Витальевич, получивший первую премию в 1968 году, одним этим вписав себя в историю пианистической школы и культуры не только России (тогда - Советского Союза), но и всего мира.
Я не была ученицей Селивохина: после окончания музыкальной школы, хоть и с красным дипломом, прошло много времени: пальцы не слушались и времени, необходимого для занятий, не было. Но мы подружились. Так случилось, что в Академии я занималась организацией концертов, выезжала за рубеж с миссией "Юность славянского мира" - поэтому с Владимиром Витальевичем мы общались очень плотно. Но по-настоящему, как человек и пианист, он открылся для меня в Чехии, куда одаренные студенты и именитые преподаватели нашего вуза отправились на гастроли.
Я помню тот день: было достаточно тепло и репетиция предстоящего концерта уже окончилась. Все разошлись, кто куда, а мы с Владимиром Витальевичем остались в зале: я - сделать последние приготовления к концерту, чтоб вечером уже не бегать, он...
-Ирина, хотите я Вам сыграю что-нибудь?
-Конечно, хочу, Владимир Витальевич! А Вам можно? Руки не устанут перед концертом?
И он заиграл Революционный этюд Скрябина (именно Скрябина - не Шопена). Боги! Мое сердце билось так от его игры, что, казалось, заглушит неистовые аккорды, вырывающиеся из под рук Маэстро! Я поняла, что такое настоящая музыка! И это несмотря на то, что я была довольно искушенным человеком в плане музыкального образования, выросла в семье, где мама - профессиональный музыкант, в доме, где звучали произведения в исполнении лучших пианистов и походы в Московскую консерваторию были обычным делом. Я умирала и воскресала под звуки Скрябина, под игру Селивохина!
Он закончил играть - в зале повисла тишина. Мы долго молчали.
-Владимир Витальевич, Вы не обидитесь на мой вопрос?
Он вопросительно посмотрел на меня и ободрительно улыбнулся.
-Многие считают, - робко начала я, - что Вы играете очень сухо. Не раскачиваетесь на стуле, не страдаете лицом, словно ничего не чувствуете, когда играете...
Я замолчала, ощущая неловкость.
-Ирина, я не актер, я - пианист. Всё - в музыке. И люди должны уметь слышать музыку, и переживания и эмоции пианиста должны быть в музыке, а не на лице исполнителя. Вы со мной согласны?
Я была с ним согласна. Наверное, поэтому с его уходом из жизни я не могу ходить на классические концерты: в большинстве случаев - это шоу, которое устраивает исполнитель, подчас, талантливый исполнитель.
Потом мы бродили по городу, и Владимир Витальевич рассказывал мне о его любимом гриновском капитане Дюке, отождествляя себя с ним. Я слушала его, затаив дыхание, как недавно слушала его игру. А потом был концерт. Вопреки утвержденной программе, Селивохин играл моцартовского Дон-Жуана (к слову, сложнейшее произведение), а я уже знала, что у него возникли разногласия внутри их взрослого коллектива Академии. Мне было поручено вручить цветы Владимиру Витальевичу и сказать, как и положено, громкие слова, поскольку все остальные, по сути, объявили ему войну. Я вышла на сцену под шквал аплодисментов в адрес Маэстро и сквозь слёзы, пересиливая собственные эмоции, как комсомолка на собрании, пыталась выдавить из себя речь. Зная, что его предали, незаслуженно обидели, что сейчас он один против их всех - это было невыносимо.
-Иринушка, не надо, - прошептал он мне, - не надо.
Я молча, глотая слёзы, вручила ему букет. Занавес закрылся.
А спустя несколько лет этот занавес закрылся навсегда. Но осталась музыка, настоящая и прекрасная музыка в исполнении моего любимого Маэстро - Владимира Витальевича Селивохина.