Оперировали собаку. Большого старого питбуля с новообразованием на ноге. Операция проходила спокойно, поэтому хирург с анестезиологом вели непринужденный разговор. Как за чашечкой кофе или чая.
Хирург рассказывал, что хочет побывать во Вьетнаме. Анестезиолог отвечала, что ей больше по душе Египет. Молодой аспирант из Египта говорил, что в Москве лучше: тут хотя бы не бывает плюс пятидесяти градусов в тени. Улыбчивый круглолицый ассистент-кореец жаловался, что Красную площадь заполонили толпы китайцев.
Они разговаривали о местах, где родились. Вспоминали, шутили, травили местные байки. А потом вдруг обернулись ко мне: «Ну а ты откуда?»
«Я из Перми», – опустив глаза и сжав в руке пробирку, быстро ответила я и прибавила привычное: «Это на Урале. Ну, там еще Екатеринбург», – такой хвост я научилась договаривать здесь, в Москве. Потому что Урал для москвича – что-то запредельно далёкое, как для меня – Камчатка, наверное.
«Далеко», – удивился хирург. «И как там, в Перми?»
«Красиво, только холодно и везде лес», – улыбнулась я. Работа продолжилась.
Как там, в Перми?
Мой город раскинулся по обе стороны Камы – широкой судоходной реки, одной из главных транспортных артерий прошлого и популярного туристического маршрута настоящего. Растянувшись километрами зданий по обоим берегам, поблёскивая окнами, Пермь наблюдает, как Кама неторопливо катит свои воды в Волгу, а оттуда – прямо в Каспийское море.
Пермь впивается в небо крестами церквей, трубами заводов и высокими, похожими на иглы, мачтами радиостанций. Мигая красными и зелёными огнями, мачты скребут низко ползущие облака.
У нас почти всегда облачно, а ясных и солнечных дней очень мало. Меньше месяца, если сложить их вместе.
Может, поэтому люди в Перми не улыбаются? Так говорят те гости города, кому выпало редкое счастье прокатиться в пермском общественном транспорте. Но это неправда: мы улыбаемся. Просто здесь привыкли подходить к этому вопросу со всей серьезностью – не скалить зубы по пустякам, как бы боясь нечаянно растратить своё счастье, раздарить его незнакомцам в автобусе. Как бы не украли – а может, они правы?
Мы все, весь Пермский край, говорим сквозь зубы, очень быстро, пулеметными очередями, как будто отстреливаясь. И чем севернее от Перми находится населённый пункт, тем крепче сжимают челюсти его жители, тем быстрее палят словами по неподготовленному собеседнику. «У нас рот просто так не открывают: откроешь широко – снежинка залетит», – комментирует ситуацию север края. Попробуйте сказать эту фразу в три раза быстрее и крепко сожмите зубы.
Вот теперь похоже, да.
Город окружен колючим кольцом хвойных лесов. Севернее лежит тайга – мрачный, суровый и дикий край. Пермь взяла от него сдержанность красок и строгость истинно уральской красоты. Кроткая, строгая и застенчивая, она открывается только умеющим видеть настоящее и прекрасное. Но уж если открывается – то захватывает душу навсегда, разливается по венам, заполняет лёгкие смесью аромата елового леса и дыма заводов, запаха реки и плавящегося от летней жары асфальта, свежих лесных ягод и креозота с транссиба.
Пермь – это грохот ползущих в сибирь товарняков и шелест свежих, светло-зелёных и нежных первых берёзовых листьев. Это запах дыма с «Пноса» и тонкий аромат свежей влажной от росы земляники в шесть утра. Это тяжелые свинцовые тучи, неделями плывущие над серой рекой, и ослепительно яркие блики солнца, отражающиеся от мокрых после дождя листьях. Это пыльные ни на минуту не затихающие шоссе и тихие маленькие дворики старого Компроса.
Мой родной город, моё пыльное промышленное чудо с кроткими глазами и большим сердцем. Край дикой, суровой и искренней красоты, земля сдержанных красок и нечеловеческой силы. Мой единственный настоящий дом, моя чистая детская любовь.
«Красиво, только холодно и везде лес», – отвечаю я. Операция продолжается.
Пермь – мой дом. Она всегда останется моим городом, этого не отобрать и никак не изменить. И я люблю её – серо-зелёную, мрачную, скромную и неласковую, строгую и трудолюбивую, верную и честную уральскую Пермь. Она – большая часть меня, мой железный стержень и моя сила. А я – маленькая часть её. Миллионная частичка.
Через несколько минут старый питбуль глубоко вздохнул и приоткрыл глаза. Операция прошла успешно: на его ноге серебрился небольшой шов – всё, что осталось от опухоли. Отходя от наркоза, он закачал головой, как будто считая вагоны уходящего поезда, поскрёб лапой по клеенке, еще несколько раз вздохнул и положил большую тяжелую морду обратно на кушетку.