Занимаясь автоматизацией в нашем проектном институте, мы в конце девяностых годов уткнулись в одно препятствие. Оказалось, что в тот момент единственным программным комплексом для расчета фундаментов зданий было ПО «ФОК-ПК» киевской разработки. Крупный институт в столице братской республики начиная с 1970 года вел работы по теме, а в 1991 году сделал версию «ФОК-ПК» под персональный компьютер. После краха Союза экономические связи рухнули, и просто так купить программу казалось невозможным. Но через некоторые знакомства удалось узнать, что в описываемом 98 году главный разработчик, некий Сергей Петрович, все еще живет в Киеве. У него сохранилась не только программа и вся документация, но он еще умудрился как-то оформить себе права на продажу на территории Украины, только покупателей в Незалежной не наблюдается.
Не буду рассказывать всю шпионскую историю, как мы вышли на обладателя нужного нам советского артефакта и созвонились с ним. Он сказал, что готов отдать все за некоторую сумму в долларах, причем – наличными, но не афишируя сделки. Сейчас кажется невероятным, что мы смогли уговорить руководство нашей почти государственной конторы разрешить такой способ покупки кота в мешке у физического лица. Это сегодня кажется невозможной дикостью, но девяностые были удивительным временем с токи зрения предпринимательства, и вот я уже еду в поезде Москва-Киев с пачкой долларов в кармане.
Во времена СССР мне приходилось много раз бывать на земле Хмельницкого и Бандеры, но на территорию независимой страны перемещался впервые. Добрые люди предупредили, что ехать по гражданскому паспорту рискованно, потому что на границе украинцы могут поставить в нем отметки, и паспорт придется менять. Если использовать заграничный, то любимой шуткой погранцов было поставить клятым москалям печать о въезде, но не ставить печать о выезде, и паспорт тоже делался непригодным. Взял заграничный, его было не жалко, все равно скоро менять.
Солнечное утро я встретил на знакомом вокзале в Киеве, а вечером собирался убыть с добычей, если все сложится. Привокзальная площадь оглушила обычной толкотней и шумом, но оказалась какой-то неухоженной и замусоренной. Этот мусор словно слетел с нее в метро, и кучками шевелился от порывов воздуха на перроне подземки. Приходила мысль, что у нас все-же почище будет. Было заметно, что и поезда давно требуют ремонта, а надписи на стенах станций напоминали метро какого-нибудь Нью-Йорка из голливудского фильма. Заполненные народом, потертые, дребезжащие вагоны понеслись в глубину туннеля. Механический голос говорил только по-украински: «Обережно, двері зачиняються! Наступна станція…»
Смысл фразы, конечно был понятен любому советскому человеку, независимо от знания им украинского языка, но я вспомнил середину восьмидесятых, когда был в Киеве последний раз. Объявления метрополитена звучали на русском. Позже мне сказали, что некоторое время в самом начале девяностых магнитофонные записи про закрывающиеся двери произносились и на великом и могучем, и на громадяньском украинском, но после незалежности всё русское записали во враждебное. Тем не менее жители в абсолютном большинстве говорили все-же по-русски, слышался только всем известный мягкий акцент.
Проглотившее меня метро в назначенном месте выпустило обратно из своего дымного рта, как писал товарищ Евтушенко, и я пустился на розыски нужного мне института. К моему сожалению адрес устарел, поскольку улицы хоть с малой толикой советского уже подвергались переименованию. Если Вы думаете, что только сейчас в связи с законом о декоммунизации в Киеве переименовали больше полутора сотен улиц и площадей, то заблуждаетесь. Процесс пошел уже тогда с удивительным энтузиазмом и решительностью. Правда националистическому порыву были подвержено меньшинство, остальные глядели на это действо или отстраненно, а еще больше с удивлением, с вопросом из старого фильма: «А чего это вы здесь делаете, а?»
Напомню, что сотовые телефоны в принципе уже были, но эпоха международного роуминга еще не наступила, так что позвонить своему визави я не мог. Порасспросив немногочисленных прохожих, я направился в нужном направлении и вскоре оказался у входа в массивное здание пятидесятых или начала шестидесятых годов. Облезлый фасад пятиэтажного казенного дома с чертами сталинского ампира изгибался полукругом, и был покрашен в светло-зелёный цвет с белыми выступающими пилястрами. В самом центре полукружия располагался величественный проем входной двустворчатой двери.
Я толкнул высокую створку за массивную ручку, отполированную миллионами прикосновений сотрудников и посетителей, и проник в просторный высокий вестибюль. Каково же было мое удивление, когда я не увидел в этом помещении ни единой души. Деревянная будка охранника у входа была темна и пуста, никто не стоял за массивным прилавком гардероба.
-Эй, есть кто-нибудь? - достаточно громко произнес я, но ответом было только недолгое эхо, отразившееся от лепного потолка. После пусть немноголюдных, но все же живых улиц оказаться в центре города в огромном мертвом здании в разгар рабочего солнечного дня было так странно, что я даже вышел еще раз на улицу проверить номер дома.
Нет, все было верно, и я стал подниматься по парадной лестнице на третий этаж в поиске кабинета №321. Коридоры и комнаты несли печать покинутости и разорения. Паркетный пол рассохся и потрескался, мебель была частично сломана, частично стояла в беспорядке. На столах и щитках кульманов, видимых в дверные проемы, кое-где лежали пожелтевшие чертежи. Было понятно, что все ценное давно вынести и вывезли, а ненужный хлам покрывался слоем пушистой пыли.
Казалось невероятным, что крупнейший в республике проектный строительный институт приказал долго жить. Вернее, пребывал в состоянии затяжной агонии. Конечно, это разорение и тлен нахлынули в какой-то момент и на промышленность РФ, но все же столь радикального крушения столичного учреждения мне видеть на приходилось. Тем паче, Россия уже как-то отодвигалась от края пропасти.
Тут я вспомнил рассказ моего деда, о том, как он летал в осажденный Харьков на танковый завод, чтобы забрать документы по танку Т-34. Завод уже эвакуировался, но много технологической документации просто бросили в спешке. Узнав об этом, ведущие работники горьковского «Красного Сормова» прилетели на заводском самолете Ли-2, который сел прямо на широкую городскую улицу. В пригородах шел бой, фашисты рвались к центру города, а инженеры бегали по пустому зданию КБ, собирая все технические документы, что попадались под руку и тащили их к самолету. Дед рассказывал, как странно выглядело здание брошенного в страшной спешке конструкторского бюро, как будто исчезнувшие люди вот-вот вернутся. Взлетать сормовичам пришлось уже под обстрелом, но миссию ни выполнили.
Ну это была война, а сейчас все же мирное время, успокаивал я себя, идя по сумрачному коридору с невольным чувством, что стал участником какого триллера, и на меня сейчас обрушатся зловещие враги. Однако добравшись до нужного места, я к собственному удивлению застал живого человека. И не просто живого, а именно того, кто мне был нужен. Сергей Петрович оказался любезным худощавым инженеров средних лет. Поначалу он смотрел несколько подозрительно, ожидая подвоха, и еще не веря, что в его опустевшую вотчину добрался издалека странник, которому действительно интересны сокровенные программные наработки.
Когда я достал из кармана оговоренную сумму в виде пачки долларов, Сергею чуть не стало плохо. Я уже осознал, что это для разработчика целое состояние. А радость, что его идеи, которым он столько лет беззаветно служил оказались монетизированы, просто валила его с ног от счастья прямо до реальных слез. Мне, честно-говоря, стало несколько неловко.
- Позвольте, я предложу вам чаю! - засуетился Сергей Петрович, и добыл из глубины шкафчика две трогательные стеклянные баночки. В одной на дне было на две ложки заварки, в другой столько-же сахара, причем было видно, что это угощение приберегалось до торжественно случая. Когда программист стал аккуратно отмерять чаинки для двух стаканов, а потом отскребать песчинки сахара со дна баночки, в моей голове закрутились мысли о блокаде Ленинграда. Мой собеседник, не сдерживая слов, рассказывал, что работы нет, денег не платят месяцами, все рухнуло, и что будет неизвестно. В институте осталось одна десятая часть сотрудников, и из них многие просто перестали ходить на службу. Он говорил, что политический ураган русофобии, направленный против всего советского, против знаний, и науки оказался столь действенным, что больше половины страны, никак не ожидавшей катастрофы, осталась просто деморализованной. Они и все их труды оказались попросту никому не нужны.
Когда я вспоминаю эту историю издалека и после многих прошедших лет, она не так трогает за душу. Да и мало ли таких историй? Не перечесть! Но тогда я как следует прочувствовал отчаяние творческого человека, у которого внезапно и без видимой причины рухнул его привычный уклад и смысл жизни. Кстати «ФОК-ПК» не умер, его разработчики собрались с силами, создали новое предприятие по развитию своего детища «ФОК- софт», и ныне здравствуют в родном Киеве.
Получив дистрибутивы программного обеспечения, рекомендации и инструкции, а также закончив бумажные дела, я решил прогуляться в центр. По дороге к Крещатику все больше обращала внимание удивительная новая особенность города. Самым распространенным заведением стали обменники валюты. Казалось, что этим благородным промыслом занялась добрая половина населения. Пункты были на любой вкус: презентабельные в отделениях банков с огромными вывесками, поменьше во всех пригодных помещениях первых этажей домов, еще проще в ларьках наподобие газетных. Наконец в виде бесчисленных менял, сидящих на чем-то вроде рыбацких ящиков и держащих картонки с надписью «обмен валюты». Это были копии тех личностей, которых Иисус в свое время выгнал из Храма.
Центр словно превратился о огромный рынок, где жители изо всех сил пытались избавиться от местной ненадежной валюты в поисках заморских денег. В обмен на гривны с одинаковой радостью принимали не только доллары и евро, но и рубли. Сам же город выглядел скромно, без ярких витрин и шикарных магазинов, так что не покидало ощущение провинциальности и отставания от нашего времени, а еще какой-то унылой безнадеги.
У меня еще было время посетить Киево-Печерскую Лавру до отхода поезда. Слава Богу ее храмы и святыни остались тогда незатронутыми политическим штормами. По-прежнему шло богослужение в подземной церкви ближних пещер. Так же нетленны лежали древние святые в дальних, выставив потемневшие кисти рук из-под саванов. Молитвенная сила этого святого для всех православных места, без разделения на жителей постсоветских стран, давала надежду, что мы пока еще внутренне едины.
Когда я вышел по деревянным мосткам на свет Божий, оказался в изрядной толпе нищих. Уж настоящие ли это были нищие или нет, но их было немало, и у меня быстро кончились украинские монетки. Тогда я положил в подставленный стаканчик российские рубли и копейки, думая, что уж если тут легко меняют бумажные рубли, то порадуются и металлическим. В ответ я получил такой взрыв неподдельной ярости, какого не ожидал. – Ты что нам даешь…?!- орали матом старухи и нищие мужского пола, мгновенно отбросившие всю благость. Мое подаяние полетело на землю, и пришлось решительно делать ноги, чтобы избежать потасовки. Это маленькое происшествие вернуло меня из расслабленного добродушного состояния на грешную иностранную землю. Стало понятно, что до навеянного церковью единства на самом деле очень далеко.
Уже контролируя окружающее пространство, я благополучно добрался до вокзала и погрузился в поезд. И совсем не удивился, когда пограничник во время контроля отказался поставить в мой паспорт печать о выезде из страны. На робкие просьбы он рассмеялся, пояснив, что жителям РФ они печати на ставят. Так что испорченный паспорт я потом спокойно выкинул, как и было предсказано.
Привезенное мной ПО благополучно служило много лет, так что вояж прошел не зря. Но ответа на вопрос, как получилось, что наши браться – жители Украины стали питать к нам эту животную неприязнь, остался для меня без ответа. Весь прошлый советский опыт протестует против этого факта, но я твердо решил, что больше на Украину не поеду.