В прошлый раз мы остановились на том, что большевики из-за просчётов политики военного коммунизма остались у разбитого корыта перед лицом угрозы масштабного антибольшевистского восстания. Речь шла о жизни и смерти, поэтому, скрепя сердце, они сделали шаг в сторону рынка, провозгласив начало НЭПа.
Новую экономическую политику продвигал в партии Ленин, однако настоящими её творцами были совсем иные люди – учёные-экономисты и финансисты, в том числе «старорежимные», которых, чуя горящую под ногами землю, большевики призвали на помощь. Наиболее крупными фигурами были Чаянов и Кондратьев. Александр Васильевич Чаянов - теоретик экономики сельского хозяйства, последовательный сторонник развития кооперации среди крестьян, в имперские времена активно командировавшийся в европейские страны и обменивавшийся опытом с местными учёными и хозяйственниками. После февральской революции принимал участие в работе Временного правительства по сельскохозяйственным вопросам. Николай Дмитриевич Кондратьев является редким примером отечественного экономиста, чья известность вышла далеко за пределы родины. Это – безо всякого преувеличения – учёный мирового уровня, его именем до сих пор повсюду называют долгосрочные экономические циклы, им же открытые. Талантливого учёного заметил Керенский, сделав его секретарём по делам сельского хозяйства; в период НЭПа большевики специально под него создали Конъюнктурный институт при Наркомате финансов. Раз зашла речь о Наркомфине, то можно упомянуть и ставшего к 1922 году его главой Григория Яковлевича Сокольникова – человека весьма умного и образованного. Полиглот, владевший шестью языками, он был вынужден бросить Московский университет из-за увлечения социалистическими идеями – но компенсировал это, закончив сперва юрфак, а затем докторантуру по экономике в Сорбонне.
Этим людям предстояло выработать план действий, который должен был поднять с колен экономику страны, разрушенную за предыдущие годы, причём в условиях, когда не приходилось ждать никаких инвестиций – ни внутренних (откуда их взять?), ни внешних (большевики не могли добиться широкого признания своего режима до середины 1920-х годов). Единственным источником роста могло стать сельское хозяйство, которому пришлось бы тянуть за собой и промышленность. Так возникла идея «союза города и деревни»
Принципиально, в самом общем приближении, схема выглядела следующим образом:
Крестьянин выращивал зерно, и часть его в обязательном порядке реализовывал государству в виде налога и закупок по заранее оговорённым ценам. Если, выполнив норму сдачи хлеба, он продавал государству сверх того, то правительство платило за каждую меру по повышенным ценам. Впрочем, к этому крестьянина никто не принуждал, и остатком зерна он мог распоряжаться по собственному усмотрению – например, продавать третьим лицам по рыночным ценам. Благо НЭП восстанавливал и денежное обращение, и свободную торговлю, и частное предпринимательство со свободным ценообразованием.
Получив зерно от крестьянина, государство, сохранявшее монополию на внешнюю торговлю, реализовывало сельскохозяйственную продукцию за границей. Весьма помогала в этом деле Веймарская республика, с которой в 1922 году было заключено Рапалльское соглашение, сделавшее Германию на долгие годы ведущим зарубежным партнёром страны Советов.
Заработанные таким путём деньги большевики, сохранившие «командные высоты в экономике» (читай – контроль за стратегическими отраслями тяжелой промышленности) направляли на развитие производства. Да не абы какого, а, в первую очередь – сельскохозяйственной техники и инвентаря. Их, по задумке, должны были покупать крестьяне – как единоличники, так и объединённые посредством кооперации, тратя заработанные за сезон деньги. Таким образом они повышали бы производительность труда, в следующий сезон снимали больше урожая, больше зарабатывали с его продажи, а государство получало дополнительные средства для инвестиций в промышленность. Город и село, идя в крепкой спайке, по замыслу должны были развиваться без ущерба друг для друга. Это вполне соответствовало взглядам самого Ленина, отрицавшего уже тогда существовавшие воззрения, что ради промышленности придётся закласть на алтаре сельское хозяйство.
Для того, чтобы эта схема заработала, государство отказывалось от тотального контроля за экономикой. Была проведена приватизация; заводы, формально остававшиеся в государственных руках, объединялись в тресты и синдикаты - группы однородных или взаимосвязанных предприятий, получивших полную хозяйственную и финансовую независимость. Они сами решали вопросы что, как и для кого производить, сами заключали договоры на поставку сырья, имели право выпуска собственных ценных бумаг. Уже к концу 1922 года в такие структуры были сведены 90% промышленных предприятий страны. Реализация произведённой продукции также оставалась на совести трестов, единственная помощь со стороны государства заключалась в создании большого числа товарных бирж.
Мелкотоварное производство, розничная торговля были, по сути, практически целиком отданы в частные руки, на их основе очень быстро стал возникать новый класс советской буржуазии – нэпманы. Стартовые капиталы они получали посредством коммерческого кредита, получившего в годы НЭПа столь широкое распространение, что он обслуживал до 85 % общего объёма сделок. С 1922 года был создан ряд банков для кредитования промышленности (Электробанк, Торгово-промышленный банк СССР), сельского хозяйства (Центральный сельскохозяйственный банк) действовали многочисленные коммунальные банки, находившиеся в собственности органов местного самоуправления. Для обслуживания внешней торговли возник Внешторгбанк, здравствующий и поныне. Кроме того развивалась негосударственная система кредитования на основе кооперативных кредитных организаций.
В сельском хозяйстве сразу же столкнулись с проблемой, хорошо известной ещё царскому правительству – крестьянское малоземелье, которое не позволило ликвидировать даже раздача бывших помещичьих земель. Да, в среднем у крестьянина стало чуть больше посевных площадей (если не считать раскулаченных в первые годы советской власти), – но перенаселённость деревни всё равно приводила к тому, что индивидуальные хозяйства балансировали на грани нищеты и бедности. Преодолеть проблему предполагалось через самые разные формы сельскохозяйственной кооперации, которая позволяла бы вскладчину покупать инструментарий, технику, совместно пользоваться ими и реализовывать продукцию нескольких хозяйств через один канал. На селе был узаконен наёмный труд, с которым ещё недавно беспощадно боролись. Постепенно продналог, заменивший продразвёрстку, был замещён налогом в более привычной денежной форме. Для нужд крестьянства возобновили работу ярмарок, как давно знакомых и привычных селянам способов реализации своей продукции.
Крайне удачной оказалась финансовая реформа Сокольникова. Когда после отказа от военного коммунизма вернулись к денежному обращению, выпустив на волю скрытую гиперинфляцию, то темпам её можно было поражаться. По сравнению с последним предвоенным годом валюта обесценилась в 200 тысяч раз. С этим надо было срочно что-то делать.
С 1922 года, став наркомфином, Сокольников приступает к делу. Сперва он провел деноминацию совзнаков, начав обмен старых на новые. Затем была введена новая денежная единица – червонец, причём бумажная банкнота оказалась строго привязана к золотой монете того же названия, содержавшей в себе 7,74 граммов драгметалла – столько же, сколько было в аналогичной монете дореволюционного образца. Обе денежные единицы имели параллельное хождение на рынке: советское правительство продолжало эмиссию совзнаков, заменяя ими неденоминированные банкноты и покрывая дефицит бюджета, но параллельно предлагало для проведения коммерческих расчётов и кредитования обеспеченную золотом валюту.
Население страны, до сих пор сохранившее на руках монеты царской чеканки, помнившее старую ценовую структуру на основе золотого стандарта, предпочитало использовать червонцы как более надёжные, обеспеченные платёжные средства, ценность которых формировалась по знакомым с давних времён правилам. Благодаря этому естественным образом в течение 1923-1924 года совзнаки постепенно выводились из оборота, их количество в общей денежной массе сократилось до 20%.
В 1924 году состоялся новый этап реформы. Сокольников официально упразднил совзнаки и провел их обмен на казначейские билеты, номинал которых выражался в золотых рублях. Обменный курс был установлен на уровне 1 рубль в казначейских билетах к 50 000 рублей в совзнаках. Кроме них в оборот была выпущена серебряная и медная монета, являвшаяся дробной частью золотого рубля. Параллельно правительство отказалось от практики погашения дефицита путём эмиссии.
Результаты реформы оказались впечатляющими. Сокольников не только поборол инфляцию, но и смог создать достаточно устойчивую денежную систему, которая позволила золотому советскому червонцу стать последней в нашей истории свободно конвертируемой валютой. Иначе говоря, после признания советского правительства иностранными государствами червонец принимался как платёжное средство за границей так же легко, как сегодня японская иена или евро.
Успехи, достигнутые советским правительством благодаря НЭПу, способствовали тому, что к середине 1920-х был дан старт «полосе признания», когда целый ворох зарубежных государств нормализовал отношения с СССР. Вслед за дипломатами подтягивались капиталисты, которых весьма заинтересовало предложение большевиков о выдаче концессий на разработку советских ресурсов. Получая те или иные территории в аренду, они разрабатывали месторождения, а после окончания договора должны были оставить строения и оборудование. Концессии получили, например, японцы, разрабатывавшие нефтегазовые и угольные месторождения на Дальнем Востоке аж до 1944 года. Кроме вывоза ресурсов к себе на родину, концессионеры участвовали и в производстве благ для внутреннего рынка. Хотя общий объём концессионной продукции составлял всего лишь 1%, по отдельным отраслям значение таких предприятий было очень высоко. Скажем, 85% марганца, 60% свинца СССР получал от концессионных предприятий.
Другой формой участия иностранного капитала в советской экономике было создание совместных предприятий или вхождение иностранных инвесторов в действующее производство на правах пайщиков. Нередко они же привозили из-за рубежа собственных специалистов – инженеров, квалифицированных рабочих, которые налаживали производство на месте. Примером такого рода сотрудничества являлась созданная в 1922 году Русско-американская индустриальная корпорация (РАИК), в подчинении которой находилось шесть петроградских и четыре московских текстильных и швейных фабрик. В 1920-е американцы вообще, несмотря на отсутствие официальных межгосударственных отношений, с интересом присматривались к происходящему в СССР, и далеко не всегда с корыстными интересами. Во время голода 1921-1922 годов США через «Американскую администрацию помощи» (ARA) открыло в СССР около 15000 столовых, в пик своей деятельности бесплатно кормивших более 10 миллионов человек. Об этом ни тогда, ни сегодня вспоминать не любят, ведь этот факт портит образ коварных пиндосов-русофобов.
Введение рыночных отношений в тело советской экономики отразилось на ней весьма благоприятно – прилавки наполнились товаром, оживилось мелкое производство, начал постепенно расти уровень жизни, а вслед за ним пришла в движение и культурная сфера. Вообще, общий дух эпохи здорово ухвачен Ильфом и Петровым в дилогии про Остапа Бендера. Кто до сих пор не читал или не смотрел «12 стульев» и «Золотого телёнка» - крайне рекомендую. Если же говорить о конкретных цифрах – то в 1927 году промышленное производство СССР на 18% превысило уровень 1913 года. Производство зерновых несколько не дотягивало до довоенных цифр (90%), но за счёт увеличения доли технических культур общий объём сельскохозяйственной продукции превысил на 10% имперские показатели.
И в этот самый момент, когда рыночек, казалось бы, порешал, большевики сотворили фигню. Об этом поговорим в следующий раз