– Николай, те, кто следят за вашим творчеством, за вашей жизнью, могут сказать, что у вас не жизнь, а борьба...
– Она у всех такая. Помните, в фильме «Гараж» Лия Ахеджакова читает: «У верблюда два горба, потому что жизнь борьба». Дарвинская теория о том, что выживает сильнейший, очень правильная. Она действует и в Большом театре, и в редакции какого-нибудь СМИ, и на заводе, и среди нянечек детского сада. Просто артисты более эмоциональные люди и подвержены громким переживаниям.
– То есть почивать на лаврах нельзя и расслабляться тоже.
– Я не могу сказать, что почиваю на лаврах. Помню, как получил диплом. Ждал какую-то репетицию, сидел на подоконнике в училище и смотрел на детей, играющих во дворе. И вдруг четко осознал: а ведь это все закончилось. Закончился один «сезон» моей жизни, и начался другой. Про это есть гениальная тема времени у Прокофьева в «Золушке»...
Я всегда понимал, что моя карьера классического премьера, танцовщика, который всегда был принцем, должна завершиться. Быть постаревшим принцем ужасно. Я должен был уйти. Но я к этому был готов психологически задолго до ухода. Мне было всего восемнадцать, а мой педагог Марина Тимофеевна Семенова говорила: «Коля, надо готовиться к пенсии».
– Николай, вы рассказывали, что мама не приветствовала ваше желание попасть в театр. А как к вам – мальчику, который променял игры в казаков-разбойников на танцкласс, – относились сверстники?
– Меня воспитывала няня. В детский сад меня отдали на последние полгода перед школой. И поскольку я вырос среди взрослых (няня была старше меня на семьдесят лет, а мама – на сорок три), то дети оказались мне совершенно неинтересны. Я привык общаться со взрослыми. Мнение сверстников меня абсолютно не волновало, потому что я чувствовал какое-то несоответствие в знаниях и понимании мира. Они мне рассказывали про капусту, в которой их нашли, а я знал совершенно точно, что я родился.
Никто меня не задевал, не дразнил, у меня даже клички в школе не было. В классе у меня был один хороший друг. Он ходил на плавание и имел какой-то детский спортивный разряд. Очень этим гордился. В какой-то момент я тоже решил пойти в эту секцию. Не потому, что стремился его обогнать, я просто хотел научиться плавать. Сам пришел, сам себя устроил. Мама ничего не знала, пока ей не позвонили и не сказали, что надо бы заплатить за занятия. Она очень удивилась.
Дело в том, что мама, педагог со стажем, никогда не наседала на меня в плане секций. Не хочешь – не ходи. А тут я сам изъявил желание. Она спросила: «Ника, ты что, хочешь плавать?» Я ответил: «Да». И она давала мне деньги, я сам платил. Был очень самостоятельным. Ездил в кино на другой конец города. Но тогда время было другое: не страшно ребенка отпускать. И потом, это был Тбилиси. Если я потерял на улице пять копеек, то мог подойти к любому прохожему и мне бы помогли...
К балету мама относилась плохо, потому что у нее существовал свой план на мою жизнь: я должен был окончить школу с золотой медалью и поступить в МГУ, как все в нашей семье. Либо «по мужской линии» – на юридический, либо на физмат, как мама. Выбирай, детка. А тут искусство, тем более балет. Это было очень далеко от нее.
– Движущая сила вашего переезда в Москву – тщеславие?
– Не знаю, я просто хотел выступать в Большом театре. Мне нравились эти колонны, эта квадрига – и все. Ни на что другое я не соглашался. Когда мама говорила, что есть же еще и Тбилисский театр, я упрямо твердил: «Нет, только Большой». Мне повезло в том, что мои педагоги объяснили маме: у Коли действительно выдающиеся способности и их надо развивать. Наверное, только это и подвигло ее на переезд. В свое время мама училась в Москве, но не любила этот город. Ей нравилось в Тбилиси. Однако она очень не хотела, чтобы я жил в интернате. Так мы вместе оказались в Москве.
– Потом она поняла ваше упорство?
– Нет. Просто увидела, что педагоги оказались правы.
– Николай, а был в вашей жизни человек, про которого вы думаете: «Вот он бы мной гордился»?
– Нет.
– И даже такая легенда, как Галина Уланова?
– Мои педагоги никогда меня не хвалили. Очень редко кто-то из них говорил: «Прилично». Но, как ни странно, я не нуждался в их похвале. По их обсуждениям я сам понимал, получилось у меня что-то или нет. Я был в этом плане уникальным учеником. Теперь мои собственные ученики жалуются на то, что я их не хвалю...
Я всегда был требователен к себе, и мои идеи – как воплотить тот или иной образ на сцене – очень часто «цепляли» педагогов. Я думал, почему же Галина Сергеевна именно меня выбрала, ведь вокруг было много талантливых девочек и мальчиков. Видимо, ей моя увлеченность пришлась по душе... Случается, что сейчас, когда ищу какое-то решение, вспоминаю о ней: вот бы пригодился ее совет.