Двор, перед 41 школой города Братска, был похож на пространство между школой-цитаделью и обводом стен в крепости. Этими стенами были дома 32 и 33. Они начинались от «арки», так люди называли расстояние между домами, через которое машины въезжали во двор с проходящей под окнами двуполостной дороги. Затем оба муравейника образовывали пропорциональные угловые подъезды. А потом шли различия: 32 упирался в прокат коньков, от которого начинался школьный стадион в футбольное поле; 33 же образовывал ещё один вход вместе с лицевой стороной школы.
Такое положение давало юным жильцам парных домов ходит в школу особым путём: через низенький, не выше луговой травы, ржавенький заборчик, служивший формальной границей миров. Так школьники выходили из подъездов и «плыли» через асфальтовый ров, где парковались «корабли» в асфальтовые канальчики, которые пронизывали детскую площадку и даже, выводили к проходам в низеньком заборчике, от которых дети шли вдоль молочных, обложенных белой галькой, школьных стен к центральному входу.
Как раз в этот ранний час на «островке» с широкой крашенной в жёлтое лавкой и «городком» из деревянных панелек разного цвета, расположился Сёма Брителькин. Сёма всю прошедшую ночь потреблял коньяк и, естественно, был не в силах «держать лицо». Он полулежал на лавке, вытянув шею и сделав то выражение лица, которое означает либо возвышенность мыслей, либо отсутствие оных вовсе. На нём были чёрные повседневные туфли, белые плотные носки, чёрные штаны в уни-секс, которые держали красные тонкие подтяжки, белая футболка с красным принтом и надписью «San tropez», чёрным клёшевым плащом на распашку и, наконец, красным лицом с большим носом-картошкой и не менее большими ушами, вполне соответствующим триединой концепции его образа. Сёма всегда стригся коротко. И на весеннем солнцепёке он тщетно пытался закрыть голову ладонью длиной не более десятого айфона. Каждая неудачная попытка заканчивалась медленным выбрасыванием её за границы лавки, так будто она отнялась. Другая же рука наоборот, предплечье и запястьем неподвижно лежала на слегка закрученном кончике лавочной спинки, вынося только локоть. Солнце в это время дня освещало почти всю площадку. А ветер в это время года не раздражал своими лёгкими свежими порывами почти всех братчан.
И тут, казалось бы, в тупиковый момент соц-реалистичного повествования в крепости появился лазутчик. Полутораметровый полный старичок, в костюме, который, казалось, пользовался для всех свадеб и выпускных советского времени одновременно, семеня, подбежал к единственному «стражу» и запыханным голосом спросил:
- Извините, у вас занято?
Очнувшийся от транса Сёма брыкнулся. И молча, уступил половину лавки. Оба сидельца скрестили ноги у лодыжек, ссутулились, сложив руки в замок, и склонили голову. Просидев так, будто они у комедийного кабинета венеролога, они начали сначала переглядываться, а потом, спустя беззвучный закадровый смех, и разговаривать.
- Извините пожалуйста, - произнёс Семён, пошатываясь, но не меняя позы. – а вы… кто?
- Йаа… - растеряно протянул Старичок. – А вы поверите?
- А я надеюсь. – сказал Семён, отвернув от собеседника голову, как бы ожидая щелчок.
Но вместо он услышал:
- Он! Он я! – сказал старичок, не глядя указав пальцем вверх.
- А я Семён. – представился парень, не в силах найти более вразумительного ответа.
- Очень приятно! – радостно отозвался старичок.
Спустя очередную неизвестно откуда взявшуюся паузу, он снова обратился к соседу по лавке:
- Семён, а вы местный?
- Ну, как… - замялся он. – Здесь живёт моя бабушка. – сказал он, указав пальцем на угловой подъезд 32 дома. – И я здесь жил… До университета. Сейчас с отцом, чтоб он не менялся! – его полные обветренные губы налились кровью, а серые глаза вспыхнули. - В другом микрорайоне.
- Понятно. – протянул старичок, даже не скрывая, что слушать кого бы то ни было ему не хочется. – А я… Я здесь уже давно не был. И место это… я помню совсем другим.
- Да не преувеличиваете. – перебил его Семён. – Вы ещё бодрячком!
- Да не в том дело! – досадливо крикнул старичок. – Видите ли, я здесь однажды вещь одну оставил. И теперь не могу найти.
Семён во время короткой тирады собеседника внимательно и даже как-то философски наблюдал за семейными перипетиями местных дворовых любимцев, а потому машинально ответил:
- Что же потеряли? – произнёс он, закусив нижнюю губу.
- Поверите ли? – снова замялся старик, не замечая состояния собеседника. – Моветон какой-то, по вашим меркам, получился… – начал он рассказ. – Я проигрался в карты.
- В зассыху? – спросил Семён, словно бы не в силах взглянуть на старика.
- В пьяницу. – возразил тот. – Зассыха – это не про карты.
- Виноват. – сказал парень меланхолически.
- Я никогда не верил в покаяние. – проворчал старик. – Но всё-таки… - он сделал глубокий вдох, спасший его от приступа поучений. - Я ведь творец. И натворил много…
Семён не шибко реагировал. И старик в страхе от потери слушателя пошёл в атаку:
- Знаете рептилойдов? – спросил он.
Семён вспомнил своё заточение на даче каждое лето детской жизни. Где из развлечений были только те правдивые каналы, которые нравились дедушке. И слово «рептилойд» отозвалось в его памяти ярким откликом. Он встрепенулся. И даже оторвался от своих наблюдений:
- А вы? – спросил он с пробуждавшейся иронией.
- Вот рептилойдам и анунакам, в придачу, я проиграл всё. Всё пространство, все инструменты… - старик чуть ли не плакал. – Как я без всего? Я… не я.
- Главное, что не в долгах. – сказал Семён, потухнув. – Кредиты зло! Истинно говорю вам.
- Да если бы! – пуще прежнего заныл старик. – Кто б мне в долг дал!?
- Видно вы в быстрозайме не были. – произнёс Семён патетически. – Они бы и чёрту дали.
Старик ядовито улыбнулся:
- А вы можете мне помочь?
- Душой я с вами. – искренне сказал парень.
- Этого, вполне, достаточно. – заключил пожилой проситель.
Семён смиренно вздохнул.
- Думаете, я так просто всё создавал? Раз и всё! Нет!!! У меня был пульт управления. Другое дело, что я им пользовался, в общей сложности, лет пятьдесят. Но возможность всегда была. А сейчас… - сказал он в нос. – Я не могу его найти.
- А как же он выглядит? – участливо спросил Семён.
- Маленький, серенький смартфончик, думаю это так у вас называется, с серебристой кнопочкой блокировки… без всякого чехла. – старичок говорил так, будто каждое слово вызывало у него особое горе.
- А, всё-таки, зачем он вам? – спросил Сёма, удивившись своему любопытству.
- Отыграться. – стыдливо ответил старик. – Это… - сказал он, смотря вокруг. – единственное, что у меня осталось. Единственный кон для моего возрождения. И чтобы здесь ни говорили, - произнёс старичок, озираясь и переходя на шёпот. – они согласны, и имеют к вам… особый интерес.
- Бросали бы вы это дело. – сказал Семён собеседнику, как оные дворовые старики бессильно говорили молодым наркоманам, которых знали ещё с пелёнок. – Даже если вы выиграете, что дальше то? Продолжите побеждать? А зачем?
Он уже встал и собрался уходить, но затормозил. И снова обратился к старику:
- Вы свободны сейчас?
- Да. – прокряхтел тот.
- Ну, вот и начните творить. В хорошем смысле. До свиданья! – заключил Семён, разворачиваясь и кривясь от того, что пришлось давать советы. Да ещё и такие банальные.
Сёма решил как следует прогуляться, прежде чем возвращаться к отцу и приводить себя в порядок. Он вошёл в «арку» и на выходе заметил, неопознанный в философском угаре, овраг по левой стороне, где шла экстренная починка труб.
Рабочие так по-восточному увлеклись, что разбросали землю и сантехническую утварь на трёхметровом пространстве вокруг. И Семён, вспомнив отцовские футбольные гены и своё безалаберное свойство, пнул ближний кусок земли.
Тот пролетел метр, ударился о бордюр и оказался куском серого металл. Зло смеясь над собой, Сёма подбежал к «куску» и всё понял. Внимательный осмотр девайса только упрочил уверенность.
Он подумал о мире, о девушке, о счастьи и творении, а потом об отце, который его попрекал и жаловался на собственную мать, его бабушку.
Серенький смартфон со всей яростью обиженного ребёнка был уничтожен. Низведён до мелких кусочков.
А Сёма, включив произвольную, но матерную, песню шнура, отправился в путь, намереваясь идти туда, куда глаза глядят.