Часть 28. С новым 1943 годом!!!...
Часть 26. Обычные неприятности войны...
Часть 1.....
ПОДСТАВКА...
От сумы и от тюрьмы не зарекайся!
Пословица.
Но на этом история с переброской танков и боеприпасов в Дыдымку не закончилось. Прошло несколько дней в обычной суете предшествующей наступлению. Я начал забывать злополучную поездку, но однажды прибежал посыльный и сказал, что меня вызывает полковник. Я подумал, что меня потребовал наш командир, но посыльный добавил, что меня вызывает начальник "смерш" ("смерть шпионам", то - есть контрразведка) кавалерийского корпуса. Полковник принял меня вежливо и холодно. У него мужественные черты лица, красивая седина, туманно-серые глаза в сетке морщин. Одет в хорошо выглаженную форму, на груди значок почетного чекиста и старый потемневший от времени орден красного знамени без ленточки. Перед ним лежала папка с бумагами, в которых он делал какие-то заметки. Произошел разговор, точнее - допрос, который я запомнил, примерно, в таком виде:
- Вы подтверждаете, что получили приказ командира полка вывести на передовую, в пункт сосредоточения, группу танков и машины с боеприпасами? - спросил полковник.
- Да, - ответил я, недоумевая, где я "промахнулся",
- И вы выполнили приказ?
- Да, выполнил, правда с опозданием, - и я рассказал о всех передрягах памятной поездки, начиная с отсутствия транспорта, поломки мотоцикла, разрушенном немцами моста и т. д. Полковник слушал сначала спокойно, но потом начал торопить, прерывать вопросами, искал на карте другой более короткий путь в Дыдымку. Вопросы его были жесткими, сквозило желание в чем-то меня изобличить, поймать на противоречиях. Я терялся в догадках, чем вызвано такое отношение к этому случаю, имеющему достаточно простые объяснения. У меня начало создаваться впечатление, что у полковника имеется свое понимание этого дела и его раздражало, если в чем-то я ему противоречил. Наконец, он отложил протокол, сказав, что кое-что надо перепроверить, отпустил маня. Мой приятель, помощник начальника штаба по разведке Голубев, за ужином, расспросив меня о моем "общении" с полковником "смерш", сказал, что начальство полка что-то темнит и у него впечатление, что мне "клеят" срыв операции Донского кавкорпуса, из-за неподготовленности полка. Всего-то!... Понятно, какое у меня было после этого настроение. И как я ворочался в палатке до полуночи, пытаясь заснуть. Назойливо возникал незатейливый мотив, слышанной в детстве песенки времен гражданской войны:
Что-то солнышко не светит
Над головушкой туман:
Али пуля в сердце метит,
Али близок трибунал...
На другой день опять вызов в палатку полковника "смерш". Полковник, молча, дописывает протокол и дает его мне: - Познакомьтесь и подпишите каждую страницу, - сказал он. Ну, эта процедура была мне знакома. Подписывал такие протоколы еще, будучи в Совгавани в 1939 году. Тогда меня арестовал начальник местного райотдела НКВД Зимин. Правда, быстро отпустил, взяв с меня подписку о невыезде, но неоднократно вызывал на допросы. Он явно "катил бочку" на руководство строительства, угрожая мне, "снова арестовать и сгноить". Это продолжалось не долго, так как к этому времени был снят нарком Ежов. Появилась на время обратная волна": органы освобождали некоторых арестованных, обязывали даже выдать им путевки в санаторий и тому подобное. В тоже время репрессиям подвергались... многие работники НКВД, в основном, якобы, "за превышение власти". Был вызван во Владивосток начальник Совгаванского рай отдела Зимин и расстрелян. Как говорится, мои личные неприятности на этом закончились, хотя, увы, через некоторое время аресты снова возобновились. Чуть ли не по слогам, не обращая внимание, на нетерпение полковника, прочитал протокол.
- Я готов подписать, но вот тут описка: я получил приказ командира полка 24 декабря, а в протоколе написано 23 декабря. - Какое двадцать четвертое? - закричал полковник, - Вы же с самого начала признались, что опоздали. - Я и сейчас признаю: опоздал на четыре часа с лишним. Но не на сутки и четыре часа. Конечно, сутки с лишним! - заявил полковник. Так сообщил ваш командир, а помпотех, в подписанном им протоколе, подтвердил эту дату. Или что же, начнем расследование сначала? - К чему расследование, - возразил я. - в протоколе, в общем, все написано правильно, а насчет даты - спросите у командира полка еще раз. Мне добавить больше нечего. Полковник послал своего красноармейца за помпотехом полка М.Стрижаком, а когда тот явился, спросил о дате получения мной приказа. Помпотех ответил - 23 декабря. - А вот лейтенант называет другую дату. Что же мне ехать в Дыдымку и допрашивать танкистов, шоферов о дате выезда и приезда? - спросил полковник. Помпотех замялся и сказал, что дату ему назвал командир полка Бейнар. Сам же он был в отъезде. Полковник зло посмотрел на него: - Можете идти, - сказал он помпотеху. Затем вызвал своего солдата, посадил рядом со мной и вышел. Я сидел довольно долго под охраной в качестве подследственного. Но настроение улучшилось - Что-то стало проясняться. Полковник, вернувшись, долго молчал, вертя в руках протокол моего допроса. Потом по доброму улыбнулся, чего я от него никак не ожидал, поднес протокол к коптилке из снарядной гильзы и, бросив на землю горящую бумагу, протянул мне руку:
- Финита ля комедия! Ты свободен, иди служить дальше, лейтенант. - Ну, что-то в этом роде - всего ведь не упомнишь... Через несколько дней полк узнал, что по настоянию командования Донского казачьего корпуса, командир нашего полка, Бейнар, отстранен от должности за срыв наступательной операции корпуса. Уже, несколько позже, я провел, из любопытства, собственное "расследование". Наш командир был болезненно удручен потерей большинства легких танков во второй стычке с немцами, на которую его якобы "толкнули" казаки. По-видимому, он решил, учитывая слабое понимание казаками специфики действий танков, проводить более самостоятельную политику. Так он, не соглашаясь с решением командования корпуса, втравил штабистов в споры и... упустил время: и казаков не переубедил и полк к наступлению оказался не готов. Назревали неприятности... Испугавшись, он стал искать для себя выход, то - есть "козла отпущения". А помпотех полка, не знаю вольно, или невольно ему помог. Что ему какой-то лейтенант, хоть и начбой - в случае успеха командир нашел бы способ его отблагодарить. Не обрати я внимания на фальшивую дату, что было возможно, если учесть мое нервное напряжение и склонность к рассеянности, я, в лучшем случае, был бы разжалован и направлен в штрафной батальон. Там бы недолго обретался: по тогдашним правилам "до первой крови", с восстановлением во всех правах или в числе павших славной смертью. Ведь штрафбаты для командиров и штрафные роты (для солдат) использовались как ударная сила на самых мясорубных участках. Но и дрались они самозабвенно: велико было желание оправдаться и вернуть погоны и награды. В общем, кончилось по пословице: как ни резва, будь ложь, а от правды не уйдешь.
------------------------------
Эта история закончилась, но через пару дней в ней неожиданно была поставлена печальная точка. Кстати, все в той же Дыдымке. Уже не помню зачем, я на броневичке подскочил в Дыдымку. Едва я "спешился", как немцы начали обстрел нашего переднего края - походило даже на артподготовку. Я двумя прыжками подскочил в окопу казаков боевого охранения танков и прыгнул в него. В этом окопе уже оказались, к моему удивлению, полковник-командир казачьей дивизии, с которой наш полк взаимодействовал и командир полка этой же дивизии. Вдруг, вслед за мной, в окоп спрыгнули (я раньше их не заметил) слишком хорошо мне знакомый седой полковник "смерш", в сопровождении нашего полкового контрразведчика "смерш" лейтенанта Г.Лелюшкина. Словом, как говорится, я, неожиданно, попал в хорошее общество! Обстрел наших позиций продолжался, а затем показались два немецких танка Т-IV. Под огнем артиллерии казаков они постоянно меняли курс, виляя прошли по ровной степи половину расстояния до нашей передовой. Наши замаскированные охапками сена, танки (...ну - просто стога сена!) огня не открывали. Было очевидно, что это разведка боем, для выявления наших огневых средств. Танки остановились и сразу же, задним ходом, чтобы не подставлять борта, пошли назад. В этот момент один танк завертелся на месте (вероятно, потерял гусеницу), а затем и загорелся. Из танка выскочили два танкиста и побежали, виляя и припадая к земле вслед за удиравшим вторым танком. Казаки тотчас открыли из окопов частый огонь по бегущим немцам. Но беглецы благополучно добежали до окопов. В бинокль было видно, когда они нырнули в них. Я давно не слышал такого затейливого мата, каким разразился командир дивизии. Он кричал, что казаки покрыли его голову позором, не сумев подбить бегущих фрицев... Потом он успокоился и спросил: - У кого, что есть во фляжках? Не дай Бог убьют, а вино пропадет... У начальства вино нашлось, а я и наш Лелюшкин были "пустыми". Полковник "Смерш" протянул мне флягу и подмигнул. Я достал из полевой сумки свою затрапезную кружку. Мы чокнулись и полковник спросил:
- Не обижаешься, лейтенант?
- Не вы же, товарищ полковник, затеяли это грязное дело.
Обстрел прекратился, и начальники начали прощаться. Полковник "Смерш" начал первым вылезать из окопа, а наш лейтенант "Смерш" быстро вскочил на бруствер окопа и протянул руку, помочь своему пожилому коллеге. Но когда голова полковника едва приподнялась над окопом, раздались взрывы серии мин и мы с изумлением увидели, что над залитым кровью лицом полковника уже нет ни фуражки, ни части седых волос. Нас, оставшихся в окопе, забросало землей и кровью полковника. А лейтенант Лелюшкин стоял над окопом, весь открытый, но невредимый. Стоял и держал за руку повисшее тело пожилого контрразведчика. Что это?, игра случая: именно я оказался последним человеком, с которым он дружески поделился вином?