В фильмах драматурга и кинорежиссера Александра Велединского тема русскости, России проходит красной нитью – как желание найти ответы, постичь, разгадать, объяснить. В 2000 году он ярко дебютировал притчей «Ты да я, да мы с тобой», затем были сериал «Закон», нашумевший фильм по произведениям Эдуарда Лимонова «Русское», лидер проката «Живой», вызвавший бурные дискуссии «Географ глобус пропил», потрясающий виртуозностью фильм «В Кейптаунском порту...». А сейчас заканчивается работа над сериалом «Обитель»…
Текст: Арина Абросимова, фото: Александр Бурый, фотографии со съемок предоставлены Александром Велединским
– Александр, вы сняли картину со всеобъемлющим названием «Русское»…
– Прошло – сколько? – шестнадцать лет с того момента, как фильм вышел. Когда мы его делали, я группе сказал: «Не будем издеваться над временем и страной. Постараемся быть максимально честными». Честная позиция не бывает ни антисоветской, ни просоветской, она про людей рассказывает. Понятно, что менялся строй и мы сейчас в другой стране живем. Я помню ту страну и не хочу в нее возвращаться, но никогда не буду ее ни ругать, ни хвалить, хотя там были и плюсы. Строили, любили, воевали, рожали. Ты был уверен – окончишь школу, у тебя будет работа, бесплатно вылечат, если заболеешь. СССР – это детский сад, в котором тебя накормят, напоят, уложат спать… А сейчас даже бывшие диссиденты говорят: ну вот мы и увидели «оскал капитализма». Обывателю вживаться в социализм было проще, чем в этот «оскал».
– Тогда вы сказали: «Я просто люблю это слово – «русское»...
– Люблю его до сих пор. Я русский. И в этом слове нет никакого унижения других национальностей. Каждое русское слово хорошо, даже те, которые непечатные – вкусно и ярко, когда к месту. Что касается названия фильма, то, конечно, там есть некий подтекст… Недавно я показывал его во ВГИКе, с пленки, в зал пришел к финалу, для обсуждения со студентами. И знаете, все-таки там вписан некий русский код – нашей ментальности.
– Как бы вы сформулировали этот код?
– Так же, как и раньше формулировал –«Терпение». Но в нынешней обстановке – когда терпение уже заканчивается – необходимо помнить пушкинскую фразу: «Не приведи Бог видеть русский бунт». И это должны учитывать все, кто нам это терпение пытается навязать... Мне 60 с лишним лет, и я все время слышу: «надо еще немножко потерпеть, и вот впереди вас ждет...» Да не ждет нас впереди никакое радостное будущее, если мы будем все время терпеть. Читайте Александра Сергеевича...
– В христианстве терпение – добродетель…
– Смотря что терпеть. Когда с точки зрения христианства и, в частности, православия ты претерпел искушение – плотское, духовное, какое угодно! – это одно. Но если к терпению нас призывают те, у кого все давно в порядке и им терпеть не особо надо – это совсем другое. А простые люди устают терпеть...
– Вы один из сценаристов сериала «Бригада». Те ребята не хотели терпеть?
– Я им сочувствую. В первую очередь это история страны. Мы же не из головы сценарий взяли – все подсказало время, мы видели таких людей, читали газеты, смотрели телевизор, все происходило на наших глазах. Фильм упрекали в «романтизации бандитов», но почему-то не видели итога – чем все заканчивается. Саша Белый потерял все: жену, ребенка, мать, друзей. Потому что поверил Времени, которое случилось. Он говорит: «Океан денег, в стране скоро будет океан денег!» Он не устоял перед соблазном и за это поплатился. Всего-то надо исполнять десять заповедей, а никто не хочет. Или не может.
– Даже люди, исполняющие заповеди, все равно платят – за то, что исполняют.
– Это и есть предмет художественного исследования, позволяющего искусству жить. Чем больше человек себя ограничивает, чем он праведнее, тем больше у него искушений. Кто-то из Святых Отцов говорил: «Если за обычным человеком ходит один бес, за священником – десять, то за монахом – тысяча». Мир несправедлив – это изначально понятно. Но и Бог несправедлив, Он милосерден – вот Его главное качество.
– Милосердие выше справедливости – прощать всегда труднее.
– Безусловно. Иногда хочется кому-нибудь за хамство морду набить – это маленькая война, агрессия, но сдерживаешься, борешься с самим собой. Хочется быть правильным, а не получается – да? Потому что быть правильным и праведным – не одно и то же. Праведность – это подвиг. К Серафиму Саровскому приходили монахи и видели его с мешком камней за спиной: «Почему ты так делаешь, ты ведь и так уже святой?» А он отвечал: «Я томлю томящего меня». Делая кино, мы тоже грешим, подвергаем людей и себя соблазну. По-моему, у Бердяева было «оправдание греха творчеством». Это спорное зерно, но я, по человеческой слабости, все-таки пытаюсь свои личные грехи оправдать экраном, при этом понимаю, что самое сложное – это соответствовать своему фильму, раз уж ты пытаешься говорить в нем о каких-то нравственных проблемах и надеешься, что зритель вынесет из просмотра что-то позитивное.
– В вашей картине «Географ глобус пропил» щемящая тема русской интеллигенции, классические обстоятельства в новом времени. И умный, талантливый, глубокий человек все прекрасно понимает, но – терпит, подставляет другую щеку, пытается приспособиться, наступает на горло собственной песне – образ лишнего человека… Однако, в отличие от классических героев, этот – не уедет, как Чацкий, он сознательно останется в этой русской жизни.
– Да, он останется. Но он – человек действия тем не менее. В отличие, скажем, от Зилова, который никогда не поедет на утиную охоту. А учитель Служкин ведет детей в поход и там получает свою мощнейшую дозу инициации, когда преодолевает искушения.
– Ваш герой предан своей стране – это его сила или слабость?
– Сила, конечно! Если ты предан тому, что любишь искренне, почему это должно быть слабостью? Если мы любим своих детей, это слабость? Ну, наверное, можно расценить это как слабость, когда бандит говорит: «А, у него есть дети, значит, украдем их и будем его шантажировать». Но мы же о другом говорим.
– Конечно.
– Тогда – эта любовь и дает ему силы! Любовь вообще дает силы всегда. Любви – много! У меня две дочки – 10 и 8 лет: «Папа, кого ты больше любишь?» Да моей любви на вас на всех хватит с лихвой, и было бы сто детей – сто бы любил так же! Нет такого, чтобы кого-то больше – кого-то меньше. Вот, пытаюсь им все время это объяснять.
– Но детей любить легко.
– Да, конечно. Как Лимонов сказал, детей и животных любить просто.
– А Родину любить – просто?
– Не очень. Потому что, к сожалению, так получается, что она тебе чаще изменяет. Но ты же мать свою не будешь предавать, если тебе она что-то плохое вдруг сделала. Поругаешь ее, посетуешь, а все равно, как с ней беда – ты за нее заступишься. Так и с Родиной – критиковать надо, защищать обязательно надо, а воспевать – не стоит, по-моему. Надо просто любить.
– Воспевать – это добрая традиция. Все великие воспевали... Пушкин, например...
– Пушкин был в разных настроениях. Тут на него давили, там его отпустили, а тут он выехал в Михайловское или в Болдино и ощутил этот простор и написал такое!.. И везде – и когда ругает, и когда воспевает – он прав! Я не имею в виду такое слащавое или пропагандистское воспевание: «Мы круче всех!» Да не круче мы всех! Мы – другие. Мы сами по себе. Такие, какие мы есть. И этим не надо гордиться, на мой взгляд.
– Быть «как все»?
– Зачем – «как все»? Лучшее брать. И признавать свои минусы, мы их знаем и живем дальше. Стараюсь бороться с ними в себе. За прошедшие годы, после фильма «Русское», у меня не изменилось отношение к русским. Мое глобальное мировоззрение, наверное, тоже не сдвинулось, но к каким-то фактам я отношусь уже по-другому. Как у Цоя в песне: «И мне не нравится то, что здесь было, и мне не нравится то, что здесь есть». Вот Салтыков-Щедрин говорил: «Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют». Ну разве это может нравиться?
– А на гоголевский вопрос: «Русь, куда ж несешься ты?» – мы уже можем ответить?
– Никогда не ответим. Если бы на это был ответ, если бы жизнью своей, жизнью всей страны мы ответили, то давно жили бы по-другому. Гоголь как раз этот код расшифровал очень точно в финале «Мертвых душ»: «Русь, куда ж несешься ты?» Конечно, все – правда, и мы пока остаемся такими, как про нас написал Гоголь. И это не хорошо и не плохо. Я подчеркиваю, что отношусь к этому как к данности.
– Есть смысловые параллели в ваших картинах, хотя истории совершенно разные. Например, «Живой» и «В Кейптаунском порту…»: у главных персонажей все должно было бы сложиться иначе. По сути, они прожили не свою жизнь – случай меняет их судьбы, и они пошли по другому пути…
– Да, если глобально брать, как сверхтему… Это истории о том, что случайность – это улыбка Бога. Помните, в фильме «Брат» вдруг открывается дверь – и там Слава Бутусов. Как олицетворение мечты. Это не случайность, это судьба! Балабанов просто случайности не допустил бы. Здесь мечта воплотилась! Так же, как в фильме «Рассекая волны» Ларса фон Триера: я хочу. Бог, дай мне! Пусть его тоже ранят. И Бог ответил: на, вот, его тоже ранило, и он теперь «овощ». Просил – получил...
– Парни воюют в Чечне, возвращается только один, но не может жить мирной жизнью и гибнет под колесами автомобиля – это ваш фильм «Живой». Герой нашего времени обречен?
– Я не считаю их героями нашего времени – они недостаточно архетипичны для этого. В нулевые годы нет героев, они были в 1990-е. Данила Багров – герой. Но не потому, что был в Чечне, и не потому, что он плохих убивает. Балабанов услышал свое время – несправедливое, кровавое, потерянное, когда ломались жизни, судьбы, – и взял архетип, который восстанавливал справедливость. Некоторые сочли это аморальным. Но чем сильны фильмы Леши Балабанова? Именно тем, что он давал людям веру, что справедливость все равно будет на земле. На мой взгляд, ее быть не может, хотя считаю фильм «Брат» позитивным. Героем становится тот, кто в сознании зрителей выражает некие идеалы – стремление к справедливости, к примеру. А ее все хотят. В нашем сериале «Закон» судья говорит: «Справедливость – это палка о двух концах. Если бы мир был справедливым, то клеток на всех не хватило бы». То есть все оказались бы в аду, даже самые правильные.
– Лермонтов назвал свою книгу «Герой нашего времени», но ни в ней, ни в Печорине нет стремления к справедливости.
– Нет. Но Печорин все же стал героем, как и Онегин, да? Они оба – архетипы своего времени, срез определенного класса. Река Печора и река Онега находятся дальше друг от друга, чем Печорин и Онегин – высказывание, кажется, Белинского. Это очень русская черта – искать современного героя. Написал Лермонтов гениальную книгу, и с тех пор все ищут героя своего времени. Но если об этом задуматься специально, то никаких героев не создашь. Андрей Вознесенский сказал: «Какое время на дворе – таков мессия». Мы почти не заметили, как произошла подмена духовного телесным. Французский писатель Мишель Уэльбек написал грандиозный роман «Элементарные частицы», который на меня произвел мощнейшее впечатление. Там доводится до предела то, к чему мы придем, если демократия, свобода, за которую мы так ратовали, – вся эта субстанция застынет, станет некоей социальной аксиомой, обязательной для всех: человечество придет к клонированию. А на сегодня она застыла. Через сто лет, утверждает Уэльбек, на земле не останется ни одного человека, только клоны, потому что Бог в человеке потерян, понятие «совесть» потеряно. Это причинно-следственная связь, «за что боролись, на то и напоролись». Но мы же хотим воплощения нашей мечты всегда. Когда мечта осуществляется – перед нами открывается другой мир. Багров–Бодров дверь открывает, а перед ним стоит другой мир в образе его кумира, а в этой комнате, за его спиной, трупы лежат... Да, это художественный прием, но и в жизни всякое может быть.
– Булгаков в романе «Мастер и Маргарита» предупреждал: «Будьте осторожны со своими желаниями – они имеют свойство сбываться»…
– У Пелевина есть рассказ «Хрустальный мир»: Ленин ходит-ходит-ходит у Смольного, а часовые его не пускают и не пускают, а потом все-таки пустили – и все, пожалуйста, два дурака-часовых совершили революцию в 17-м году… Случайностей же не бывает? Как человек православный, я думаю, это больше все-таки с суеверием связано. Говорят, мысль материальна. Наверное, мы что-то притягиваем. Человек – не изученное существо, и наши биотоки что только не делают! Но все можно научно обосновать – научно! Это не религия. Просто мы не знаем себя.
– Значит – реальность?
– Да. Я сам терпеть не могу в кино и в литературе, когда сплошняком идут «рояли в кустах». Но «В Кейптаунском порту…» я шел от обратного, чтобы специально показать: все люди друг с другом связаны. Мы же ничего не знаем не только про свое тело и про себя, мы ничего не знаем и про мир, в котором живем, воюем, государства создаем, рушим, присоединяем, отсоединяем, строй меняем и так далее. Человечество живет, и никто не знает, как между собой мы все связаны. Все персонажи этого фильма между собой связаны, только не знают как. А зритель знает – о персонажах картины, но не о себе.
– Сегодня режиссеры мало доверяют зрителю, его интеллекту, и понижают, упрощают подачу, весь мир пришел к примитивизму. А «В Кейптаунском порту…» многоуровневый сюжет разложен во временных пластах…
– Здесь – мое доверие к зрителю. В эту профессию я пришел довольно поздно, и какие-то стильные экзерсисы, глянец или бессмысленное, тупое кино мне скучно делать. Настоящее кино, я убежден, делается только от Любви, тогда оно войдет в сердце, душу и будет их греть. Этот сценарий я написал давно – я с этого начинал, когда Высшие режиссерские курсы оканчивал в 1997 году, и процентов на девяносто все в картине осталось так же. А фильм делал еще четыре года, с перерывами, с долгим монтажом, он вышел в 2019-м. Конечно, что-то новое я узнал про Южную Африку, когда приехал туда, во время съемок что-то поправляли, но так с любым фильмом происходит.
– При просмотре кажется невозможным драматургически свести воедино все линии, но они вдруг сходятся!
– Есть влияние «Фаворитов Луны» Иоселиани, «Коротких историй» Олтмена, Тарантино, конечно. Но он сам по отношению к Олтмену вторичен, что не принижает его – я имею в виду драматургию. И «Короткие встречи» Киры Муратовой – нелинейная история, но в финале все пазлы сходятся, а по режиссуре это настоящий шедевр!
– Современный зритель отвык копаться в смыслах, пытаться совместить начало и конец, уже не готов к сложностям восприятия…
– Да, многим фильм показался слишком запутанным, не все приняли и поняли. Один зритель так оценивает, другой – иначе. Молодежь 14–16 лет привыкла жить сразу в пяти параллельных мирах: всеми пальцами включают все гаджеты – и нормально! У них нет вопросов к драматургии фильма. Кто посмотрел его до конца, часто пересматривает в Интернете по многу раз, начинает думать о своей жизни, своих связях. В этом смысле я задачу выполнил. Как и все люди, я тоже ошибаюсь, это нормально. Но я всегда думаю о зрителе. Мне иной раз говорят: зритель не поймет. А я отвечаю: поймет, не сейчас, так потом поймет.
– Без капли лести: очень сильный и неожиданный фильм...
– Я считаю, это моя лучшая картина. Хорошего всегда было мало, думаю, так и должно быть. Искусства в кино вообще очень мало, потому что все связано с производством. У немногих получается. Если вижу искусство у других, я счастлив. Но представьте, есть сто Бергманов, триста Вуди Алленов, тысяча Феллини… Что тогда? Ситуация сложится еще скучнее, чем сравнение плохого с хорошим. Мы все что-то делаем, копошимся, а безусловным критерием является только Время. Если будут смотреть мои фильмы через двадцать лет, значит, я не зря их сделал. Семь лет «Географу» – это немного, и нельзя точно сказать, будет ли он жить дальше. Изменились правила в школе, и уже нельзя повести детей в поход, но сейчас молодые люди считают фильм актуальным.
– Если говорить не только о кинематографе. Мы же все хотим, чтобы зла совсем не было, чтобы добро победило…
– Да, и если бы все люди были добрыми, то не было бы войн. Но так никогда не будет, потому что добро питается от зла, а зло – от добра… Иногда мы попадаем в большинство, а иногда – в меньшинство. Иногда становимся той самой равнодушной толпой, а иногда что-то нас тревожит – и мы начинаем включать мозг. Эмпатия не зависит от образования, это может быть любой человек: таксист, академик, народный артист… Скорее, это зависит от воспитания. Слоган фильма «Живой» мне очень дорог в этом смысле: «Чувствуешь – значит, живой». Мы чувствовать разучиваемся постепенно, к сожалению.
Вот сейчас вдруг подумал: а может, наоборот? Чем более душно становится, тем больше начинаешь какие-то другие рецепторы задействовать? Знаете, когда снимаешь кино при бюджете, можешь себя чувствовать вольготно и даже вальяжно в чем-то. А когда снимаешь за пять копеек, становишься изобретательней как режиссер, пользуешься одним штативом, придумываешь какие-то невероятные вещи!
– Вы поразительно работаете с актерами, у вас они играют не так, как у других.
– Чтобы актер был убедительным, даже в своем страшном образе, скажем, в кино про бандитов, я должен и такую правду найти, что-то подсказать актеру, тогда он будет опасен и страшен для зрителя – это моя работа. В сценарии «Кейптаунского порта» у меня персонажи были без имен – маски: Моряк, Драматург, Пахан. Это функции, архетипы, а прекрасные актеры Сосновский, Робак, Стеклов, Ткачук, Кузнецов эти маски оживили своей энергетикой и талантом. Просто я провел хороший кастинг. Чистая форма без содержания пуста – необходимо ее очеловечить, внести в нее суть, смысл. В архетипе полно таких черт, которые человек может на себя проецировать и свою жизнь соизмерять с тем, что видит на экране, в спектакле, читает в книге.
– Но при этом вы говорите, что делаете арт-мейнстрим, то есть внутри жанра вы пытаетесь раскрыть стереотипы по-новому. И таким образом старые разрушаются, новые не приживаются, а для людей стереотипы часто являются психологическим каркасом, ориентиром, «как жить». Если в искусстве они ломаются, то человек остается без опоры...
– Да, согласен. Как в стихотворении «Гамлет» Высоцкого: «А мы все ставим каверзный ответ и не находим нужного вопроса»… Искусство не дает прямых ответов. Оно заставит тебя думать над своей жизнью. Ну, вот личный пример: я простой зритель – мне 24 года, 1983 год, будучи инженером-корабелом, я в командировке в Волгограде иду с женой смотреть фильм «Полеты во сне и наяву» Романа Балаяна. И мне стало страшно. Герой мучается, страдает, ни в чем не уверен, запутался, потерялся, полжизни прожил – и ничего у него нет, все чужое… И фильм мне помог – я начал двигаться, твердо решил, что точно уйду из той профессии, которой занимаюсь, потому что боюсь стать в 40 лет тем, кого сыграл Олег Янковский, и не хочу так же зарыться в стог сена. Или как Калягин в «Неоконченной пьесе для механического пианино» Михалкова – не хочу бежать по коридорам и орать: «Все! Жизнь прожита зря!» Для меня это фильмы прямого действия. Хотя я с увлечением работал, были интересные встречи, люди совсем разных социальных слоев – еще в советское время. И сейчас как кинематографист и драматург я этим пользуюсь – все неожиданно всплывает в памяти, я оттуда многое беру. Человеку, который занимается искусством, надо иметь такой резерв.
– Сейчас вы заканчиваете сериал «Обитель» – греющее душу понятие, но это трагедия места: обитель стала острогом...
– Это метафора. А метафора сложилась на Истории: Соловецкий монастырь стал тюрьмой, в обители Христовой устроили концлагерь. Все равно – обитель духа. Причем начали-то белые – прятали туда красноармейцев, потом красноармейцы его отбили и, что называется, довели до ума. Очень много неподтвержденных данных, со всех сторон. Люди, отбывавшие на Соловках сроки, вспоминают: началась стрельба, он где-то спрятался, пересидел, потом он вернулся в роту, и какой-то сиделец ему говорит, что расстреляли 300 человек. Он запомнил это на всю жизнь. И мы смотрим интервью с великими людьми – я фамилии специально не называю – и верим, потому что им нельзя не верить, они всей жизнью доказали, что они правы. Но все-таки мы поднимаем документы: в тот конкретный день было расстреляно 36 человек, в основном своих – чекистов. И картина меняется полностью... На Соловках мы узнали о таком странном понятии, как «соловецкая параша» – это истории, рожденные из разных воспоминаний, часто абсолютно противоположных, и найти истину практически невозможно. Потому что личные воспоминания всегда эмоциональны, а значит – противоречивы и преувеличены.
– Тем не менее это история убийцы…
– Не хочу сейчас «спойлерить», отвечу только пословицей: «От сумы да тюрьмы не зарекайся». Господь вложил в каждого из нас частичку себя, которая называется «совесть». То есть Бог в нас – это и есть совесть: тебе стыдно за свой поступок, не хочется вспоминать о нем, а надо, потому что надо покаяться… Люди часто говорят: как надоела эта чернуха. А вы пойдете смотреть кино про человека, который просто счастлив? «Москва слезам не верит» – замечательный фильм, но все решается через предательство. И любое достойное кино всегда идет через конфликт – внутренний или внешний!
– Человек становится самим собой, обретает свою личность только в экстремальных условиях – такой катализатор?
– Эйзенштейн говорил, что драматург – это как взбесившийся регулировщик: «Регулировщик должен разруливать ситуацию на дороге, а драматург делает все для того, чтобы всех столкнуть»… Я хотел на Соловки поехать лет тридцать – у меня не получалось. Прилетел в первый раз, с трапа самолета сошел и обычно звоню родным, что долетел, жив-здоров – а у меня на телефоне слетели все буквы, остались только цифры! Не маленькое и не большое, а просто чудо… Вот о чем говорили вначале – материализуется мечта. И все мои фильмы в общем-то об этом.