– Николай Максимович, расскажите о ваших любимых музеях.
– Третьяковка. В Тбилиси я обожаю музей Гудиашвили – это очень красивый музей. Я очень люблю, естественно, Эрмитаж, Русский музей, это смешно и глупо не любить. В Париже я обожаю музей «Оранжери», на меня бесподобное впечатление произвел музей «Прадо» в Мадриде, когда я увидел Веласкеса.
Когда я бываю в Нью-Йорке, то в «Метрополитен» я хожу просто как на работу, раньше он был бесплатный, ну естественно и в Англии в Национальную галерею. А напротив Метрополитен открылся музей, сын Эсте Лаудер его открыл, там висит Климт. Этот музей сделал в австрийском стиле, очень красивый. Там внизу еще есть кафе, я и в музей иду и ем круассаны в этом кафе.
В Египте есть – к сожалению давно я там не был – в Каире, музей Халиля – это один из самых лучших музеев в мире. Был такой очень богатый промышленник, который скупал импрессионистов, и этот дворец на берегу Нила построен во французском стиле и забит импрессионистами и китайской миниатюрой.
Мои два любимых музея в мире – это Frick Collection в Нью-Йорке и Wallace Collection в Лондоне. Это частные дома, которые превращены в музеи. В Париже еще есть Мармоттан-Моне, который я обожаю, очень хороший музей. Некоторое время назад я был в Амстердаме, специально ездил смотреть все музеи и, конечно, в Гааге маленький музей, где висит Вермеер – это чудо.
Рим – это вообще город-музей, Флоренция и Венеция – просто можно сойти с ума. И я из каждого музея везу книги, поэтому у меня дома все это есть, когда я скучаю, я сажусь и смотрю.
– С какими винами у вас ассоциируются балеты Григоровича? А балеты Эйфмана?
– Смотря какие... Есть один балет Эйфмана, который я безумно люблю и в котором, к сожалению, нет роли для меня – это «Красная Жизель». Этот спектакль я принял с первой секунды. И второй балет, который мне безумно понравился, это был «Онегин». У меня, конечно, к нему много вопросов, но момент письма Татьяны и финал балета – это мои два любимых места, потому что то, как Борис Яковлевич это придумал, – это очень здорово.
Для меня балеты Григоровича – это априори лучше всего. Я много раз рассказывал эту историю. В Тбилиси шли ленинградские версии балетов и я «Лебединое озеро» много лет смотрел Сергеевское. И каждый раз, когда я смотрел национальные танцы, про себя думал: ну почему бы, раз выходит невеста, не сделать, чтобы каждая невеста танцевала красивую вариацию. И вдруг, когда я увидел, что Григорович, оказывается, так придумал... Ну для меня нет лучше третьего акта «Лебединого озера», чем у Григоровича, я не понимаю другого «Щелкунчика», чем Григоровича.
Это режиссерски такая же сильная вещь, как и финал «Анны Карениной» у Эйфмана, когда толпа является поездом и ее не просто поезд переехал, а общество ее раздавило. Еще, что мне понравилось в этом спектакле, что не было ребенка вообще в спектакле, а присутствие ребенка было весь балет. Никто не выводил этого Сережу, никого она не выдергивала, а ты понимаешь, что ребенок присутствует на сцене все время, все время есть деталь от ребенка.
Вот у Григоровича эти апсиды в «Иване Грозном» – это уже гениально, то, как это придумано. Это два великих режиссера, абсолютно разных, каждый по-своему.
Конечно, у каждого балетмейстера есть своя лексика, кому-то нравится, кому-то не нравится. Для меня один из величайших балетов, режиссерски поставленных – это «Пиковая дама», которую Ролан Пети придумал для меня и на меня. Одно дело, когда я его танцевал, а потом я увидел это на видео и обалдел, как это режиссерски гениально придумано. Я ведь не имел возможности посмотреть на это со стороны, будучи очень долго единственным исполнителем этого спектакля.
Ну, а какое вино – не знаю. Наверное, какое-то очень дорогое.