Перед вами изображение "Игра на жизнь", мы видим здесь дьявола, поглощенного игрой, и человека, который находится в отчаянии. Однажды я видела его и тебя, читающий, в одном сне: вы находились в одной комнате, большой и темной зале, ты стоял у окна. Сегодня 16 апреля, скоро полночь, день был по-летнему жарким.
Утром я ездила по делам на Петроградскую сторону, затем гуляла по Парку Ботанического Сада и видела цветущий белыми цветами куст волчьей ягоды. В дальней части Сада в большом пруду этим утром я видела серый тающий лед в середине, в меньшем по размеру, находящемся рядом, отражалось голубое небо и высокие деревья.
Потом я смотрела с вершины высокого холма, увенчанного темной беседкой, на пруды внизу и думала о том, что красота проста. Это предисловие к тексту, завершенному некоторое время назад, я пишу, обдумывая другой: о том, что мальчик спросил Настоятеля, почему существуют несчастья, и еще о смерти, играющей в шахматы, и песне, которая преследует меня, о моей смерти... и каким печальным показался мне Митрополит Варсонофий, которого я видела в воскресенье вечером, а он видел и узнал меня, и как прозвучала фраза, сказанная Спасителем разбойнику на соседнем кресте.
Переезжаю в другую квартиру - завтра начну собирать вещи. Несколько дней осталось до Страстной. Нижеследующий текст был начат в феврале.
I. красная роза
На столе передо мной - одна красная роза в зеленой вазе. Только что я прочитала о том, как весной 14-го года в Пасху на закате дня ехала в открытой повозке, которую вез гнедой тихий конь, от Дворцовой к Спасу на Крови. Алый закат был настолько трагичен... а воздух холодным, но радость наполняла мое сердце.
Вчера я стояла на Литургии и мне пришло воспоминание о том, как я, впервые оказавшись в монастыре, была поражена тем, что все вокруг напоминало мне про Христа. Я привыкла к тому, что лишь в глубине моей души есть этот образ, и мне казалось странным, что повсюду иконы, перед едой нужно креститься, и все вокруг повторяют: "Господи! Господи!"
Это вовсе не напоминало мне о детстве.
II. неотменимая модальность слышимого
Неотменимая модальность зримого.
Хотя бы это, если не больше,
Говорят моей мысли мои глаза.
Я здесь, чтобы прочесть отметы сути вещей:
Всех этих водорослей,
Мальков, подступающего прилива,
Того вон ржавого сапога.
"Улисс" Джеймса Джойса
Какая печаль, какая тоска... белое небо за окном. Красная роза рядом со мной... Нужно идти гулять, но нет сил, так хочется заснуть, так хочется заснуть...
Прошел еще день, сегодня 28 февраля. Утром я была на Литургии, вечером - пела вместе с певчими Акафист Пресвятой Богородице. Я пела его второй раз в жизни (первый - неделю назад). Иногда я ошибаюсь и замолкаю... когда слишком сложные фразы. Я встаю позади певчих, пятой. Люди стоят вокруг. А недалеко от нас около чудотворной иконы Приснодевы Марии - трое Священников (один из которых Настоятель), Дьякон и служка (то есть чтец). Там есть такие удивительные слова... К примеру, "ненадеющихся надежда"...
Еще прежде я начала петь акафист Спасителю: в воскресенье вечером - после Причастия. Мне становится все лучше... три года назад, после того, что со мной случилось, я поняла, что мой слух (я об этом раньше не говорила) странным образом ухудшился и мне долгое время приходилось переспрашивать продавщиц в магазинах и кафе. А так же людей в монастыре. Это было настоящее испытание. Медленно, медленно слух улучшался. Но приступы боли в голове каждый раз неизбежно приводят к его ухудшению. И до сих пор я плохо слышу. Но все равно могу петь. Я и тогда предполагала, по какой причине это произошло, но мне не хотелось об этом писать и об этом думать. Теперь я слышу настолько хорошо, что могу петь вместе с певчими. Настоятель, кажется, из-за этого приходит в большое веселье. У меня слишком громкий голос, но чтобы петь правильно, нужно петь в полной мере, поэтому мой голос слышен всем в Храме. Я читала, что спазмы сосудов бывают даже у детей и часто остаются незамеченными. И теперь думаю: а не было ли у меня того же и в детстве, в 13 лет, когда голова болела просто немыслимо (это была сверлящая боль над левым глазом) и меня водили на МРТ, но дальше исследовать не стали? Хорошо хоть сильное обезболивающее прописали...
У меня голова не болит уже очень давно. Вчера вечером началась сильная магнитная буря - а у меня голова так и не заболела. Только слабость чувствую легкую. Весь день левая рука была такой же, как правая, и только сейчас она чуть холоднее.
Вчера вечером я посмотрела половину фильма "Медея" Пьера Паоло Пазолини. Это один из самых, самых красивых фильмов в истории этого мира!.. Сколько раз я смотрела его? Кажется, что ни одного...
Только что я досмотрела его до конца. Заполночь, на улице холодно, морозно. А день сегодня был солнечный, но я его, помня о вспышках на солнце, провела во сне. Не весь, конечно... утром я встала, провела пару часов на свету, а потом закрыла штору и легла в постель. На закате я встала, а в сумерках пошла в церковь, сегодня была большая поминальная Служба, где были все наши Священники и очень много людей. После нее я написала записку из десяти имен и подала ее на "вселенскую панихиду", которая будет завтра после Литургии. Завтра тоже будет полный Храм. Будет стоять стол... я на этот стол завтра перед Службой положу красные яблоки.
Третье марта, воскресенье, десять часов вечера. Сегодня я была на Причастии. Вчера вечером была такая метель, что весь город замело. Вчера утром на Литургию, которая завершилась вселенской панихидой, пришло море людей... но сегодня еще больше, потому что это последняя неделя перед Великим Постом. Вчера весь день я чувствовала себя плохо, но голова, можно сказать, не болела (в критический момент, в середине дня, я закрыла шторы и легла спать). Вечером сказала своему отцу Игорю, что мне очень тяжело оттого, что "прогулка отсюда до Летнего Сада и обратно - это уже много для меня", и что я не могу, как все, везде ходить (имею в виду - в торговые центры, рестораны, в музеи и на концерты), и что "на удивление хорошо чувствую себя в церкви". На это он мне ничего не ответил, и не возьмусь описывать его лицо в этот момент. Да, я заперта в Храме. Тот случай, когда я в прямом смысле оказалась заперта в Казанском из-за приезда Митрополита, о многом говорит.
Недавно пришла с вечернего Богослужения, пела Акафист Спасителю вместе с певчими (в третий раз). Но вспышки на солнце сделали свое дело и вскоре я поняла, что моя левая рука холодная, а правая нет, и что я ничего не слышу левым ухом. Справа стояли две женщины, в центре регент, слева - один певчий и иподьякон, который пел очень низко, но я его вообще не слышала, это просто ужаснуло. Я героически боролась до самого конца, путала фразы, и мне хотелось исчезнуть. Петь без левого уха никак невозможно... но, быть может, мой голос звучал совсем не так, как мне казалось.
Вещи видимы не сами по себе, а в зависимости от освещения. Эта гениальная фраза одного итальянца (Пьеро делла Франческа - художник и теоретик, представитель Раннего Возрождения) представляется мне той идеей, которая способа изменить мою жизнь. Потому что так часто я хочу с камнем на шее броситься в воду, но уже не могу говорить это отцу Игорю, мне слишком его жаль.
Дальше следовал еще один абзац, который начинался: "Даже отцу Андрею уже не скажу - он и так получил сполна." Но в нем был описан настолько важный случай, что я забрала его в другой текст - мой фундаментальный! - который пишу с осени 17-го.
В него перешли несколько абзацев про монастырь, несколько о моем детстве из первой части. (Туда я даже хотела забрать название настоящего текста. Чудесное, не правда ли? Но поняла, что это уж слишком.) А вместо - помещаю здесь строчку из своего старинного: "Горе от ума, действительно, потому что знаю и знала всегда, что какую бы дорогу ни выбрала, она окажется неверной дорогой."
III.
10 марта, Прощеное Воскресенье. На прошедшей неделе я, не покладая лап, работала над моим творением, которое должно стать совершенным отражением моей души. Мне все более кажется, что сравнение со зверем в моем случае чрезвычайно уместно. Люди живут иначе. Я же - как зверь. Зализываю раны и снова выхожу на тропу войны: три вечера подряд болела голова, потому что я отступала от диеты (плюс магнитные бури и изменения погоды), но сегодня я снова могу писать. Сегодня я снова была на Причастии, а перед ним Священник, который лучше всех говорит, произнес речь об изгнании из Рая. Он сказал: "Тварь, замыслившая стать богом, становится дьяволом!.."
В Евангелии есть такие слова: "от начала сущий..." Но я не замечала их раньше. Как много я не замечала в Евангелии раньше. Например, этих слов Христа: "Я есмь воскресение...", сказанных совсем незадолго до казни.
Вчера я купила белые гвоздики - пять больших веток мелких цветов - и поставила их в зеленую вазу вместо красной розы, которая завяла, пока у меня болела голова. Сегодня я встретила к Храме десятилетнего мальчика, больного раком, и, увидев меня, он бросился и обхватил меня, и уткнулся головой мне в живот. Мы знакомы уже несколько недель, и я часто о нем думаю. Что за прекрасное создание! Какой удивительный ребенок! Будто по краю мира гуляющий - так он гуляет по Храму во время Литургии...
Уже половина четвертого, а в шесть часов я снова должна быть в Храме - сегодня Чин Прощения, начало Великого Поста...
IV.
Вот, я вернулась из Храма, где меня по очереди благословили все Священники, от Настоятеля до самого молодого из них. Но рассказ об этой Службе я должна поместить в тот текст, который пишу уже полтора года (и надеюсь завершить за время Великого Поста, написать последние слова на Святой неделе).
12 марта, без пяти полночь. Вырезанный рассказ о последних нескольких днях я только что окончила и украсила эпиграфом из Есенина. Здесь же помещаю следующую цитату:
"Деревня тонула в глубоком снегу. Замковой горы не было видно. Туман и тьма закрывали ее, и огромный Замок не давал о себе знать ни малейшим проблеском света."
Говорят, что в Великий Пост бесы имеют особую свободу... А то и видно. Написать завтра автопортрет угольным карандашом? Ко мне ведь вернулось мое зеркало в сосновой раме, которое было у меня в Комарово... Теперь я могу сделать тысячу автопортретов, хоть каждый день по три штуки... Зеркало прямоугольное, такое, что с ним можно в полный рост... Для того нужно одеться в черное и положить на колени белые цветы. Достать из закромов черную шелковую блузку... блузку как у Ван Дейка.
Красота! Красота! Но душа моя, горестным сном уснувшая, не хочет слышать больше ничего о покаянии и прощении, о смирении, нет... она хотела бы вырваться на волю. Ах, я полцарства отдам за коня... Но, как сказал вечером в Прощеное Воскресенье Настоятель, когда наступает болезнь, и смотришь внутрь себя и понимаешь, что внутри одна только темнота...
13 марта, семь минут седьмого... там уже вышли из Алтаря и спустились в зал мои Священники в черных одеждах, держа горящие свечи в руках. В сумеречном голубом сиянии угасающего дня, которым наполнен Собор. Тьма будет постепенно сгущаться, и когда они дочитают третью часть Покаянного Канона Андрея Критского и пойдут обратно, в окнах будет уже сиреневый сумрак. А в самом конце повечерия в Храме станет совсем темно, а небо над городом - ярко-синим. Всем печально без меня, я чувствую сквозь пространство, разделяющее меня с ними, как они с тоской глядят на пустые ступеньки под иконой...
Там, под иконой Богородицы, мой призрак останется навсегда. И когда я исчезну, когда я уеду из Питера, они, глядя на эти пустующие ступеньки, будут видеть мой печальный силуэт.
17 марта, воскресенье. Сегодня я снова была на Причастии. Сегодня часть Литургии я простояла в обнимку с девятилетним мальчиком, который болен раком. Неподалеку Священники принимали исповеди, и я видела, что их поразила эта картина. А мальчик Митя заглядывал мне в глаза - долго-долго смотрел голубыми глазами. Потом снова, и снова. Перед тем как покинуть меня (он всегда внезапно оставляет меня), он сказал: "Да будет с нами сила!"
Южный ветер в городе. На моей памяти никогда еще весна не приходила в Питер так рано.
V.
18 марта, на улице голубые сумерки, я недавно пришла с прогулки, задернула шторы, включила яркий верхний свет (я уже давно по вечерам могу находиться в ярком свете, но не весь вечер, и, когда устаю от него, зажигаю свечу и закрываю ее зеркалом в сосновой раме, отвернутым от меня, и ложусь в постель и долго лежу с открытыми глазами и думаю обо всем, или, подложив под спину свернутое мягкое одеяло, сижу и пью чай; около четырех месяцев назад я узнала, что при угрозе инсульта безопаснее всего находиться в таком положении, чтобы спина была перпендикулярна ногам, и эта информация спасла меня от многой боли - стоило сесть таким образом, и голова переставала болеть, и свечи меня тоже сильно выручают).
Я сегодня ходила на Невский. Я дошла пешком до Казанского. Я купила новый альбом для рисования, в котором половина коричневых листов, а половина оливковых, и новый карандаш. Я навестила художников, но Валеры не было (мне сказали, что у него заболела жена). Был только Вадим и Кадыр, их обоих я вырезала из своего мира несколько месяцев назад. Пришло время рассказать, что же произошло тогда.
Из моих записей на белых листах, сделанных этой зимой:
"...которые не дали мне денег на метро. Я в тот день случайно потратила все деньги в Казанском Соборе и спросила у них (в тот день у церкви Святой Екатерины не было никого другого: ни Валерия, ни Романа, ни другого Валерия, не было Василия, Давида, Натальи, Владимира, не было никого, кроме этих двух предателей). Кадыр-то просто не дал в надежде, что это сильно повредит мне, думая, что я теперь живу далеко (я сказала, что сменила квартиру), и был разочарован, когда узнал, что моя новая квартира находится все же в пешей доступности, а Вадим еще пытался угрожать нападением и говорил: "Вы, евреи, все заполонили!" и "Меня раздражает, что ты так смотришь в глаза!" А я при этом была в полном облачении - длинная черная юбка и платок. А в сумке у меня лежала икона Ангела-хранителя, на которую я потратила последние триста рублей. Буду ее рисовать."
То было до начала морозов, а после я снова пришла и демонстративно не пожелала здравствовать ни тому, ни другому, а со всеми остальными (в тот день их было много) весело говорила, и тем двоим стало ужасно печально, они почувствовали себя чужими на этом празднике жизни.
Сегодня, подойдя, я сказала Вадиму: "Привет предателям!.." И ему стало весело, и он начал кричать разные вещи, призванные показать мне, что он чрезвычайно рад тому, что я снова заговорила с ним. Кадыр сначала отбежал прочь, как испуганный зверь, потом подбежал послушать (но я в тот момент молчала, а Вадим по-прежнему восторженно кричал) и снова отбежал. Не думай, читающий, что я настолько наивна, что не понимаю, какая опасность исходит от них двоих...
Но я зашла в Казанский сразу после - а там молебен перед иконой Богородицы начался. И Священник благословил меня Евангелием и Крестом. Как в тот день... в тот день я была на таком же молебне перед тем, как в мой адрес были сказаны те слова. Повторюсь - я была в церковной юбке. И Священник вдруг посмотрел на меня так странно, будто говорил мне: "Ты не боишься?" Будто говорил мне: "Сейчас ты выйдешь из Храма и - я вижу! - того человека, который станет угрожать тебе из зависти, из зависти к тому, что ты - часть Церкви, а он - нет!.."
В тот день на сказанные Вадимом слова: "Меня раздражает, что ты так смотришь в глаза!" я ответила развязно: "А я все равно не буду вас бояться!.." Со значением: да у тебя все равно не хватит смелости напасть на меня средь бела для на глазах у всех на Невском проспекте, особенно учитывая мой православный вид, так как найдется множество людей, к примеру, военных, желающих меня защитить. Потом на Исповеди сказала отцу Игорю, что бравирую тем, что не боюсь смерти, то есть делаю вид, а на самом деле...
Но я буду вспоминать слова того мальчика: "Да будет с нами сила!.."
Эта фраза напомнила мне другую - из рассказа Тургеневы "Бежин луг": "Кресная сила с нами!..." И еще - из "Поэмы без героя":
Я зажгла заветные свечи,
Чтобы этот светился вечер,
И с тобою, ко мне не пришедшим,
Сорок первый встречаю год.
Но... Господняя сила с нами!
В хрустале утонуло пламя,
«И вино, как отрава, жжёт».
Как я устала, нужно гасить свет, зажигать свечу, ложиться в постель... Лед в каналах еще не начал таять. Но утром шел дождь, и казалось, что уже завтра я увижу первые листья на деревьях... В доме тишина... На улице уже стемнело.
21 марта, я недавно пришла с прогулки по холодному но ярко освещенному солнцем городу. Ветер западный. Таврический сад закрыт, у закрытых ворот я развернулась и пошла вдоль него, левая рука постепенно замерзла очень сильно, но я все равно чувствовала себя хорошо. Вчера я купила бежевую короткую тонкую дубленку из искусственной кожи в магазине подержанных вещей и до сих пор этим довольна. Когда я зашла в тот магазин и стала выбирать, звучала песня Ника Кейва "Where the wild roses grow...", и я почувствовала истинное счастье.
Все дело в том, что я до безумия сильно люблю красивую одежду. Помню, как сказала Настоятелю на исповеди: "Я на нее смотрю!" Это я о той, которая на витринах Дома Ленинградской Торговли... но, повторюсь, самый лучший цвет - это черный, и нет ничего прекраснее черных длинных одежд.
Вчера я, не смотря на слабость и угрозу головной боли, пошла вечером на Литургию Преждеосвященный Даров, и в один момент я увидела в Алтаре великую красоту, ту красоту, больше которой нет. На такой Литургии не читают Евангелия, не поют Символ Веры. И для меня самое главное в ней - это фраза, которую произносит Священник, держа горящую свечу в руках: "Свет Христов просвещает всех!.."
25 марта, понедельник. Не могу более отрицать, что в последнее время происходит небольшое обострение фотосенситивности и, как следствие, головных болей. Но об этом много сказано в другом тексте. Он близок к завершению. Я почти окончила ту его часть, которая называется "Только праведные правы". Сегодня в Питере было солнечно и тепло, почти безветренно. Но в сумерках чуть-чуть все же заболела голова... Вчера был невероятно тяжелый день: утром я была на Причастии, после Литургии на улице говорила с той девушкой, которая зимой упала в припадке в Храме, потом, уже дома, я заснула, а проснулась с тончайшей головной болью, которая то исчезала, то снова появлялась весь оставшийся вечер, не взирая на это, я пошла на Службу, которая была по-настоящему мучительной для меня, потом лежала во мраке и в лихорадочке, но перед сном мой друг Митя прочитал мне, выбрав наугад, главу из Евангелия, оказавшуюся той (она начинается с того, что Ангел отвалил камень от гроба и сидел на камне), которая следует за последним отрывком, который я услышала (оканчивающимся тем, как у гроба выставлена была охрана, а вход завален камнем) в сумеречном мартовском свете, наполнявшем мой Храм во время Пассии.
О, как ужасен этот свет... Как долго длятся сумерки в это время года. Два года назад в это самое время я была на границе жизни и смерти.
Но я хочу рассказать самое главное. В пятницу вечером (22 марта) я пришла в Собор на поминальную Службу, вел ее отец Игорь и наш главный Дьякон, людей было немного, служили в главном Алтаре.
Священнослужители были одеты в фиолетовые с золотом одежды. День был бледно-серым, ветер западным. Город лежал в пыли. Каналы еще не начали таять, но снега на улицах уже не увидишь. Но вдруг закатное солнце осветило золото Алтаря и лицо Дьякона в тот момент, когда он благословлял людей, стоя на амвоне. Тихий магический звон кадила звучал в полупустом Храме... казалось, я стала свидетелем той минуты, которую он запомнит и будет вспоминать как нечто бесценное - сокровище, которое на небе.
И я помню, как два года назад... так же - во время Великого Поста... это было Всенощное бдение около весеннего равноденствия... как Настоятель вышел из Алтаря, и в тот момент, когда он сказал: "Благословение Господне на вас..." вечернее солнце осветило его лицо. Золотым сиянием зажглось убранство Алтаря, а люди, напуганные этой красотой, все обернулись назад, чтобы увидеть - но не увидели ничего, кроме обычного солнечного света в окне. А я стояла в толпе напротив него и увидела легкую усмешку на его лице, и сейчас же - стоило людям взглянуть обратно - волшебство окончилось... солнце погасло. Тогда я подумала: неужели они и вправду так глупы, так поверхностны и не любят и не хотят видеть красоту этого мира?
Но в этот раз они были словно околдованы красотой. Наверно, потому что на поминальные Службы приходят совсем другие люди. Солнце сразу скрылось, стоило Дьякону сойти вниз с солеи, но через некоторое время, когда он поднялся опять и повернулся лицом к изображению Богородицы, а хор запел "Честнейшую херувим...", солнце снова осветило Алтарь. И тогда моим глазам открылась красота, которую я хочу попытаться передать словами.
Я стояла и в сердце своем произносила: три цвета - сиреневый, золотой, зеленый. Еще - белые розы на Престоле в Алтаре. Да, еще белый цвет... Золото отливало зеленью, солнце сияло на зеленом ковре. А темно-сиреневый цвет неба в окнах Алтаря точь в точь совпадал с цветом облачения Дьякона в лучах солнца. Сиреневое небо я видела сквозь сияющие Царские Врата, золотой узор на ризе Дьякона был подобен узору золотых Врат.
Солнце медленно угасало. Чуть севернее востока - вспомнилось мне... Я стояла в тени, слева от Алтаря. Когда отец Игорь взошел на амвон и Врата закрылись, последнее солнце еще освещало золотые узоры, он окончил говорить - золото совсем потемнело.
Следующим вечером и воскресным утром Священники были в тех же ризах. Ты помнишь, читающий, я знаю Литургию наизусть, я стала частью Храма. Иногда я встаю почти точно напротив Алтаря, чуть левее... около того золотого подсвечника... как тогда, когда я упала без чувств и меня вынесли на руках из Храма. И там, у Престола, фигура Настоятеля, взывающего к Богу... а я смотрю на него и думаю обо всем. А когда он поворачивается к людям, я одна опускаю взгляд и опускаю голову в поклоне, а остальные люди лишь потом... вернее, некоторые из них. Они сразу поднимают взгляд, желая узнать, что дальше. Он долго приближается к нам, встает на краю и произносит благословение. Тогда они снова преклоняют голову. А я так и стою с опущенной головой, пока он не произнесет заветных слов, я поднимаю глаза - он уже поворачивается и уходит назад. Но потом наступает время, которое знаменует собой начало главной части Литургии: он произносит благословение, стоя на амвоне, и когда я поднимаю голову, он все еще стоит на краю и глаза его печальны, и он говорит: "Горе́ имеим сердца!"
И, сказав это, он поднял руки к небу, и темно-фиолетовый цвет подклада его накидки вдруг поразил меня, потому что я подумала, что точно такого цвета было небо над Иерусалимом в девятом часу вечера, когда умирающий на кресте Спаситель воскликнул: "Боже мой! Боже мой! Почему ты меня оставил?"
Так часто я думаю: мне слишком много дано, слишком много... Недавно, это было неделю назад, сказала после Причастия одному человеку, который мне не безразличен: "Я помню свое первое Причастие - мне было семь лет, меня ведь причастили сразу после Крещения; я не знала, что это такое, и мне казалось, что Причастие - это испытание". Того мнения держусь до сих пор. Вспоминается: "Можете вы не спать одну эту ночь?" Вернее так: "...приходит к ученикам и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?"
Тот человек - моя подруга Лена, которая утверждает, что просит благословение каждый раз, когда идет к зубному. Она вздрогнула, когда я произнесла слово "испытание". И я заметила, как вздрогнула женщина, стоявшая рядом, которая слышала, что я сказала. В тот день Лена, которая приходит не каждое Воскресение и не всегда причащается, потому что ей лень читать молитвы накануне (а может, еще по каким-то неизвестным мне таинственным причинам), но теперь из-за меня она стала приходить чаще, потому что я ее развлекаю... в тот день Лена пошла следом за мной к Причастию, след в след, и должна была увидеть, как Настоятель протянул мне Святую Чашу. И как я, отойдя на два шага в сторону, быстро перекрестилась и поклонилась поясным поклоном, а этого не делает никто, кроме монахинь и послушниц, но мне отец Игорь давным-давно говорил, что после Причастия следует поклониться, но я и без него чувствовала, что здесь должен быть этот поклон. Но помню, Игуменья Илариона меня обругала за то, что я хочу все знать (но из монастырской книги, которая хранится в Храме, я все же узнала, что после Причастия на словах "всегда, ныне и присно и во веки веков", положен земной поклоном всем тем, кто не причащался, а причастившимся - поясной; а отец Игорь этого не знал) и так внимательна к внешней стороне всего того, что происходит в Церкви. Да, это правда. Но могла ли я быть другой? Я должна оставаться тем, кто я есть. И разве все это - великая тайна? Нет... Тайна скрыта совсем не в этих традициях, в прежние времена известных всем. Тайна невыразима. Не бо врагом твоим тайну повем... В этих словах, на мой взгляд, заключается обещание отдать жизнь свою.
Еще я не рассказала о том, что в прошлый понедельник на пути к художникам зашла в цветочный магазин, где живет мой красный попугай. И он кричал, он раскрывал крылья, показывая разноцветные перья, и смотрел на меня одним глазом с неописуемым весельем. Иногда мне кажется, что единственное, чего мне не хватает - это деньги. Ты, читающий, должен усмехнуться такому утверждению, озвученному после стольких слов об истинной жизни человека. Но, вспоминая Настасью Филипповну, я повторяю вслед за ней: "...стало быть, меня за совершенство почитаете? Вы хоть и мастер угадывать, однако ж ошиблись. Я вам сегодня же об этом напомню..."
VI. в мрачнейшей из столиц
Гнев Господень нас в мир изве́рг,
Дабы помнили люди — небо.
Марина Цветаева
27 марта. Вчера в сумерках снова заболела голова. Пролежала много часов в состоянии, когда боль то появляется, то пропадает. Знакомое состояние. И в один момент в течение этого вечера я подумала: я еще не в таком плохом положении, ведь если бы оказалась в лечебном центре, куда отправляют пришедших в негодность чиновников из администрации президента, то за месяц вернулась бы к жизни. Мне бы хорошего врача!.. Завтра иду к новому профессору.
Последующие семь абзацев я вырезаю и помещаю в другой текст.
Еще мне печально оттого, что мои художники (кроме Валеры и другого Валерия) приняли с каким-то злорадством прошлым летом известие о том, что мне прописали лекарство для эпилептиков. Будто обрадовались и говорили между собой: "нет в ней ничего волшебного, она всего лишь психически больна!"
[вставка: через девять дней мне стало хуже, я отменила конвулекс, а позже выяснила, что подобные противосудорожные средства нельзя прописывать людям с фотосенситивностью без эпилепсии, эту информацию подтвердил профессор неврологии Б. из 1-го меда, таким образом, я пришла к выводу, что профессор психотерапии В. пыталась меня отравить.]
Да, и я помню, как отец Андрей совершенно изменился, узнав об этом. Словно я оказалась за чертой. Словно мне теперь уже нельзя доверять. Потом он еще долго подозревал меня не понятно в чем. Но он увидел, что я изменила к нему отношение, и опомнился. Как будто смог увидеть, что я хотела посмотреть, как он отнесется к такому повороту... вспоминается: "...а я на душу твою полюбуюсь!"
Пять часов вечера... День солнечный, но холодный. Ветер западный. Сегодня я совершила короткую прогулку и левая рука похолодела. Вчера была метель - на земле чистый тонкий белый снег. Они все виноваты передо мной - все шестеро. Каждый по-своему. Но меня несет поток повествования, я подчиняюсь ему и говорю лишь о том, о чем заходит речь.
Половина двенадцатого, я провела закатное время в Храме - там была Литургия Преждеосвященных Даров. Тихое солнце освещало Алтарь в течение всей вечерни. Перед Причастием зажглись электрические огни, а небо в окнах стало голубым, солнце зашло. Домой я возвращалась в сумерках, но фонари еще не горели. Голова все-таки заболела, но уже дома. Я зажгла свечу и легла в постель - все прошло.
Да, я хотела сказать... Но я слишком устала, чтобы писать. Кажется, снова начинает болеть голова...
30 марта. У меня мало сил, два вечера подряд болела голова. Пришлось пить обезболивающее, которое мне вредит. Но выбираю меньшее из зол. Честно говоря, я уже неделю его принимаю, хоть и не каждый вечер, и в самых малых дозах.
Нужно рассказать про мою новую надежду. Профессор гастроэнтерологии О. произвела на меня впечатление скорее негативное, слушать меня не хотела, все подвергала сомнению, объявила, что лично знает Нину Палну, то есть профессора В. Но в конце назначила мне ровно те исследования, которые я и хотела, то есть анализ крови на билирубин (в том числе).
Про билирубин я узнала благодаря подсказке профессора Ш. и нашла в интернете следующее:
"Спровоцировать иммунный ответ могут разные вещества. В медицине они называются фотосенсибилизаторами. Специалисты условно делят их на две большие группы: эндогенные (внутренние) и экзогенные (поступившие в организм извне). Эндогенные фотосенсибилизаторы – ферменты, которые продуцирует сам организм (холестерин, билирубин, желчные кислоты). Их избыточное производство может спровоцировать фотоаллергические и фототоксические реакции."
Потому я надеюсь, что она все же человек, для которого клятва имеет значение.
Еще я показывала ей свою Электроэнцефалограмму, где ясно сказано: "эпилептических паттернов не выявлено", и рассказывала о фотосенситивности. И я сказала: "Прихожу к выводу, что повышение фотосенсибилизации приводит к увеличению фотосенситивности". На это она ничего не сказала - опустила глаза. Более того, она согласилась с моим предположением о том, что у меня может быть "вегето-сосудистая дистония с церебральной ангиодистонией". О том, как я пришла к такому выводу, расскажу в другом тексте. [вставка: позже профессор Б. подтвердил мое предположение, но при этом сказал забавную вещь: "У нас у всех церебральная ангиодистония! По крайней мере у меня точно есть!"]
Располагавшийся на этом месте абзац ушел в него.
Я вижу, что всех поражают мои скромные знания о медицине. Они привыкли считать себя сверхлюдьми. Между ними и Священниками есть нечто общее. Помню, как сказала профессору В. летом 16-го, накануне первого путешествия в монастырь: "Психоаналитики - жрецы нашего общества!" Эти слова Юнга просто сбили ее с ног - как зажглись ее холодные бесчувственные глаза!
2 апреля. Как много нужно рассказать... В Питере наконец потеплело настолько, что листья скоро уже появятся. Но каналы все еще в оковах, то есть город еще не очнулся от мрачного сна, хоть солнце уже светит совсем по-весеннему. Как тепло сейчас на взморье... как бы я хотела оказаться там - на электричке до Репино, завернуть в мой монастырь, а потом к заливу... и там лежать на песке около кустов дикого шиповника и не думать ни о чем...
Четыре абзаца перенесены.
Я вернулась с короткой прогулки по бульвару, время - без десяти шесть В моем окне - голубое небо и освещенные солнцем крыши домов. Окно на север. Крыши и крыши... такой красивый вид. За время прогулки рука похолодела. Но я уже второй день не пью обезболивающее, потому что голова вообще не болит. В воскресенье я выпила последнюю таблетку перед выходом из дома, когда отправлялась на Пассию в Казанский Собор. А могла бы не пить вовсе, съела ее более на всякий случай. Утром того дня я была на Причастии... Вчера смотрела видео встречи Митрополита Илариона с молодыми людьми, и он сказал им, что, если ты каждое воскресение ходишь на Причастие, то сразу после Причастия ты должен начинать готовиться к Причастию. Я усмехнулась... я была одна в комнате. Ровно так я и смотрю на вещи, да только я более всего на свете хочу забыть обо всем... И в эту секунду мне вспоминаются слова Ника Кейва: "Now you might think it wise to risk it all... throw caution to the reckless wind..."
Как дороги мне эти слова, как важны... но наступает новый день, и новый день, и новый день. Печаль будет длиться вечно.
Два абзаца перенесены.
Когда я зашла в Собор, Служба уже началась, но Священнослужители еще не вышли из Алтаря. К моей печали, свет в Казанском не погасили, как это делают во время Пассий, вероятно, по причине того, чтобы можно было наблюдать за сомнительными личностями, которые всегда здесь имеются. Вышел Епископ... митра его сверкала бриллиантами. Людей было много. Епископ прошел кругом по Храму. Мне показалось, он узнал меня. Он приезжал в мой Собор вместе с Митрополитом Варсонофием. Потом я решила искать место сесть, но при этом такое, чтобы было слышно, как будут читать Евангелие, и пошла туда, где вообще-то сидеть не подразумевается, но люди всегда там сидят. Я увидела свободный кусочек гранита и обратилась к человеку, который стоял рядом: "Можно я здесь сяду". Сослепу я не поняла, к кому обращаюсь. Это был человек на героине.
Молодой человек в черной одежде... в черной кожаной куртке, коротко стриженный, невысокий. С остекленевшими глазами. Мне сразу стало ясно, что героин еще в нем, но уже покидает его. В первую секунду он не понял моего вопроса. Но во вторую понял и чуть отодвинулся в сторону. Казалось, его удивило, что я говорю на его языке и обратилась к нему так, будто он самый обычный человек. Я не почувствовала никакого страха.
Начали читать Акафист Спасителю. Белый дым поднимался ввысь... Рефреном звучали слова: "Помяни нас, когда приидеши во царствии своем..." Вскоре он сел рядом со мной. И так мы долго сидели - плечом к плечу, как братья по несчастью. Он немного качался - в ритме, который меня нисколько не раздражал. Вообще меня сразу поразило, что прикосновение этого человека совсем не казалось мне мучительным.
В какой-то момент он встал. Потом я вдруг заметила, что его уже нет рядом. Это произошло во время чтения Евангелия, насколько я помню. И я подумала: это из-за того, что ладан мучил его. Но ближе к концу я увидела, что он лишь отошел подальше, но оставался в Храме. В самом конце Богослужения, когда я уже стояла у амвона и звучала молитва Ефрема Сирина, он снова оказался рядом со мной. Он напомнил мне того человека, жившего во гробах в стране Гадаринской, который прибежал и поклонился Спасителю и закричал: "что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? заклинаю Тебя Богом, не мучь меня!"
И Священник потом высказал с амвона мысль, которая пришла ко мне, когда мы с тем человеком сидели плечом к плечу: что Бог может вмешаться в жизнь любого человека - жертва Христа стала тем выкупом за наши души, которые в рабстве, которые на дне черного озера... "Но раб не пребывет в доме вечно, сын пребывает вечно. Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны будете."
3 апреля, час дня. На улице солнечно и, должно быть, тепло. Вчера перед сном я думал о том, что продолжить свою мысль нужно следующим образом... попытаюсь вспомнить...
На этой фреске Перуджино изображена (на заднем плане слева) сцена "кесарю кесарево". Как красиво звучит эта фраза на церковнославянском, не правда ли? Кесарева кесареви... И вчера, лежа в постели в темноте, я вспомнила таинственные слова Спасителя, обращенные к апостолу Петру: "...цари земные с кого берут пошлины или подати? с сынов ли своих, или с посторонних?" Петр ответил: "С посторонних." И тогда Христос говорит фразу, которая вспомнилась мне вчера: "Итак сыны свободны."
Далее мне вспомнились слова: "грядет бо сего мира князь и во Мне не имать ничесоже".
У Перуджино все не совсем так, как в Евангелии. У него так, как должно быть в живописи, ведь искусство вовсе не зеркало. Искусство открывает нам великие смыслы, и все чаще кажется, что искусство изобразительное мне ближе всего.
Но пора собираться на прогулку, скоро три часа дня...
Его история пронизывает нашу жизнь. Каждую минуту, каждую секунду: я написала "скоро три часа дня" и вспомнила "был час третий и распяли Его". И еще слова из Последования ко Святому Причащению: "присно закалается, освящаяй причащающияся"...
5 апреля, третий час дня. Вчера на закате я впервые в этом году гуляла по улице в зеленом пальто. И все молодые женщины, шедшие мне навстречу, опускали глаза, когда входили в поле моего зрения. Как я привыкла к тому, что люди замечают меня, находясь далеко, когда я их еще не вижу. Вчерашний вечер напомнил мне о том дне, когда я шла по Невскому в белом кружевном платье и мне хотелось умереть, потому что все напрасно. Напрасно я стала тем человеком, которым всегда хотела стать...
Шесть дней назад я гооврила снова с тем, которого называла раньше самым молодым из Священников моего Храма. Как давно он стал Священником... Мне часто приходит эта мысль, когда я смотрю на него. А тот, кого я называла молодым Дьяконом, ставший Священником четыре месяца назад (в тот день, когда я бросила курить), он меняется на глазах... в его судьбе я вижу сказочную красоту и вижу страшное коварство того, чье присутствие я ощутила воскресным вечером в Казанском Соборе. Он был там - это несомненно. Я думаю, он часто заходит в Казанский. Нужно идти гулять - на улице райская погода... Быть может, он сейчас идет через Михайловский Сад, и если бы мне удалось догнать его и схватить за рукав...
Но я хочу сказать, что на той Исповеди я рассказала отцу Андрею о том, что профессор О. написала мне в бумаге "консультация психиатра". Я говорила с ним в тот вечер так спокойно, как никогда. Во многом из-за того, что съела обезболивающее перед выходом из дома. Кстати, я уже давно прихожу на Всенощное только к выносу Евангелия, то есть к середине.
В тот вечер я чувствовала себя в Храме примерно так же, как зимой и весной 18-го года. Но все же лучше. И часто я говорю себе: я выздоравливаю, это ясно совершенно, я нашла путь к свету... Но неужели, неужели, неужели осталось совсем немного?..
Я говорила с ним последней, когда Богослужение уже закончилось. И мне показалось, он так удивился моему спокойствию... Я сказала, что и прошлый раз мне то же самое профессор Астахов [вставка: офтальмолог] написал в документе и направил к профессору В., и тогда он сказал мне, что, если что-то пойдет не так, он посоветует мне другого специалиста вместо нее.
Вот и настало время... Быть может, без этого требования со стороны профессора О. я не решилась бы снова зайти в кабинет подобного человека. И не пошла бы опять к Астахову, и не стала бы разбираться вовсе со своей фотосенситивностью.
Я сказала отцу Андрею: "Почему-то я должна доказывать, что я... в себе." Во время этой паузы длиной в полторы секунды он, кажется, задержал дыхание. Ему понравилась моя формулировка. Ведь это из Евангелия. "И, услышав, ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себя."
Но я никогда не смогу объяснить, как сложно мне заставить себя пойти караулить профессора Астахова перед работой... Судьба вынуждает меня, иначе я никогда не обратилась бы за помощью к нему снова. Но мне нужно идти гулять. Без трех минут три. Завтра я смогу вернуться в свой Храм. Сегодня новолуние.
8 апреля, вечер. Тот день был пятницей - новолуние, жаркий день, на солнце вспышки, и я пошла, собрав все силы, к Михайловскому Саду по грязным улицам, не дыша. Но Сад был закрыт. В прошлом году его закрыли гораздо позже, всему виной ранняя весна. Я шла мимо ограды и видела лед в пруду, казавшийся странным болезненным видением, я не могла поверить и все смотрела, смотрела.
Сегодня я шла по городу и у меня была одна радость - черная вода в каналах. Солнца сегодня не было. За время прогулки похолодало. Обещают послезавтра снег.
И я не знаю, как мне закончить этот текст. Какая дорога ведет к Замку? Не знаешь ли ты, читающий? Мальчик Митя сильно повзрослел внутренне за те недели, которые я его знаю: раньше Священники были ему безразличны, теперь же он стал слушать, что они говорят перед Причастием, будто он увидел разом всех людей и все происходящее в Храме. Он не боится смерти. Он стал печален, а раньше был всегда весел. Он слишком много узнал о жизни. В его судьбе я играю какую-то странную и до ужаса важную роль... В воскресенье я заходила на Невский к художникам - в день Благовещенья. Я пришла на закате, в конце дня. Мне говорили комплименты. Я сказала: "Весной я всегда лучше выгляжу." В один момент Валера странно посмотрел мне в глаза, мне запомнился этот взгляд - будто он увидел в моих глазах то, что предчувствовал. Не поехать ли в Дивеево? Я снова думаю об этом. Думала сегодня, когда шла по Питеру, мрачнейшей из столиц. Недавно увидела на сайте моего Собора фотографию, на которой запечатлена печальная молодая женщина в длинной черной юбке и зеленом оренбургском платке, чьи руки сложены крестом, в тот момент, когда ей осталось пройти еще один шаг до Причастия. Как поразила меня ее красота - искренность ее молитвы. И мне показалось, что она так похожа на ту, которая делает шаг к пропасти, делает шаг к смерти. Будто она решилась на строительство той башни, которую все равно не сможет окончить. Она упадет с той лестницы. Она разобьется о скалы. Сегодня я шла и думала: но ведь в любой момент, в любой момент мне может встретится человек, которого я никогда не воображала, который увидит меня... Какая странная мысль... Как давно я забыла думать о ней.
Заключение. 21 апреля. Завершилась неделя ваий - неделя цветов. Хочу дополнить этот текст. После белых гвоздик, которые простояли очень долго, я составила букет из таких же веточек разных цветов: одна ветка лимонных, одна ярко-красных, три белых и одна розовых. Я покупала розы по одной, а в самом конце купила фиолетовые ирисы. Сегодня утром я шла в церковь с букетом в руках - вербы и три ветки ярко-красных гвоздик. И люди, увидев мои цветы, вздрагивали. Каждый раз я чувствовала, как захватывает встречного человека красота. Сегодня я снова заходила в магазин цветов, где живет красный попугай. Он спал, когда я зашла. Он узнал мои шаги и проснулся. Он узнал мои шаги. На Манежной работал фонтан. Никогда еще весна не приходила в город так рано. Листья на всех деревьях распустились. Луна уже начала убывать. Я думаю, лето в этом году будет жарким и дождливым. Будут такие ночи в июле, когда никто не может спать, а вода в каналах так низко, полный штиль, и людей в центре так много, что конец света кажется близким событием, и нищие блаженным сном спят на лавочках в парках, и утром туман, белый туман с Невы...
21 апреля 2019
P.S.
Мое предсказание не сбылось. Все лето погода менялась. Помню ослепительное солнце и холодный западный ветер в Таврическом. Ветреные дни сменялись жаркими. Ни одного туманного утра. В конце июля выпал снег. Осень 19-го была особенно холодной. Ледяные дожди и ранние заморозки. А дальше... дальше стали происходить такие вещи, что можно было уже догадаться и вспомнить мои же собственные слова из мозаичного текста, который мне все же удалось завершить той осенью.
Вот, я нашла... Третье мая, это шестой день Пасхи: "В этом году такая весна, что кажется, пришла эпоха перемен. Только что я видела с балкона белые облака на сверкающем темно-синем небе."
Дальше так: "Сегодня утром я шла на Причастие, а вокруг бушевала метель... и повсюду зеленые деревья и сверкает солнце из-за облаков и колокола звонят, снег кружится... холодно как зимой, а Священник в конце Службы сказал с амвона, что Церковь дает возможность увидеть истинную жизнь человека, жить истинной жизнью, а вся остальная - ненастоящая. И что миром правит дьявол. Хотелось закричать ему в ответ: "Отец Владимир, вы выразили ровно то, о чем я думаю в последние дни!"
Затем, вечером того дня, я написала: "Но погода напоминает о том, что Христос сказал после Вечери: но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч..."
А потом была "цветущая верба накануне Крещения Господня". Это - слова из моего текста "The price of love", который я начала писать зимой и все еще не закончила. Там много печального.
Я там про мальчика Митю написала очень важные вещи. Я вспоминаю о нем почти каждый день. После карантина мы встретились последний раз. В тот день я решила показать ему самое главное - всю Литургию мы стояли прямо у Алтаря. Мы много говорили на той Литургии, не взирая ни на что. Этот рассказ еще мною не написан. Я никогда не забуду ни одного слова из того разговора. Как он сказал с печальной усмешкой: "Любовь - это механизм!.." Летом этого года ему исполнилось одиннадцать.
Мне пора ложиться спать. Скоро три часта ночи. Утром я была на Причастии, служил Епископ, после говорила со Священномонахом, который... Все было почти так, как я себе воображала. Я расскажу об этом в следующий раз. Мне только нужно выразить сейчас это чувство. Он был поражен тем, как звучал мой голос. Мне так показалось. Он уже слышал, как я пою (на Литургии - Символ Веры и Отче наш), но все равно. А мне запомнилось веселье в его глазах. Впрочем, я не хочу говорить о нем ничего больше сейчас.