1)из серии очерк ."Борщ — наперегонки"
Лето 1931 года. Жара. На улочке ветер гоняет пыль. Листья на деревьях без дождей скукожились. От кирпичных стен домов, асфальта тротуара и булыжной мостовой так пышет зноем, что даже вездесущий воробей распластал свои крылышки и еле дышит в тени деревянных ворот двора.
Мне — четыре года, двоюродной сестренке — три. Наши комнаты-квартирки рядом, в одном коридоре двухэтажного корпуса старинного дворянского особняка XIX века. Тут мы родились. Растем и играем всегда вместе — то в комнатах, то на открытой веранде. Веранда на две ступени ниже уровня двора. Над верандой нависла остекленная галерея, что дает нам тень и прохладу.
Играя, Лана от избытка чувств целует меня, но нет-нет да и укусит, а я, отбиваясь руками, всегда ее царапаю. Так и растем: то обнимаясь, то плача.
Мы малыши, и нам очень жарко летом в каменном городе. И вот — новость! Мама, работая секретарем в профсоюзе общества «Осоавиахим», взяла две путевки на дачу с детсадом — для меня и племянницы Ланки. Этот детсад мы не посещали, и мама с трудом уговорила руководство взять на дачу и Светланку.
Итак, мы едем на дачу! Ура!
Мама и тетя Женя готовят нас к «летнему дачному сезону»: по списку собирают по две смены одежки — на любую погоду. Вся одежда метится вышивкой (имя и фамилия) цветными нитками — такое правило. Все собирается в чемоданы, нас купают «на дорожку», локоны стригут «под ноль»! Все готово.
Перед отъездом в течение нескольких дней мама беспрерывно давала мне наставления: «Вика, ты старшая, присматривай за Ланой: чтобы не плакала, хорошо мыла руки, все доедала, — заботься о ней».
Отправляют нас очень далеко от Харькова — в одно из сел Лебединского района.
Мы едем трамваем на центральный железнодорожный вокзал «Южный». На вокзале шум, суета, паровозные гудки, свистки, лязг вагонов на рельсах. Наш паровоз пыхтит, из трубы валит дым, и пахнет он по-особенному — не так, как дым из печки. Мне запорошило глаз и больно, но мама быстро вытащила эту дымную соринку платочком.
К вагону подходят еще мамы с малышами. К другим вагонам подходят школьники — они едут в пионерлагерь.
Паровоз дает гудок. Ух, громко — ушам больно! Воспитательницы быстренько погрузили всех нас в вагон. Уезжали мы поздним вечером, и в вагоне было почти темно. В ту пору вагоны освещались над внутренними дверями фонарями со свечой. Плакали ли мы — не помню. Пожалуй, из-за необычности события нам было не до слез — наоборот, интересно; мы не были дикарками.
Как ехали и доехали — не помню. Помнится изба под соломенной крышей — бревенчатые стены и дощатый потолок, белые некрашеные деревянные полы, подслеповатые оконца с решетчатыми рамами в четыре небольших стеклышка. В комнате тесно расставлены маленькие деревянные раскладушки. Подушки вкусно пахнут, но твердые — они набиты сеном. Я, горожанка, первый раз сплю на такой подушке…В памяти остались воспоминания о первых дачных ночах. За окном темным-темно. На столике горит небольшая керосиновая лампа. Временами кто-то из малышей начинает плакать, звать маму: «Домой хочу!» Воспитательницы добросовестно дежурят по очереди, всю ночь не спят: кто-то запросится на горшок, кто-то вот-вот свалится с раскладушки.
Я не сплю: мне тоскливо, я хочу домой, но плакать не имею права — я ведь «старшая». Если я разревусь, за мной следом разревется Ланка. Не плачу. А если плачу — то тихонечко, когда Светланка уже уснет. Но вот и я засыпаю на мокрой от слез, вкусно пахнущей сеном подушке…
А утром нас встречает солнышко и птичий гомон — и мы шумим не меньше, как птицы.
Кругом много зелени: трава, кусты, деревья; мелькают бабочки, стрекозы. И нам все интересно: бродим среди сосенок, которые и росточком не выше нас, тут же заросли папоротника, у которого на изнанке листика забавные рыжие бульбочки. Мы на время забываем о доме. Нам хорошо: мы бегаем в трусиках, на головах — панамки.
Рядом с детсадом располагался пионерлагерь. Иногда на прогулки в ближний лес или на луг какой-нибудь отряд брал — почему-то именно нас двоих — меня и Лану.
Нас звали не по именам, а «Бобчинский-Добчинский». Мне помнятся веселые лица и смех ребят, когда мы рассказывали что-то нашим покровителям.
Начинала рассказывать я, а Светланка слово в слово повторяла вслед за мной. Нас слушали с вниманием, смеясь до слез. Переходя через ручьи и буреломы, а также когда мы уставали, ребята несли нас на руках: скрестят замком две пары рук, и мы садимся в эти «кресла», обхватывая ребят за шеи.
Нас им никто не навязывал. Они сами приходили к нам и спрашивали: «Ну, Бобчинский-Добчинский, на прогулку с нами пойдете?» Как же мы могли не согласиться, если нас приглашали, нам улыбались, нас любили?
Я — «Добчинский» — длинная, а не высокая: длинные руки-ноги; хотя и острижена, но белобрысая. Светланка — «Бобчинский» — толстенькая, маленькая, рыжеватая, тоже «голомозая». Вот и представьте себе эту пару — «Бобчинский-Добчинский».
Жилось нам на даче прекрасно! Обедали в летней столовой: сначала детсад, затем — поотрядно — пионерлагерь. Столовой был просторный деревянный сарай. В сарае стоял длинный, грубо сколоченный стол, вдоль стола — длинные деревянные скамьи. Столешница была чуть ниже наших носов.
Как-то нам подали на обед вкусный украинский борщ. Ели мы из алюминиевых мисочек деревянными ложками. Помня о том, что я старшая и мне поручена забота о Светланке, я следила, как она ест. Почему-то в тот день Светланка ела плохо. Я предложила: «Давай есть борщ наперегонки, давай соревноваться: кто съест первый?» (Вся Страна Советов тогда соревновалась!) Светланка согласилась. И соревнование началось. Я ложку борща в рот — она смотрит на меня. Я вторую — она смотрит. Я третью, пятую… Светланка, спохватившись, берется за ложку. Но поздно: я заканчиваю есть борщ, моя миска пуста! Светланка от обиды взрывается ревом во весь широко открытый рот, хватает свою миску, полную борща, вскакивает и мгновенно надевает ее на мою лысую голову. Хорошо, что борщ остыл! Я тоже реву — с моей головы свисает капуста, свекла, борщ течет по плечам, спине…
В столовой хохот — аж стены трясутся: смеются воспитательницы и детсадовцы; смеются пионервожатые и пионеротряд, пришедший на обед; смеются повара. А мы — Бобчинский-Добчинский — обе ревем.
Посоревновались!
P.s. Спасибо вам большое ,что прочитали данный рассказ(очерк)!