Красная река (русская сказка)
В округе нашей в ту пору, о которой мой рассказ, все знали Никодима. Знали потому, что был Никодим богат: были у Никодима целых три лошади, да к каждой лошади была повозка на резиновом ходу; еще была карета вся чуть ли не из золота; слуг было аж семеро; да стадо коров, да отара овец, да уток с гусями полон двор, да дом в три этажа, да сад, да поле, да луг — все было у Никодима. Но это, естественно, пол дела — богатых ведь в нашей округе завсегда было много. Знали Никодима, стало быть, не только из-за богатства его, но еще и потому, что Никодим всячески своим богатством хвалился и гордился. Вот, к примеру, всякий бы за радость почитал куда-нибудь поехать в повозке на резиновом ходу, однако же Никодим ни в одной из трех своих повозок не ездил; считал, что в них слуги ездить должны. А сам выезжал только в той самой карете, которая была чуть ли не из золота. Вот, дескать, как богач выезжать из дома своего должен! Сам в карете впереди едет, следом слуги в одной из повозок везут добрую часть богатства Никодима — ковры персидские, самовары тульские серебряные, еды всякой с питьем и не сосчитаешь. Да все это так везут по приказу Никодима, чтобы всякий по дороге идущий или едущий, всякий на завалинке возле дома сидящий, всякий встречный да поперечный видел богатство это Никодимово во всей красе его и со всех сторон. Такой вот хвастун Никодим наш был. И хвалился, и гордился, и кичился Никодим богатством своим! Нос задерет выше дома своего трехэтажного и ходит вдоль забора, чтобы все видели, какие сапоги новехонькие у него, какая шапка бобровая серебристая, какая шуба лисья черно-бурая да какие часы золотые на золотой же цепи. Походит так, походит вдоль забора, а как устанет, так кто-нибудь из слуг верных по одному мановению руки Никодима уже стул несет. А стул-то не простой, тоже из чистого серебра да золотом настоящим украшен, да изумрудами по спинке, да рубинами на ножках, да сапфирами на сидении. И все-то у Никодима было в достатке и даже в излишке было. Откуда взялось? А просто от отца досталось по наследству, как оно порою и бывает. Отец Никодима был труженик, сам всего добился в этой жизни, сам трудом своим скопил на карету, на лошадей, на повозки, на коров с овцами, на уток с гусями, на дом в три этажа, на сад, на поле, на луг… А когда помер отец Никодима, то сыну единственному все и завещал. Сын же единственный преумножать богатство отца не спешил. Да и к чему преумножать? Разве и так мало всего? А ведь чтобы преумножать, надо что-то делать. Так зачем? И так ведь все замечательно! Рассуждал так Никодим и, верно, жил бы он себе так и жил, проматывая потихоньку отцовское наследство, как многие сынки-наследники живут в нашей местности, да только очень уж Никодим был хвастлив и горделив. Ну, чем, спрашивается, гордиться? Ладно бы, сам все это богатство Никодим заработал, а то просто взял да получил от отца. Однако же Никодим так не считал, а наоборот — себя полагал чуть ли не центром Вселенной вместе с богатством своим. И таким своим поведением вызывал Никодим во многих людях зависть черную.
Зависть она ведь почему черная? Да потому, что все способна затемнить собой. Никодим знал, что ему в округе завидуют. И не только знал, а и сам всячески способствовал этой зависти всем своим поведением — и выездами на карете, и прогулками в одеждах шикарных. А еще любил богач Никодим устроить для себя одного пир горой. Да еще такой пир, чтобы все в округе видели и слышали, как он, Никодим, сам с собой гуляет. В такие дни слуги с утра посылались на рынок, там всякий должен был видеть, как они, слуги Никодимовы покупают все самое дорогое и самое роскошное, что только можно съесть: от южных дынь до черной икры зернистой, от запеченного кролика до лососи в маринаде, от винограда синего до жареных свиных хвостиков. И всякий слуга, совершая ту или иную покупку, должен был громко говорить, что покупка делается для хозяина его, для Никодима. На рынке, впрочем, Никодимовых слуг и так все знали, так что произносить, для кого именно покупается товар, было, может быть, и лишним. Однако сам Никодим настаивал на том, чтобы все слышали — нынче Никодим сам себе задает пир горой. Покупки с рынка потом везли в трехэтажный дом Никодима и там начинались приготовления к пиру. С наступлением вечера в саду ставился стол, а на стол ставилась вся та еда, что была утром принесена с рынка. И надо сказать, что стол с едой ставился в саду таким образом, чтобы всякий прохожий видел роскошь пира Никодимова — видел и завидовал. Выходил потом и сам Никодим, много ел, много пил, а с наступлением темноты слуги Никодима устраивали богатые и долгие фейерверки, равных которым села с деревнями в округе нашей да даже и города близлежащие не знали. Так и жил Никодим, вызывая зависть у многих людей. Да только что ему от той зависти — только крепче на ногах держится. Однако же длилась жизнь такая развеселая у Никодима до поры до времени.
Случилось раз так, что из какой-то дальней страны приехал в село, что находилось неподалеку от дома Никодима, один человек. Как звали его, никто уже потом не помнил. Даже не могли вспомнить, как выглядел он и во что одет был. Так оно, знать, и было задумано. Кем? А кто ж его знает — кем. Однако же увидал тот человек, как живет Никодим, увидал лошадей его да повозки, карету да слуг, коров с овцами, уток с гусями, дом о трех этажах, сад, поле, луг, шубу с шапкой, часы с цепочкой, сапоги новые, а увидав — позавидовал. Чего тут, скажете, удивительного — многие, если не все завидовали Никодиму, благо сам только и делал, что на такую вот зависть черную напрашивался. Так-то оно так, да только у того человека пришлого, ни имени, ни вида которого никто потом вспомнить не мог, зависть была не простая, то была зависть особая. От такой зависти, что рождается из слова, вслед брошенного, или же из взгляда, устремленного в спину, от зависти такой даже золото чернеет и в черноте в золу превращается. Что уж тут говорить о человеке, на которого зависть такая направлена! Вот и случилось с Никодимом то, что порою в нашем мире случается, — стал Никодим жертвой зависти чужой, зависти черной и лютой. Человек тот пришлый только и сделал, что бросил пару раз косой свой взгляд на Никодима да однажды в спину Никодиму что-то непонятное пробурчал. И все! Но и этого хватило для богача нашего горделивого, кичливого и хвастливого. Пришлый человек исчез навсегда, никто никогда его больше в наших краях не видел, однако же после исчезновения его, сразу же случилось вот что.
В одно утро передохли все Никодимовы утки и гуси, к обеду пали овцы, а к вечеру все коровы как одна перемерли. Осерчал Никодим, браниться стал. Да что проку в брани той, коли ни уток с гусями, ни овец с коровами не вернуть. Лег спать Никодим, а утром слуга докладывает ему, что все три лошади в конюшне мертвы лежат — тоже пали как и прочая живность намедни. Вскочил Никодим с постели, вбежал в конюшню, своими глазами увидал лежащих лошадей его любимых, разрыдался и пошел к дому своему трехэтажному вновь. Только приблизился — видит: дом-то полыхает пожаром! И постройки все уже объяты пламенем. Пытались слуги огонь тушить да все без толку — часа не прошло как дом трехэтажный Никодима превратился в прах, как пеплом стали карета и три повозки на резиновом ходу, как обернулся пепелищем роскошный сад… Слуги Никодимовы посмотрели на все это, плюнули себе под ноги да и пошли куда глаза глядят — подальше от такого нерадивого и нищего хозяина, каковым стал за сутки их некогда богатый и гордый своим богатством Никодим. Вот что зависть человеческая может сделать! И от всего богатства осталось у бедного теперь Никодима только часы золотые на цепочке золотой же, что прихватил Никодим утром, да сапоги на ногах, да шапка бобровая на голове, да кафтан, да штаны. Все же прочее пропало в пламени. Даже деньги — серебром и ассигнациями. Ничего огонь не пощадил из богатства Никодима.
Постоял Никодим на пепелище, подождал, не то надеясь, что все это сон кошмарный, не то думая, что кто-нибудь из соседей придет и поможет. Но не было все произошедшее сном, потому что было самой настоящей явью. Но никто не пришел из соседей, потому что те, кто прежде Никодиму завидовал, нынче радовались (кто в душе, а кто и открыто) всему случившемуся. Постоял так Никодим, постоял да и побрел по дороге. К вечеру пришел в город уездный и понял, что проголодался. Что было делать? Стал он ходить по дворам — просить милостыню. Да только в городе том знали все Никодима, помнили, как хвастлив он был, потому никто милостыню ему не девал. Делать нечего — пришлось выменять цепочку золотую от часов на кусок хлеба да и завалится спать в каком-то овине. Утром доел Никодим остатки хлеба вчерашнего и пошел к рынку. Там бедняга продал и часы, и шапку. Хватило вырученных денег ему на три дня, а потом пришлось и сапоги сменить на лапти ветхие, и кафтан со штанами на дырявое рубище из мешковины. Кто-то сердобольный дал Никодиму довольно-таки крепкий посох, с которым и пошел еще недавно богатый, а ныне нищий человек по Руси.
Целых три года длилось это вынужденное путешествие Никодима. Всякого, надо сказать, насмотрелся бедный странник. Злые дети бросали в спину ему камни, как некогда завистники бросали взгляды недобрые и слова сердитые; в богатых домах травили порою Никодима собаками; бедняк же тот, наоборот, мог поделиться последним с таким же бедняком как и он сам. Ночевал же Никодим в летние месяцы прямо в стогу сена или в сарае каком на окраине деревни; когда же холода наступали, то просился в монастырь дальний или же на скотный двор, где грелся о свиней или об овец. Питался Никодим все эти три года тем, что подавали добрые люди. И только одно в таком вот положении Никодима было хорошим — только то, что теперь никому бы в голову не пришло Никодиму завидовать. Не чему было завидовать, равно как и нечего было выставлять на показ, не чем было теперь Никодиму гордиться и кичиться. И жизнь стала теперь Никодиму казаться совсем другой. Прежде радовался Никодим тому, что ближние смотрят на него с завистью; теперь научился сочувствовать ближнему: если случался у него лишний кусок хлеба, то немедленно отдавал Никодим кусок этот другому нищему, который на данный момент в нем нуждался. Теперь умел Никодим сопереживать чужому горю, умел и радоваться, если повод для радости был. Что и говорить, а годы нищенства сделали Никодима куда как более человечным, чем был он прежде, пока был богат и горделив богатством своим. Три года бедности изменили Никодима: внешне стал он выглядеть хуже чем раньше, но за то внутренне преобразился в лучшую сторону.
Раз зимой проснулся Никодим на одном скотном дворе. Встал, отряхнулся и только тут увидел, что на улице еще темным-темно. Вышел Никодим из дверей, смотрит: снег серебрится в Лунном свете, как некогда серебрилась шапка его бобровая, небо же все сплошь усыпано звездами — одни поменьше, другие побольше. И вдруг одна из звезд стала с черного неба приближаться к Никодиму, стала слепить его делавшимся все более ярким светом своим. Невольно от этого света закрылся Никодим рукой, а когда руку отнял, то увидел, что стоит перед ним чудо чудное, диво дивное, о котором так часто древние старухи в наших краях рассказывают. Не мог не узнать его нищий Никодим, ибо был это сам Серопарь Кондратный, у которого двести рук, двести ног, сто голов и триста глаз. Взмахнул Серопарь Кондратный всеми двумястами руками своим, топнул всеми двумястами ногами, тряхнул всеми стал головами, сверкнул всеми тремястами глазами, а потом разинул рот свой единственный с единственным зубом и говорит:— Пришел я к тебе, гордый Никодим, чтобы повелеть очиститься от гордости, от кичливости, от хвастовства. Да вижу, что сам ты уже не тот, каким знавали тебя прежде. Потому ведаю: заслужил ты скитаниями своими да нищенством доли лучшей, чем та, что пребывает с тобой последние три года. Потому я, Серопарь Кондратный, повелеваю тебе, нищий Никодим, идти к Югу, идти не день и не неделю, а идти один месяц с одной неделею да с одним днем. Как истечет этот срок твоего, Никодим, странствия, так окажешься ты прямо на крутом берегу Красной реки. Красной та река зовется по тому, что вся она состоит не из воды, а из языков пламени. Три года назад пламя это сожгло, Никодим, дом твой вместе со всем богатством, сделало тебя нищим. И все оттого, что в те поры черной завистью позавидовал тебе один пришлый человек. Потому-то, Никодим, через один месяц, одну неделю и один день предстоит тебе вновь увидеть огонь этот — огонь людской зависти. Только если три года назад красный огонь зависти сделал тебя нищим, то теперь все будет наоборот: ты перейдешь красную реку вброд и тем самым очистишься окончательно от всего дурного, что еще есть в тебе. Так надо, Никодим, чтобы стать богатым! Я, Серопарь Кондратный, велю тебе прямо сейчас идти в путь!
Так сказал двухсотрукий, двухсотногий, стогловый и трехсотглазый Серопарь Кондратный Никодиму своим единственным ртом с единственным же зубом и исчез в снежном облаке, прилетевшем невесть откуда. Никодим же поправил лапти на ногах своих, подхватил посох, взвалил на плечо котомку нищенскую и пошел, как и было велено, к Югу. Шел он так месяц, а по прошествии месяца шел еще неделю, а когда неделя к концу подошла, то шел еще один день, на исходе которого увидал Никодим то, о чем говорил ему Серопарь Кондратный, — увидал Красную реку, целиком состоявшую из огненных язычков. Языки эти были такими яркими, что нельзя было никак разглядеть, что там за ними, на другом берегу. Но помнил Никодим волю Серопаря Кондратного — надо перейти эту реку вброд. Так и сделал Никодим: ничего не боясь ступил в пламя Красной реки и пошел огнем объятый к противоположному берегу. Жар огня всем телом ощущал Никодим, но от этого жара делалось ему все лучше и лучше с каждым шагом. Так шло обещанное Серопарем Кондратным очищение от всего дурного, что еще оставалось в Никодиме, очищение от гордости, от кичливости, от хвастовства, от всего того, что способно породить лютую и злобную людскую зависть. Вот жар стал делаться меньше, вот уже показался берег другой, вот шагнул Никодим на этот берег из пламени Красной реки и сразу же увидал он на пригорке дом свой — только был дом этот теперь не в три этажа, а в два. Приблизился счастливый Никодим к дому и увидел лошадь с повозкой, корову, овцу… Понял тогда Никодим, что вернулся к нему достаток — пусть и не в том количестве, что было прежде, но как раз в таком, чтобы можно было и счастливым быть, и не вызывать зависть в других. Многое понял Никодим сам за годы нищенства. А Красная река только поставила точку в Никодимовых мытарствах, окончательно уверив его в верности мысли о том, что по-настоящему богат только тот, кто своим богатством не кичиться.
Зависть людская не просто так
Вдруг появляется в жизни нашей.
Сам человек, как последний дурак,
Хвастает тем, что не сам и нажил.
Зависть же может всего лишить,
Сделать богатого бедным может.
Значит, придется скромнее жить.