Предыдущая глава
Моготин тупо смотрел на огонь костра, борясь с дурными предчувствиями. Несколько раз он пытался лечь, но сон упрямо не сошел. Вместо этого — тошнота у горла и беспокойство в груди. Два дня назад мужчины деревни Ощера отправились за рыбой по дальним старицам. Тридцатипятилетний Моготин был старшим. Но с самого начала ловли все пошло наперекосяк: две долбленки перевернулись, две других дали течь, рыба, словно повымерла, хотя все знали, что лучшего места для ловли в это время в днепровской пойме нет. Моготин с особым тщанием готовил себе ложе под открытым небом, понимая, насколько важно быть выспавшимся и бодрым. Еще на жаркий пепел укладывались лапы елей, которые накрывались телячьей шкурой. Тепло, мягко и уютно. Но только не в этот раз. Вторые сутки сердце не на месте, вторая ночь, словно в лихоманке.
Чуть только взбелило, Моготин вскочил на ноги и стал разводить огонь. Глядя на спящих товарищей, он никак не мог понять: что же так сильно его беспокоит?
Вторым проснулся Зелда и пустыми со сна синими глазами стал отрешенно смотреть на верхушки деревьев.
- Мы зря сидим здесь, Моготин! Много рыбы не будет. Нужно возвращаться домой!
- Тебе тоже так видится? А я две ночи, словно поджаренный, не могу уснуть! - Моготин пошевелил в костре осиновой рогаткой.
- А мне по ночам русалки поют. А коли поют, значит к беде это, Моготин.
- Значит не только этой ночью пели?
- Не. Той тоже.
- Чего же ты молчал! - Моготин дерганно заходил взад-вперед вдоль берега.
- А что тебе я мог сказать. Ты с первого дня на всех вороном каркал, будто тучу каку наслали.
- Давай собираться, Зелда. Домой пойдем.
- Почаю тоже худо уже третий день. Еще не ушли мы из дома, а он уже сник. - Зелда, тяжко вздохнув, стал скручивать подстилку.
- Ежли вам всем так худо, то чего молчите?! - Моготин чуть не со всей дури пнул по пню, благо тот был настолько трухляв, что разлетелся от удара на несколько частей, иначе не миновать бы отбитых и переломанных пальцев.
Восемь долбленок, по три человека в каждой, полетели по темной глади озер. Гребли отчаянно, никто не думал об улове, всем быстрее хотелось увидеть Ощеру и убедиться, что все хорошо, что это только предчувствия и не более того.
Вышли на днепровский стрежень, еще два поворота, и покажется родной берег.
Перед последней излучиной Моготин поймал ноздрями едкий запах гари. Сердце бешено заухало. У него было самое острое чутье на любые запахи, у Зелды самые чуткие уши, а Почай мог, лизнув травинку, сказать: какая будет погода на ближайшие несколько суток. Этот запах ни с чем не спутаешь. Моготин помнил его с юности, когда Ощеру сожгли железные люди, приплывшие откуда-то из северных земель. Гарь пахнет остро, но не она раздирает сердце и мутит сознание. Страшнее пахнут слезы - тонкая солоноватая незримая паутина. Крик тоже имеет свой запах. А уж о металле и крови и говорить нечего. Весь этот сплав Моготин хорошо запомнил. Как важно иногда человеку не увидеть что-либо, а вначале почувствовать, тогда можно внутренне себя подготовить, и удар судьбы не будет уже опрокидывающим навзничь. В этом смысле люди, обладающие такими качествами, имеют неоспоримое преимущество перед теми, кто воспринимает только глазами.
Последние двадцать локтей...выбежавший на течение ивняк...
Когда резко, подобно вымаху огромного черного крыла, открылось пепелище, Моготин был уже ко всему готов, и только сильнее сдавил черенок весла. В ушах тонкий непонятный звук и тупая жуткая тишина одновременно, словно сырой мох Нави навалился на слух. Он даже не понял, что оглох. Оглох навсегда.
Он не слышал криков своих сородичей, мечущихся среди обугленных развалин, не слышал яростного плеска днепровской воды. Он стоял на лаве и смотрел на светло-русые волосы жены, выбивающиеся из-под бревен, ставшие частью течения. Стоял не в силах пошевелиться. Моготин даже не почувствовал, как Зелда схватил его под локоть и стащил с лавы на берег. А когда плот отодвинули... Жена Моготина, Оляна, и четверо дочерей стояли на дне с привязанным к ногам валунами.
- Похороним потом! Всех похороним потом! - Моготин кричал и не слышал своего голоса. Ему казалось, что не только он сам не слышит, но и другие не слышат, от того заходился в отчаянном крике еще сильнее. Зелда с вытаращенными от ужаса глазами тряс его за грудки. Тряс так, что трещала по швам одежда.
- Нужно их догнать! Догна-а-ть! Похороним потом!
И вдруг непонятно откуда, из какого-то другого пространства Моготин отчетливо услышал:
- Месть — это блюдо, которое лучше подавать холодным!
Перед ним стоял невысокий, хрупкий на вид человек с длинной челкой, доходившей почти до самого подбородка.
Куда-то делся Зелда. Кричащие, мечущиеся по берегу люди, сожженные дома, утопленные сородичи, все каким-то образом отодвинулось от Моготина, странная сила сгребла его сознание, заключила в клещи, подняла над землей, и он увидел себя сверху, скорченным, стоящим на коленях; правая рука рвала на голове волосы и царапала лицо, левая сжимала горло. Он увидел сородичей, обезумевших, катающихся по земле, увидел Почая, рубящего топором плоть реки, Зелду, рвущего ногтями кору с дуба. Увидел и понял насколько все они беспомощны и слабы. Слабы и беспомощны, потому что безоружны.
Обезволенный, не чувствующий собственной плоти, Моготин шел за маленьким человеком, посох которого на целую голову был выше своего хозяина. Их никто не пытался остановить, словно они стали прозрачны и незримы. Колыхались длинные, русые волосы волхва. Несколько раз тот оборачивался, и Моготин вновь видел перед собой волосы, только волосы - и никакого лица, но уже седые и прямые, тогда как по плечам рассыпались волнистые и темно-русые. Они шли и шли, до тех пор пока взору не открылась поляна с капищным древом. Маленький человек с длинной челкой показал посохом на корни дерева. Моготин лег между этих корней, и тут же сон подхватил его и понес в синие краски небесных чертогов.
Оставшиеся в живых ощерцы очнулись, после перенесенного удара, только ближе к полудню следующего дня. Всего было тридцать четыре мужчины, способных держать оружие и несколько детей, успевших спрятаться в лесу от норманнов. Зелда сидел на берегу и смотрел как люди укладывают в погребальный сруб тела своих сородичей. Первый приступ ярости и жара ненависти прошли. Глядя на работающих людей, Зелда успокаивался, начинал свою работу мозг. Даже если всех мужчин вооружить топорами, наспех сделать щиты и колья, то против норманна - это все равно, что курам на смех. Куда-то пропал Моготин. Но Зелда ничуть не сомневался в старом товарище. Значит где-то отлеживается. Но и не гнаться за норманном тоже нельзя. Дети погибших проклянут за трусость навеки и не только дети, но и взрослые. Все хотят идти, отомстить, отбить взятых в полон.
Что делать? Где же Моготин? У Зелды никого из близких родственников не было: отца и мать схоронил уж, почитай, десять лет назад, жена умерла в родах, а вслед за ней и ребенок. Зелда любил всех, всю деревню одинаково, но жил один на отшибе. Может поэтому он оказался единственным, кто сохранил ясность ума в этой ситуации. Преследовать и атаковать драккары с воды — это заранее обречь себя на позорное поражение, значит нужно преследовать посуху, идя берегом и срезая изгибы.
Зелда разделил людей на две группы: двенадцать человек сели в лодки и устремились по следу норманнов, а две дюжины, вооруженные топорами пошли берегом. Какая-то сила остановила ощерцев вчера от того, чтобы сразу броситься в погоню. Кто-то говорил, что видел маленького человека с пучком дымящейся травы. Никто не мог вспомнить его лица, но хорошо запомнился странный сладковатый запах исходивший от пучка и распространившийся по всему берегу в том месте, где стояла деревня. Человек, вдохнувший этого дыма, переставал метаться и уже не рвался отомстить, он просто садился на землю и начинал плакать. И плакал до тех пор пока силы не оставляли его, после чего наступал глубокий и ровный сон.
Двенадцать в лодках должны были настигнуть драккары «северных гостей» и постараться задержать, как можно дольше, пока основные силы подготовят где-нибудь засаду ниже по течению. Зелда очень хорошо знал каждый локоть Днепра на хорошую сотню верст и очень надеялся, что викинги не успели далеко сплавиться. Ведь там, ниже, много деревень, среди которых Калока и Казия. Из Калоки — мать Зелды, а из Казии — его погибшая жена.
Почай сам вызвался руководить действиями на воде. Долбленки построились ромбом, по три человека в каждой и понеслись по затуманенной глади, выбрасывая вспененные волны. Охотничьи луки, гарпуны и стрелы с костяными навершиями, каменные и деревянные топоры; тела по пояс прикрыты в основном телячьими шкурами, кое у кого были даже головные уборы из продубленной кожи.
Почаю было всего двадцать три года, еще не зрелый муж, но уже завидный жених. В Калоки засылали сватов в дом Имормыжа, который славился своими дочерьми, имя одной из них Раданка. Раданка — значит радость и свет! Она и впрямь была очень смешливой и доброй. Они познакомились в прошлом годе на Ивана Купалу. Вначале девушка нашла Почая по венку, который она сплела и опустила на воду. Многие девичьи венки не доплыли в ту ночь до заветного поворота: одни сразу стали прибиваться берегу, другие растворились в темноте и пропали, вправду говорят, как в воду канули. Но венок Раданки правильно поймал течение, закружился и, чуть покачиваясь на теплой волне, заспешил в долгожданный для каждой девушки мир головокружительного счастья. Потом пары прыгали через костер взявшись за руки или соединившись травяными поясами. Если пара не хотела продолжать знакомство, то руки над костром размыкались, а пояса рвались. В ту ночь Почай крепко держал руку Раданки. Их объявили женихом и невестой. Вокруг девушки водили хоровод ее подруги и пели грустные песни, в которых прощались с ней, поскольку она теперь уже принадлежала Почаю. Все лето молодые люди тайно встречались, а по осени, после сбора урожая, от Почая пошли сваты. По традиции сваты засылались трижды. Первый раз их даже не пускали на порог, а разговаривали с ними через плетень, и, конечно же, девушку никто не показывал. Второй раз обычно под завершение зимы, на Масленицу — с блинами и пирогами. Здесь уже сама невеста обносила гостей за столом, а те оценивали насколько она ладна в движениях и внимательна к старшим. И в третий раз непосредственно накануне свадьбы. К этому времени у невесты уже должно быть свадебное платье и приданое; все это показывалось дорогим гостям, пришедшим от жениха. Почаевы сваты в доме Имормыжа побывали трижды. Наметили день свадьбы, поцокали языками над брачным платьем Раданки.
Но боги решили сделать все по-иному.
Хрофтотюр и Фернир Волк легли на течение и двигались с его скоростью. Хесрир-конунг Хроальд-старый справедливо решил, что лучше поберечь силы, поскольку впереди немало добычи, но ее еще нужно взять силой. А сил бесконечных не бывает. Поэтому он приказал положить весла вдоль бортов и наслаждаться спокойствием. Хроальд представил, как через пару-тройку недель жадный и жестокий ярл Эрик Кровавая Секира пойдет по Днепру, а получит опивки со стола пирующего Хроальда — и рассмеялся в голос. То-то ж, не будет зубоскалить над старостью. Озлобленные руссы хорошо встретят Эрика; придется Секире искать удачи в низовьях, а лучше поворачивать и идти на закатные страны. Аппетит у старого конунга разгорелся не на шутку. Он представил какую выручку получит уже только с того, что взял в этом походе и сладкая волна радости накатила к горлу. А сколько еще впереди! ... Если не хватит цепей — думал он — буду связывать невольников веревками, взятыми в их же домах; когда не будет места на драккарах, сделаю плоты, но я привезу столько добычи, сколько еще никто никогда не брал в походах, убей меня Тор своим молотом... Так виделось Хроальду и мечталось о могуществе в Норвегии. Он скосился на Эгиля Рыжую Шкуру, поморщился от всего его вида...А этого, так и быть, специально для Асгерт утоплю где-нибудь поближе к ромейским землям. Сейчас мне каждый у борта дорог. Не сажать же траллов на весла!... Викинги только в самых крайних случаях прибегали к тому, чтобы доверить весло чужеземцу. «Вертеть весло» - почетная обязанность для каждого, кто родился в мире скандинавских фьордов.
Вдруг Халли, стоящий на корме у руля, ударил о кованый щит обухом своего топора. Хроальд обернулся на звук.
- Чего тебе неймется, Рыбак? - Хесрир спросил, не оборачиваясь, продолжая глядеть вперед из-под ладони в сторону восходящего солнца.
- Похоже, в наших мешках снова прибавление, да пусть Имра сожрет мою печень! - Халли осклабился и показал рукой в сторону четырех приближающихся челноков.
- Имиру твоя печень бесполезна! Ему всякая печень давно бесполезна! - Хроальд засмеялся, потирая ладони, - Это рыбаки, Халли. Пусть они подойдут поближе. Сколько их?
- Их дюжина на четырех лодках. И они, да лопнут мои глаза, не чуют никакой опасности.
- Тогда поворачивай к берегу, Халли. Предложим поторговаться. Потряси белками. Пусть увидят.
- А Эйнар?
- Фернир Волк пусть идет дальше. Сами справимся. Невольникам забейте рты и заставьте лечь лицом вниз. - Хроальд быстро снял с головы боевой шлем, а вместо него натянул соболью шапку с хвостом чернобурки.
Захваченным в плен молодым людям вбили в рот кляпы, заставили лечь на дно драккара, сверху закидали «товар» шкурами и награбленным добром.
Лодки Почая первыми ткнулись в береговую крепь. Предводитель маленького отряда кривичей сразу разглядел старого норманна в собольей шапке. Молодому человеку показалось даже, что он встречал этот головной убор на ком-то в сенные дни на ярмарке.
- Скумин, - Почай легко толкнул в плечо веснущатого парня, - выцеливай вон того в шапке.
- У-угу. - Скумин кивнул, но руки у него заметно дрожали. В отряде Почая все были молоды настолько, что живого, настоящего врага видели впервые. А многие так и вообще впервые видели иноземцев.
- Попади в него! А мы схватим топоры и наскочим, потом побежим в лес. Пусть догоняют. За это время Зелда перегородит возле Ремезы Днепр.
- У-угу! - Снова был ответ. Скумин смотрел вытаращенными глазами на викингов, которые спрыгивали с драккара. Вдруг под плащом одного из них блеснул доспех и рукоять меча.
- Они о-оружны, Почай. О-они оружны! Они не торговать идут! - Скумин нижняя челюсть у Скумина мелко запрыгала.
- Тогда стреляй в того, в соболе! Когда спрыгнет!
Но Скумин не выдержал и, подняв охотничий лук, спустил стрелу с тетивы раньше времени — Хроальд еще находился на драккаре. Костяной наконечник пробил шерстяной плащ на плече хесрира, но дальше ему противостоял стальной наплечник. Стрела беспомощно повисла, увязнув в ткани. Хроальд смахнул ее, словно докучливую муху.
- Псиный выкормыш! - Викинг скривился, - испортил хорошую вещь!
Почай схватил два топора: свой и Скумина, и с диким криком рванулся вперед. Пробежав несколько шагов, он со всего маху швырнул один топор, а другой тут же перебросил из левой руки в правую. Норманны по приказу Хроальда были без шлемов, дабы обмануть соперника, и это стало для одного из них роковой оплошностью. Лезвие топора раскроило лоб желтоволосому Олану; он закачался на дрогнувших ногах и рухнул навзничь в волны Днепра. Прохладные, весенние воды накрыли чужеземца своим саваном, и лишь старое березовое топорище высовывалось наружу, раздваивая вокруг себя течение. Общее оцепенение длилось не более одного мига. Боевой клич викингов «О-один!» разорвал воздух в клочья. Кривичи бросившиеся было на врага, вдруг резко попятились. Не знающие ратной крови, никогда не слышавшие звона и скрежета битвенной стали, они не выдержали натиска неведомой, оглушительной энергии. Побросав свои топоры, колья и луки, кривичи брызгами разлетелись по берегу. Почай, видя панику, попытался криком вернуть своих товарищей. Нужно было хоть сколько-то продержаться, заставить норманнов терять время. Вдруг огромный, бородатый человек в волчьей шкуре поверх кольчуги вырос из воды напротив Почая. Между ними оказался Скумин, который от страха ничего лучше не смог придумать, как сесть на землю и прижать ладони к ушам. Норманн в два-три прыжка оказался рядом с неудачливым стрелком и уже занес меч, намереваясь плашмя ударить им. И тогда Почай, поняв что не успевает, еще раз бросил топор, целясь в незащищенную голову разбойника. На этот раз бросок был менее удачен: Халли успел отклонить голову и лезвие только чиркнуло по щеке, оставив глубокую багровую ссадину.
- Притащи мне его живым, Халли! - Неистово хрипел Хроальд-старый в носовой части Хрофтотюра, - Я привяжу его собственными кишками к рулевому веслу драккара, и он будет плыть так до самой Ромеи!
- Отдай его мне, Хроальд! Он убил Олана, самого молодого из нас! Я загоню ему под кожу речной песок и положу на угли. Это очень долгая и мучительная смерть!
- Бери его, Халли! Но сделай все это на наших глазах, чтобы мы смогли рассказать его отцу, что отмщенье было достойным Олана!
Почай бежал вверх по береговому склону, тяжело дыша, помогая себе на крутых участках руками. Но вся плоть, словно оватилась. Он не чувствовал мышц. Старый охотник Рекула, который много любил рассказывать у ночного огня об охоте, часто повторял, что тот, кто преследует, находится в более выгодном положении; догонять всегда легче, чем убегать. Почай с недоверием относился к мнению Рекулы, ему казалось, он сможет убежать от кого угодно и где угодно, потому что он любил бег, дышал скоростью, наслаждался мелькающими перед глазами деревьями в лесной чаще. И сейчас он вдруг вспомнил слова старого охотника. Почай бежал, то и дело оборачиваясь и всякий раз ужас сильнее сковывал его члены. Преследующий его норманн, казалось, вообще не торопиться.
Двигается вразвалку и внешне совсем неуклюже, но при этом неумолимо приближается.
С малолетства всех скандинавов, живущих в виках, при чем, как мужского пола, так и женского, обучают специальному ибротту, который называется волчий ход или шаг вестфольдинга. Суть этого ибротта заключается в том, чтобы использовать оптимальную скорость и правильно дышать. Хорошо подготовленный викинг на открытой местности мог даже преследовать лошадь. Кони, как и рабы, высоко ценились в северных землях, поэтому будущих воинов учили преследовать добычу.
Эх, если бы Почай знал все это, то не стал бы убегать по берегу, а использовал бы воды родного Днепра. На стремнине, одетый в доспехи человек сам легко становился жертвой, да и вряд ли бы вообще получилась погоня. Но было уже поздно. Почай лихорадочно думал: что делать. В отличие от соплеменников, разбежавшихся в разные стороны, и ставших легкой добычей преследователей, молодой кривич все же сумел сохранить в нелегкой ситуации, если не ясность ума, то что-то близкое к здравому рассудку.
Почай ухватился за корни сосны, нависающие над берегом, и тяжело перебросил все тело наверх, откуда начиналась уже сенокосная пожня. Далось это ему невероятным напряжением мышц. Он не узнавал себя. Плоть, его тренированная плоть, почти не подчинялась, став чужой и беспомощной. В затылок клацнули железные поножи Рыбака Халли. Враг был в считанных шагах. Почай намеревался встретить его здесь, ему удалось занять главенствующую высоту, но что делать дальше безоружному и выбившемуся из сил человеку против отлично подготовленного и закаленного в походах воина? В любом случае бежать дальше Почай не собирался, не было ни сил, ни смысла. В открытом поле он точно проиграет эту гонку. Попытаться ударить ногой в лицо, когда оно покажется над кромкой обрыва, опрокинуть врага. Вдруг он выронит оружие, и тогда уж попытаться завладеть им.
Но кривич явно недооценил скандинава. Халли не пошел след в след, а используя все ту же скорость вестфольдинга, переместился вправо по берегу, прямо перед тем местом, где только что карабкался его противник, и, ухватившись за кочки, рывком вымахнул до пояса над обрывом, затем, перекатившись на спине, вскочил на ноги. Он неторопливо снял с пояса цепь с ошейником и, поигрывая ей, стал приближаться к Почаю.
Кривич посмотрел вниз. Единственная мысль, которая была у него в голове — это бросится с обрыва и попытаться сломать себе шею, таким образом избежав позорного плена или мучительной смерти. Но высота и крутизна берега не были пригодны для такого исхода. А если броситься в ноги и покатиться с норманном кубарем вниз? А уж там будь, что будет! Но об этом Почай мог только подумать, сделать он уже ничего не мог. Тело окончательно стало беспомощным.
Откуда-то из полутумана выплыло лицо волхва Абариса, приезжавшего как-то на своем коне в их деревню лечить скот. Вечером в кузнице Тетумила Абарис рассказывал о норманнах. Почай тогда был совсем мал, но дивно любопытен, а потому подкрался к задней стене и подслушал разговор старших. Абарис говорил о северных людях, о их коварстве, об их умении прикинуться мирными купцами, но главное — многие из них обладают способностью лишить другого человека силы, разума и воли.
Неужели и вправду говорил Абарис? Почай пятился, не в силах отвести взгляда от желтых, длинных волос, что слипшимися паклями разметались по тусклой стали выпуклых наплечников, от грубого, точно из камня тесанного лица, от искривленного явно от удара мечом носа. Вот он чужой смрад, идущий от немытого тела и засаленной одежды, гнилой запах изо рта, мясистые, веснушки на широченных кистях рук. Почай уперся спиной в ствол сосны и закрыл глаза, отдавая себя на волю Пряхи судьбы, великой и мудрой Макоши.
И только утробный хрип в перемежку с булькающим звуком заставил встрепенуться и освободить зрение от упавших век. Норманн стоял с округлившимися от удивления глазами, белки медленно вращались, словно чего-то ища и не понимая: что же произошло? Продолжением его горла было изрезанное рунами древко; узкий, листовидный наконечник так глубоко вошел в плоть, что для взгляда оставалась лишь совсем малая часть его.
Невысокий человек, появившийся из-за ствола сосны, рывком выдернул оружие из тела врага, и на Почая фонтаном брызнула багровая, теплая руда. Несколько капель упало на губы, и кривич ощутил неприятную солоноватость.
- Меня зовут Ишута. - Назвавшийся человек древком своего оружия ударил в подколенный сгиб норманна, и тот рухнул на землю подрубленным стволом; жалобно скрипнули ремни доспехов и глухо лязгнуло железо кольчуги.
Почай, открыв рот, смотрел на своего спасителя и видел только чуть полноватые губы, сведенные печальной улыбкой, остальную часть лица полностью закрывала прямая челка седых волос.
- Куда пошли те, остальные? - Ишута сдернул наконечник с древка.
- Какие..? - Почай силился прийти в себя, но это ему давалось очень не просто.
- Те, что были с тобой? Я видел. Вы разделились: одни сели в лодки и поплыли в сторону Калоки, другие куда-то отправились берегом.
- А-а. Зелда стал собирать людей. Они перегородят реку возле Ремезы. Там есть узкое место.
Ишута кивнул.
- Сколько собрал Зелда? - Волхв глубоко вздохнул.
- Всех вместе их, поди уже, десятков шесть! Да еще прибавятся! Точно прибавятся! - Почай поднял указательный палец вверх.
- Шесть десятков!? - Ишута чуть слышно усмехнулся, - один такой, - он указал посохом на мертвого, - пустит всех на сушеное мясо! Возвращайся обратно. На старом капище, под дубом, найдешь Моготина. Нужны лошади и люди, умеющие скакать верхом. А мне приведите Потагу. Моготин знает: как его найти.
- А ты кто? - Почай сам не понял, как выскочило из него.
- А я пойду к Ремезе. Может кого-то удастся спасти.
Ишута повернулся и легкой походкой направился вдоль берега. Почай смотрел ему вслед, ощущая себя, словно в каком-то невероятном сне.
Внизу на песчаной косе кругом сидели его сородичи, скованные между собой цепями. Всего восемь человек. Троих еще викинги привязали к вертелам и подвесили на рогатины. И вскоре под несчастными забились первые клубы сизоватого дыма.
Почай, выпустив из груди сдавленный крик бессильной ярости, рванул из-за пояса убитого норманна секиру и несколькими взмахами отсек тому голову. Затем, схватив ее за длинные желтые пакли, подбежал к краю обрыва и изо всей силы швырнул под берег.
- Эй, псы заблудные! Вот вам!
Маленький человек остановился на крик у самой кромки лесной чащи, обернулся на одно мгновение и снова зашагал прочь.