Бабье лето пришло в конце сентября. Ослепило город солнцем, золотом клёнов и тополей, разморило людей летними +21, облепило тонкой паутиной кусты в парках.
Бабье лето застало Риту врасплох. Ждала, конечно. Обещала себе, что начнёт ту самую «свободную жизнь», которую они придумывали с Леськой. И верила, что поедет в Павловск или Ломоносов, традиция же. Но старые традиции были хороши, пока их можно было делить с кем-то. В Павловск или Ораниенбаум хорошо было ездить вдвоём с сыном или всем вместе - с сыном, Леськой и её младшими. А новых традиций пока нет.
Короткое тепло, стремительно меняющий краски город видела мельком. Из окошка машины на светофорах. Что тепло, понимала по столпившимся на переходе людям. Такое в Питере бывает пару раз в году. Весной и вот осенью, когда бабье лето. И всегда её это веселило и радовало, потому что она верила, что это что-то очень питерское. Когда люди будто с ума сошли и не понимают какое сейчас время года. И одежду всех сезонов можно увидеть одновременно. Вон парень - в сандалиях, шортах и футболке. А женщина с унылым лицом в пальто и смешной шапке. И дядечка вытирает вспотевший лоб, неловко и раздражённо пытается приткнуть куда-нибудь куртку.
Удивительные эксперименты с цветом от невидимого художника и вовсе пролетели, как на перемотке. Вот небо залито неправдоподобным синим, через миг смотришь - нарисованы холмистые туманные облака. А ещё через несколько часов над домами виснут грязно-серые скучные разводы. Или вот стояли вдоль дороги изрядно побитые тяжёлой серой пылью зелёные деревья. Сколько прошло? Сутки, двое, кажется, что ночь одна. Даже пыли не видно, только бесконечное жёлтое.
Когда похолодало, и ветер подул резкий, и небо окрасилось в привычный питерский серый, поняла, что вот и кончилось бабье лето. Не успела.
С Борей договорились, что она окончательно уходит на «удалёнку». Не собиралась. Сначала решили с Леськой, что надо, чтобы вокруг была «движуха». Но после нескольких месяцев одиночества офисная суета стала для Риты наигранной, а молодёжь со своей юностью и креативностью, с той самой бесконечной движухой, раздражала и казалась инопланетной.
«Ты только на пенсию не уходи», - сказал Боря. И Рита пообещала, что не уйдёт.
А потом ехала, злилась и страдала, что вот это слово «пенсия», сказанное Борей, с которым они прошли огонь, воду и медные трубы, было обидней всего. Когда с Леськой шутили - это была шутка и только. А Боре хотелось ответить что-нибудь в духе - «сам ты пенсионер». Боря был на шесть лет младше. Когда в его фирме Рита появилась впервые, даже ухлёстывал за ней, но очень быстро они пришли к пониманию, что идеально подходят друг другу. В работе. Они пережили все кризисы: в личной жизни, в фирме и в стране. И в самые сложные времена им не пришло в голову опустить руки. В один особенно тяжёлый момент почерневший от нагрузки и переживаний Боря сказал: «Ты только не уходи, прорвёмся». Рита, у которой возможность уйти как раз была, всё-таки осталась. И не прогадала. Боря выделил ей небольшую долю в умирающей, обвешанной долгами фирме и прорвался.
«Свободная жизнь» началась вообще не по плану. Во-первых, неожиданно. Квартиру сыну достроили, и Олег вдруг взял да и переехал в неё в мае. Только унитаз и душ поставили. А отсутствие межкомнатных дверей и голые стены «под отделку» Олега никак не смущали. С двумя институтскими друзьями, сдавая параллельно дистанционно сессию, они своими руками делали в квартире ремонт. К чести сына, денег у Риты он не клянчил, но согласился взять «подъёмные». Взял и зажил своей молодой и активной жизнью, с движухой, идеями, учёбой. Главное, без алкоголя и вот этого всего, что в Ритином представлении сопутствовало студенческой жизни без присмотра старших. А сын шёл на красный диплом.
Леська смеялась над ней: «Мать, ну ты даёшь! Ты, кажется, паришься, что твой умница сын не пустился во все тяжкие!».
От липких, рвущихся, как паутинные нити, мыслей, очнулась, когда машинально сделала глоток из чашечки. Кофе безнадёжно остыл, вкус стал горьким и противным. В турке осталась одна гуща, и в пакетике со стильной фирменной наклейкой кофе тоже закончился. Пораздумывала несколько минут, ехать в любимый магазинчик или заказать кофе домой, и вдруг решила дойти до ближайшего супермаркета.
Глянула в окно, нет ли дождя, и замерла. Закончившиеся несколько дней назад бабье лето, кажется, вернулось. Не поверила, даже окно открыла. Воздух ворвался в кухню холодный и зябкий, но он не отменял голубого, без единого облачного росчерка, неба, ослепительного солнца и усыпанных золотом деревьев.
Кутаясь в шарф, дошла до магазина, помедлила секунду и пошла по дорожке к парку. «Ну и пусть как одинокая пенсионерка. Пенсионерам надо дышать воздухом».
Было немного жаль, что самое лучшее время всё-таки упущено. В самый разгар золотой осени ковёр из листьев мягкий и яркий. А теперь уже листья пожухли, скукожились и хрустели под ногами. Оглядываясь, срывала горстями белые ягоды с куста снежника. Потом шла, бросала перед собой и давила их ногами. В горле царапало. Так они с Олегом ходили. Бросали россыпью белые шарики и соревновались, кто больше налопает. Толкались и хохотали. И Олег ужасно гордился, что мама у него самая классная, молодая и красивая.
А летом в свой день рождения сказал: «Ма, ну давай потом вместе сходим в рестик, отметим позже, а? У нас ребята соберутся». «И девчата», - стараясь не брюзжать, сказала Рита. Олег согласился, что и девчата тоже. «Симба вырос?», - спросила грустно Рита. А Олег сказал, чтобы она радовалась и наслаждалась жизнью. Рита заказала какой-то еды из ресторана, вина купила и решила радоваться и наслаждаться, но проревела весь вечер, и никакие комедии не спасали, а романтические истории вызвали приступ тоски и удушающей жалости к себе.
Перед парком белые ягоды закончились, и Рита решила гнать грустные мысли и думать о том, что она планировала делать на свободе. Оттого, что свобода эта пришла практически вместе с дурацкой самоизоляцией, половина планов отмелась сразу. Фитнес, бассейн, курсы и походы в театры и музеи были невозможны. А сейчас стало неуютно от мысли, что ходить туда надо одной, особенно после Бориной «пенсии».
Записалась и оплатила какие-то онлайн курсы, но на них даже в формате чатов все были такими же отвратительно активными и креативными, как и в офисе. Да и зачем они ей?
Заказала умопомрачительные спицы, разноцветные, лёгкие, жутко фирменные и жутко дорогие. К ним невесомый кашемир и ещё какой-то пряжи. И так и не смогла решить, что будет вязать - длиннющий палантин или плед. Набирала петли, вспоминала узоры, распускала.
Книгу, с которой начнёт «книжный запой», так и не выбрала.
Когда-то она их покупала и расставляла, радуясь каждой новой, в шкаф и предвкушала, оглядывая голодным взглядом полки: «Перечитаю вас все на пенсии!». Олег ржал неприлично, когда она ими любовалась, и подкалывал: «Моя пре-е-елесть».
Глаза наполнились слезами, Рита задрала голову, стала обзывать себя «глупой курицей». На облезлой скамейке впереди сидели две старушки. У старушек были абсолютно одинаковые улыбки, одинаково старенькие, но аккуратные плащи и береты. У одной - зелёный плащ и коричневый берет, а у другой, наоборот, плащ коричневый, а берет зелёный.
Олеся ужасно ругалась, когда Рита нажаловалась ей на Борю, который заговорил про пенсию. Она фыркала в трубку, говорила, что Рита ещё даже того возраста, когда «баба ягодка опять» не достигла.
Смешно. Когда им было по двадцать пять примерно, они с Олесей считали, что пока тридцати нет, нечего и думать про возраст. В тридцать, когда жизнь крутила в жгуты безденежьем, говорили, что прорвутся, пока ещё молоды, не тридцать пять же! А к тридцати пяти, когда жизнь рвала на части разводами сначала Риту, потом Олесю, и Олесю - больно и страшно, решали, что «после сорока жизнь только начинается», а до сорока они как раз со всем справятся и всё наладят.
И прорывались, и налаживали, и справлялись. И жили несколько лет в Ритиной трёшке. Рита тянула жилы на работе, без выходных, иногда с двухчасовым сном. А Леська была «на хозяйстве». Потому что с младшей, Серафимой, было плохо. И диагнозов предполагали столько, что Рита с Лесей от отчаянья таскались по храмам и святым местам. Сжимали кулаки и зубы, когда очередное светило, разглядывая пухлые папки с анализами, рентгенами и КТ, бормотало: «Ну это, пятёрка, конечно». И отменяли. Год за годом отменяли диагнозы и пятую группу по здоровью. И выбивали из Олеськиного «козла и сволочи» метры, потому что никаких социальных не хватало, конечно. Но выбили же!
Стукнуло им по сорок - не отмечали, потому что примета плохая. Решили, что, наверное, вот так вырастят они детей, а потом будут «жить свободной жизнью, путешествовать и заводить ничего не значащие романы и состарятся вместе».
А Леся вдруг взяла и вышла замуж.
Навстречу Рите шли сразу четверо мамочек с колясками и детьми постарше, целой кучей. Рита заметалась, пряча лицо, потому что из-за этой Лесиной свадьбы слёзы прорвали все заслоны и потекли. Вспомнила, что она в тёмных очках, и спрятав нос в шарф, быстро прошла мимо. Сделала вид, что она тут не просто бродит в одиночестве, а спешит по делам.
Больно и отчаянно было не из-за того, что Олеся получила своё выстраданное и заслуженное счастье. Нет, конечно, нет. Даже если и было завидно, что у подруги случилась внезапная вторая молодость, то беззлобно. Так, грустно немного. Ритин развод был мирным и скучным. Просто всё уже давно закончилось, а они всё жили вместе. А потом у Олежкиного отца случилась любовь с молодой и красивой, и они развелись. Лесин развод был кошмаром. Отец её детей напивался, громил квартиру и требовал отдать Серафиму в интернат. И потом долго мстил по мелочи, и каждый разговор с ним заканчивался истерикой у Леськи, потому что в понимании бывшего она была «дура и дрянь». Козёл и сволочь благополучно спился, а Леська встретила пару лет назад старую студенческую любовь. В самый пик карантина они расписались.
«У Олеси вторая молодость, а у меня короткое бабье лето - и то закончилось, не начавшись», - думала Рита.
В тот вечер, когда Рита в одиночестве отмечала день рождения сына и жаловалась Леське, что «праздничку бы», подруга неожиданно рассмеялась и сообщила, что праздник будет.
«Мы с Мишей решили, что надоело всё. Будем всё-таки праздновать свадьбу, представляешь?», - радовалась Леся.
Она обещала, что народу будет немного, что только свои. Но обеим в голову не пришло, что «свои» их с Ритой общие, и «свои», которые появились в жизни Олеси вместе с Мишей - это не одно и то же .
Рита жутко смущалась, чувствовала себя не в своей тарелке. Те, кто был «без пары», сбивались в кучки, а Рита маялась одиночеством. Для празднования свадьбы был снят огромный коттедж под Питером. После красивой церемонии, достойной финальной сцены голливудского фильма, обаятельный молодой ведущий затеял активности и тосты. Рита немного расслабилась, знакомилась с кем-то и любовалась счастливой, помолодевшей, будто скинувшей с себя не годы, а мешки с камнями, Леськой. И эта Леськина радость, и чудесный августовский день, обаятельный ведущий, мастерски меняющий тон праздника с лирического на весёлый и зажигательный - всё было прекрасно.
«Расслабилась», - мрачно подумала Рита.
С Павлом познакомились ещё во время фуршета, до церемонии. Леська быстро пробормотала, что сама его толком не знает, что это какой-то давний Мишин приятель, приехавший в Питер по делам, а так он откуда-то, но Леська не помнит.
За столом они с Павлом оказались рядом. По другую руку от Павла сидела чья-то юная дочь, она морщила нос и кривила губы, от скуки жеманничала и заигрывала с Павлом. Тот послушно кивал, подливал юной особе шампанское и пригласил танцевать Риту.
Рита уже рот открыла сказать, что не танцует, но внезапно передумала.
У Павла были невероятные руки. Двигался он не столько грациозно, сколько уверенно, и опираться на его плечо и руку было приятно. Когда второй раз они снова пошли танцевать, Рита радовалась, что он не начинает дурацких разговоров, и потихоньку разглядывала его. Въевшийся в кожу загар едва ли был обретён на югах. Из-за ворота рубашки проступала полоска кожи - смуглая, но светлее. Весь Павел был крепким. Скулы, подбородок, шея казались почти каменными. И Рита смутилась, потому что захотелось потрогать его кожу.
Когда за столом из-за ставшей совсем громкой музыки она не расслышала, что он ей говорит, и он подался к ней, ближе к уху, она тоже слегка наклонилась и дотронулась щекой до этой самой каменной скулы, и обожгло.
Мягкая. Кожа была мягкая, а скула - твёрдая.
Рита в десятый раз сменила направление и ещё ускорила шаг, словно пыталась убежать от воспоминаний, от которых хотелось выть, и топать ногами, и вопрошать Бога, высшие силы, и неизвестно кого: «Зачем, ну зачем это?».
Рита провела месяц и две недели, ломая все барьеры внутри, отшвыривая комплексы и мысли о возрасте, сыне, «стыде и совести»,
Её раскачивало на гигантских качелях, ухало внутри, и каждая мысль о конечности этого романа безжалостно изгонялась.
«Моё бабье лето», - думала Рита и замедлялась. «Короткое, жаркое, перепутавшие всё на свете бабье лето». Так же, как в этот короткий отрезок золотой питерской осени, оно раскрасило несколько мгновений в яркие краски, согрело летним теплом и закончилось.
Скула эта треклятая снилась. Мучила запахом.
Давным давно Павел учился в «горняке» в Питере, и они вдвоём съездили на Ваську, петляли по линиям и шли по набережной.
Ходили дворами, когда удавалось проскочить через медленно ползущие калитки с домофонами, долго сидели на заливе, слушали «Сплин» и пили виски прямо из бутылки, и замёрзли, и потом бесконечно долго занимались любовью, переплетались, вбирали друг друга. От бешенного ритма переходили к мучительно медленному, до истомы, до того, что перехватывало горло так, что не вдохнуть.
Говорили. Непонятно, мало говорили или много. Вдруг о сегодняшнем времени. Трудное оно или нет? Рита сказала: «Время всегда одинаковое. И трудное тоже». Павел смотрел внимательно и говорил: «Это правда».
Он говорил вообще коротко. «Это правда», или «враньё», или «пойдём?». Рассказывал тоже скупыми словами.
Он рассказал о своих трудных временах и почему он всё бросил в Москве, а его бывшая жена - нет.
Про то, как учился жить в диких условиях, потому что выбора не было, а контракт - был.
А она про Леську и Серафиму. Как она временами думала, что они не справятся и это конец. А потом Леська не выдерживала и выла при очередном дочкином «откате», что надо отдать её в интернат, а потом проклинала себя.
Он кивал понимающе, и Рита точно знала - понимал, а не просто кивал.
Скупо спросил: «Поедем со мной?». В голове у Риты каменной дробью бились мысли, но она ничего не сказала. В мысленном камнепаде выделялись дурацкие: «В каком смысле, поедем? На Алтай на твой поедем?».
Про Алтай Павел сразу рассказал. И больше всего Рите нравилось слушать про Алтай и перекатывать в голове удивительные названия. Не Питерские, фантастические.
Про Алтай Рита знала только, что там травы и горы. Рылась в интернете, перечитывала всё подряд, восторгалась и ужасалась. Алтай был далеко. В другом мире. Где-нибудь в мирах Урсулы Ле Гуин.
Нет, туда, конечно, ездили туристы. Но это были специальные туристы, любящие какой-то дикий отдых. А Рита в отпуске добиралась до очередного пляжа и там притворялась морской звездой.
И что это значит: «Поедем со мной?».
Рита остановилась, подышала, решительно двинулась к выходу из парка.
Шла, уже не обращая внимания ни на кусты снежника, ни на листья. Возвращала мысли в привычный ритм. «Это возраст и опустевшие гнездо. Думать об этом больше не надо. Вечером включу кино, нет, лекцию и буду вязать палантин, нет, плед. Ну или палантин»
Дома вспомнила, что кофе так и не купила, подумала, что плевать.
Долго стояла под горячими струями в душе. Некстати вспоминала, как Павел рассказывал про баню и снег. Что потом, после бани и снега, хорошо пить чай. Удивительный алтайский чай.
И про бабье лето думала.
И в телефон не смотрела, потому что оттуда пиликало смсками, она знала, что это Леська, а отвечать не хотелось.
Раскладывала на диване нитки и спицы, любовалась и думала: «Плед, нет, палантин»
Взяла телефон, провела пальцем по экрану. Оттуда полоснуло августовским солнцем, смеющимся, счастливым Леськиным лицом. Свадебной фотографией.
Металась по квартире. Кухня-коридор-спальня-комната Олега. И в обратном порядке.
Леська спрашивала: «А почему бы и не поехать?».
Рита ужасалась: «На Алтай?!».
Олеся отвечала: «Ну не в Норильск же!»
Рита спрашивала: «А что я там делать буду?».
А Леся: «А здесь что?».
Провожать Павла в аэропорт не стала. Всё было сказано. У него там жизнь и контракт. У Риты здесь жизнь, сын и Леся.
Как бы Олеся не уговаривала, что необязательно думать, что это навсегда. Можно поехать к Павлу как турист. Присмотреться. Это было очень логично. Но именно об этом они и не договорили. «Поедем со мной» могло значить все, что угодно. Поедем, продолжим наш сумасшедший роман, например. Или поедем со мной жить на Алтай? Ходить в баню и пить чудесный травяной чай?
От стремительно ускользающего времени, казалось, что ошибиться нельзя. Сорок четыре, через несколько месяцев сорок пять. Возраст, за который они с Леськой никогда не заглядывали.
Олеся расстраивалась, находила доводы, убеждала, что рисков нет.
Но для Риты это была афёра. В афёры Рита, у которой всегда было за кого и за что отвечать, не вступала. И «любовь-равно-ответственность» было незыблемым. Это помогало во все времена выжить. Да и не было никогда такой страсти, как с Павлом. И страсть эту Рита считала тоже «возрастной». И продлить бабье лето нельзя. Первый же северный порывистый ветер и дождь сорвут и смоют хрупкую красоту. Всё станет голым, исчезнет иллюзия, останется серое и неприглядное, пока не засыплет белым снегом. Если, конечно, снег будет.
Рита схватила телефон, лихорадочно листая контакты до Пашиного питерского номера. Питерский номер был активен.
Кусала губу. Решалась. Приложила палец к зелёному телефончику.
---
Павел смотрел невидящим взглядом в монитор. Крутил телефон по столу. Подталкивал пальцем, телефон крутился и замирал, а Павел снова толкал его пальцем. И как его так угораздило? Когда то, во что он вкладывал всего себя, стало, наконец, реальным. Когда грант и инвесторы подтвердили, что идея его правильная, и теперь только строить. И скоро, совсем скоро всё, что пока заключено в тысячах букв и цифр, в чертежах и расчётах станет живым. Но появилась Рита. Думал, отвлечёт работа. Всегда так было. А тут не выходит. Разговаривает с подрядчиками, ходит по участку, перепроверяет в сотый раз инженерный проект, а Рита будто рядом. И удерживает себя от того, чтобы опустить руку в карман, потому что хочется, чтобы там была её ладонь. Там на заливе и на набережной у неё мёрзли пальцы, он брал её руку и опускал в свой карман. Рита улыбалась и смешно морщила нос. Рука была мягкой, и Рита водила в кармане пальцем по его ладони, и это возбуждало сильнее, чем любой откровенный наряд или флирт. На заливе пили виски прямо из бутылки, хотя были и стаканчики, и содовую купили, но пили прямо так почему-то. Потому что ставили какую-то музыку в телефоне - оказался «Сплин». Саша Васильев пел про залив и виски. Рита сказала, что эта песня про страсть и про секс. У неё блестели глаза, и на щеках проступал румянец. В этом было что-то далёкое, из студенческой жизни, но их это не смущало.
Виски обжигал горло, они закусывали тонкими шоколадками с мятой. Целовались, от Риты пахло шоколадом и мятой и совсем чуть-чуть алкоголем. Это вызывало такое возбуждение, что Павел боялся, что вот прямо сейчас перестанет себя контролировать.
Снова крутанул телефон.
Он рассказывал Рите об Алтае, своём проекте по экотуризму. Рита кивала понимающе, и Павел точно знал, что понимает, а не просто кивает. Он позвал её и сделал это как-то криво, но за последние несколько дней перед отлётом так и не нашёл других слов.
Рита - книжная, очень питерская. Все слова, которые он ворочал в голове, выглядели не то как оправдание: «там нет вот этого всего, что есть у тебя в Питере», не то как выпрашивание: «Рита, я буду много работать, но я всегда буду с тобой». Глупо. «Давай попробуем» - ещё глупее. Для книжной и питерской Риты это не подходит.
И здесь за две недели ничего умнее он так и не придумал.
Павел коротко выругался и толкнул телефон так сильно, что тот крутанулся, полетел к краю стола и в этот же момент разразился мелодией. Павел попытался удержать телефон, потому что эту мелодию ему Рита сама и поставила. Там же, на заливе. Телефон удержал, мазнул неловко по экрану, получилось, что отклонил звонок.
Стал тут же вызывать Риту, но было занято.
---
«Отклонил звонок или вызов сорвался? Наберу ещё раз и больше не буду. И телефон удалю. И думать больше не буду». Рита смотрела на надпись «осуществляется вызов», а потом на «абонент занят».
Медленно и аккуратно, как будто это был не телефон, а хрупкое и тонкое богемское стекло, Рита положила его рядом с собой на диван. В этот момент телефон зазвонил.
- Рита?
- Да, - вышло у Риты хрипло, и она снова повторила, - да.
И стала мучительно вспоминать, что же собиралась сказать, она же приготовилась. Думала, что скажет что-нибудь лёгкое и не обязывающее, вроде того что не передумал ли Павел видеть её на своем Алтае? И что-то такое, что, мол, Рита как раз собиралась путешествовать, и почему бы не посмотреть, как этот «экотуризм» выглядит.
Всё это было наигранным, а ещё успела подумать - вдруг у него там вполне себе есть какая-нибудь «алтайка»? Обдало, как холодным душем, от этой мысли.
- Рит, - снова раздалось в ухе, и Рита как в прорубь нырнула.
Однажды им с Леськой пришла эта безумная мысль в головы - нырять в прорубь на Крещение. Наверное, в очередной отчаянный момент. Они в сорочках стояли в очереди. И Леська стояла впереди. А когда их очередь подошла, Леська сделала большие глаза и шмыгнула за Риту. Рита, которой больше всего хотелось сейчас вообще развернуться, одеться, сесть в машину и включить печку и попогрей, вдруг подумала, что уже нелепо как-то сдавать назад, и не раздумывая взяла и нырнула. Три раза. С головой.
- Паш, - нырнула Рита с головой. И ещё раз. - Паш, я хочу баню и снег, и твой умопомрачительный алтайский чай. Нырнула и в третий раз. - Я к тебе хочу приехать. На Алтай.
В телефоне стояла тишина, и совсем оробевшая Рита даже посмотрела на экран, не прервался ли вызов. Но вызов шёл, и там, в телефоне, что-то странно клацало. И Рита позвала тихонько: «Паш?»
- Да. Я здесь. Я смотрю билет. На ближайший рейс, Рит?
Светлана Шевченко
#cветлана шевченко мужчина и женщина