СМАЛОДУШНИЧАЛ
Когда я думал о ней тогда, мое сознание наполнялось дымкой, подобной звенящему туману осенним утром. В памяти все пустое, все полутона, междометия, суета, стерлись, обнажив наши наполненные тишиной встречи и недолгие разговоры, где каждая фраза обрела свое место и смысл.
Мы встретились, когда теплое время уже прошло, воздух был кристальным и свежим, а на мостовую легли первые осенние листья.
Она сидела, склонив голову набок, смотрела на меня с насмешливой улыбкой и говорила:
- Мы живем с Вами в такое время, когда, Вы знаете, у нас ровно нет никакой основательной связи с потоком жизни, не этим красивым ручьем, а настоящей рекой, которая все движет вперед и сметает. А мы все рассуждаем о том, что фиалковый одеколон невозможно устарел. Это все как Crеpe de Chine – нежно и знакомо, но легко рвется.
- Часто ли Вы думаете о таких больших вещах? Мне вот сейчас кажется, что мысли об обеде для меня дороже, чем обо всем, что кануло в Лету. Вы жаждете большого? Тоска по величию, по дальним странам?
- Нет, что Вы! Я, знаете, иногда думаю, что это все большое и великое захватывает дух и отдается слезой на глазах. И можно даже и думать вновь и вновь об этом с некоторым трепетом. Но что Вы будете вспоминать в самые темные или самые счастливые моменты? Не великое, а, возможно, пустяк, пару мгновений, которые казались мимолетными, а были самыми светлыми из всего, что пережили.
Так в гостях у Самойловых я познакомился с ней, непринужденно и без долгих представлений. Потом мы договорились о прогулке. Время было раннее и в саду стоял туман, который только подчеркивал его безлюдность и призрачность, а когда вышло солнце, стало тепло как летним днем. В ту встречу я больше видел ее в профиль и любовался прямой спиной, и прекрасной линией скул, кожей, тронутой солнцем и убранными в высокую прическу каштановыми волосами.
Я искал повода назначить еще встречи, и каждый раз мне везло. Мы виделись на выставке, гуляли еще раз вдвоем и встретились в театре. Но в начале следующего месяца мне повезло несказанно. Оболенцевы позвали меня в свое старое имение – поймать последние теплые дни до Покрова, и к моему счастью она должна была там появиться с Самойловыми.
Столовую заливал ровный серо-жемчужный утренний свет. Пахло свежезаваренным кофе, все уже почти были за столом, заставленным старой и милой посудой. Должно быть, чайница и чашки помнили Николая Павловича.
- Возьмите, попробуйте, крыжовенное с орешками. Такое еще наша бабушка готовила, - торопливо говорила Марья Алексеевна, - бывает же, такой холод еще до Покрова!
Мы с моей знакомой выскользнули из дома. Она торопливо шла по желтым листьям, раскиданным по сникшей траве, которая то и дело хрустела свежим инеем под ее маленькими ботиночками. Мы шли к причалу молча, жадно вдыхая холодный воздух. Это была не первая наша прогулка тет-а-тет, но первая в таком уединенном месте. Она ничем не выдавала неловкости, но часто смотрела то за верхушки прозрачных берез, то под ноги.
Мужик Никифор в поношенном черном бушлате встречал нас вдалеке.
«Позвольте, лодочка-то маленькая, старая, просмолили, но боюсь, воду-то наберет»
Он подтолкнул, и мы медленно поплыли по озерной глади.
- Странно, очень хорошо сейчас. Очень. Я здесь давно не была, помню летом одним, еще девочкой, я купалась там, за той косой, там дно песчаное.
- Летом Вы бы, верно, сидели в легком платье и шляпке, а я бы не смог не подстроить историю, чтобы пригласить Вас искупаться. Надо только надеяться, что день будет жарким
- Мне и сейчас жарко, странно.
Мы были на самой середине озера, она оглядывалась по сторонам с легкой улыбкой.
- Не надо к берегу, прошу Вас. Давайте здесь.
Я оставил весла, по зеркальной воде прошла последняя рябь. Она посмотрела на меня испытующе серьезно и откинулась на локти. Высоко пролетал клин гусей. Из пелены облаков пробивался едва заметный луч солнца. Я тихо опустился рядом, так близко, что почувствовал легкий запах фиалки. И засмотрелся на старую дымно-белую церковь на соседнем берегу. Она легко поддержала мое желание зайти в нее. Лодка причалила, я помог ей сойти на берег и потом так и не отпустил ее руку. Было в этом нечто волнительное и торжественное, когда мы входили с ней вместе под древние своды, сверху глядели на нас серафимы в одеждах выцветших, но звонких. Воздух весь дребезжал от теплых огоньков свечей. Какое было бы счастье быть с ней здесь как с женой, во всеми забытой церкви. В этом не было даже тщеславия, потому что никто бы не видел мою супругу, такую спокойную и такую нездешнюю, как возлюбленную итальянского герцога, с копной волос как у библейской Юдифи, с кожей, которой касалось южное солнце. Я возвращался с ней поздно в усадьбу без всякого стеснения, словно все было уже решено, словно мы получили благословение, и слова, обеты, разговоры – все пустое.
Уже глубокой ночью, когда всюду разлилась сонная темнота, холодный лунный свет заскользил по скрипящим половицам, я поцеловал ее в дверях спальни. Я не спал почти до утра, представляя, как все наши будущие ночи она будет моей. Как мы приедем в мою квартиру, и будем устраивать встречи для друзей. Как поедем в Лондон навесить мою тетку и будем выбирать мебель и ткани для нашего дома. Весной мы отправимся с ней во Флоренцию. А летом остановимся вновь в Петербурге и будем гулять поздним вечером и вместе встретим тёплый дождь и грозу в усадьбе.
С утренним светом ко мне пришла тревога. Никогда прежде у меня не было такой женщины, а все мои прошлые отношения были сродни упражнению – дамы были весьма милыми, но ни в коем случае не вызывали во мне настоящего волнения, меня отвращало настойчивое ожидание в их глазах, или же им самим было не столь нужно мое внимание – встречи становились реже и все плавно сходило на нет.
Но с ней же ситуация была противоположной, от чувства волнения и тревоги я проснулся раньше обычного и уже не мог лежать в кровати. Странное осознание приходило ко мне, превращая вчерашний день не более чем в сон. Должно быть, у нее есть немало подобных воздыхателей, которые после одной прогулки воображают себе счастливое совместное будущее. И мое воодушевление, и все мои чувства, вероятно, могли не иметь в ней никакого существенного отклика, равно как во мне раньше не вызвали восторгов летние прогулки на лодке с барышнями в белых платьях и шляпках, которых я едва мог запомнить по имени – Наденька, Катенька? Образы стёрлись и канули в Лету, без всякой ностальгии и сожаления. Возможно, так и для нее вчерашний хрустальный воздух не оставит решительно никакого отпечатка в памяти.
Я спустился к завтраку с тяжелым предчувствием – и оно подтвердилось. За столом ее не было, я хотел поинтересоваться, но счел это неловким и решил выждать еще несколько минут. Ко мне подошел Алексей, ее кузен.
- Дмитрий Васильевич, милый, а Вам Анна Александровна просила передать, что ей придется срочно вернуться в город. Очень извинялась, передала также приглашение …
- Уехала уже?
- Да если сейчас же выбежать, может, успеете.
Лошади были уже готовы и ее дорожные сумки покоились внутри.
Она стояла на границе с полем и улыбалась. Я подошел к ней так близко, что почувствовал пудровый фиалковый запах.
- Дмитрий Васильевич, я уж думала, Вы меня не проводите. Я в городе буду Вас ждать, приходите ко мне обязательно в следующую пятницу – вернутся наши близкие друзья из Англии. А если хотите, то сами придумайте повод, я буду рада увидеться. Неловко, что я так рано уезжаю.
Я сказал что-то уместное и поцеловал ее руку, а она в ответ обняла меня и рассмеялась. Легко или легкомысленно. Я подумал, что непременно приду в следующую пятницу – тогда я получу хотя бы пол разгадки к тому, верные ли мысли пришли ко мне этим утром. Но уже в Петербурге от Самойловых я услышал в разговоре, что и они приглашены в пятницу. И, возможно, в ее смехе и объятиях не было ничего истинно личного. Сомнения и тревога заставляли меня забываться – выпивать и проводить время с друзьями в кабинетах. Каждый раз я внутренне вздрагивал, когда тема заходила об Анне Александровне – и я был совершенно прав в том, сколько мужчин искали ее общества. И когда минула пятница, я вдруг почувствовал странное облегчение. Только много позже я подумала, что тогда, пожалуй, смалодушничал. Снежной зимой тревога отступила перед Рождественской суетой. А весной я сам отправился во Флоренцию.
Но о той поездке я ничего не помню. Стерлись многие встречи, голоса и лица, я часто думаю о Петербургских зимах как сне из прошлой жизни. Но лучше всего я помню, как шел с ней по осенним листьям на набережной, помню ее перчатки, ее легкое платье на завтраке, помню поцелуи у дверей спальни, как она смотрела на меня в темной церкви.
И если бы это было возможно, я бы каждое лето или ранней осенью, отправлялся бы на то самое озеро на старенькой лодке. Но церковь теперь опустела, нет колокольного звона, а на веранде никто уже не пьет тот самый чай с вареньем из крыжовника. Домой я уже никогда не вернусь, не увижу свой родной город и не пройду нашими дорогами вдоль Летнего Сада.
Осталось от того времени с ней самая малость – короткие разговоры и запах фиалковых духов. Но что вы будете вспоминать в самые темные или самые счастливые моменты? Не великое, а, возможно, пустяк, пару мгновений, которые казались мимолетными, а были самыми светлыми из всего, что пережили.