Антиалкогольная реформа Романовых вызвала всеобщее недовольство. В Москву из провинции стали массами поступать челобитные верных голов с жалобами на ограничения в торговле вином. Обыкновенно они били челом государю, что «на твоем государеве дворе питухов мало и пить стало некому» и потому «большие оклады, как были кабаки, с нас холопей и сирот твоих вели снять и оклады в городех учинить против сборов с кружечных дворов со 161-го (1653) году, чтоб нам холопем твоим в конец не погинуть». Но таким челобитьям в Москве не потакали и писали в ответ на них воеводам: «чтоб над тем верным головою и над целовальники смотреть и берегли б того накрепко, чтоб они збирали великаго государя денежную казну с великим раденьем неоплошно, чтоб великаго государя казна в зборе была у них по окладу сполна, в зборе и прибыль, и чтоб они государеву казну не крали ни с кем и на сю явленную челобитную не надеялись и не обнадеживались». К тому же внешние и внутренние дела Московского государства: война с Польшей, бунт по поводу порчи монеты, — все это требовало громадных средств, а финансовая техника взимания была так примитивна и платежные силы населения были так подорваны, что кабацкие деньги оставались почти единственным ресурсом, который крайне необходимо было развивать и отказаться от которого значило отказаться от осуществления самых насущных и очередных задач внешней и внутренней политики.
Благодаря выше отмеченному противоречию в проведении правительственных мер борьбы с народным пьянством с финансовой политикой, московское правительство не достигло совершенно и второй из поставленных реформой 1652 года целей — сокращения пьянства. В донесениях с мест воеводы совершенно не отмечают понижения пьянства, даже наоборот. Так в 1653 г. из Недрыгайлова, порубежнаго, украиннаго города доносил воевода в Разряд на недрыгайловцев, детей боярских Тимофея Коженовскаго и Михаилу Сунбулова. «Они», писал воевода, «у меня, холопа твоего, не спросясь, за рубеж ездят для пойла. Меня, холопа твоего достоль не слушают, по вестям и сторожам не ездят, твоей государевой службы не служат, и, на них смотря, многие люди пропиваютца, за рубеж, государь, без ведома ездят и пропивают ружье и платье». То же было и на Москве. 26 мая 1654 г. боярин князь Михаил Петрович Пронский с товарищи писал царю, бывшему в походе. «Ведомо нам», писали они, «учинилось, что многие всяких чинов люди меж Петровских ворот и Трубы по валу кругами сидят и зернью и карты играют и вино пьют». Были посланы для задержания этих людей стрельцы, при чем с поличным было задержано «двунадцать человек, да с ними принесли калиску (siс), в чем бывает вино, да четыре чарки, двои карты да зипунишко».
Особенно пьянство было развито в войсках среди казаков, стрельцов и вообще ратных людей в походах. В этом отношении очень характерным является донесение из Киева князя Куракина в Разряд, в ноябре 1655 г., во время первой войны Алексея Михайловича с Польшей. «Солдаты», писал князь Куракин, «емлют твои государевы кормовые деньги многия и на кабаках пропивают, а мы холопи твои их солдат от тово унимаем всякими мерами и в тюрьму сажаем и наказанье чиним жестокое и унять их, государь, никакими меры их немочно. А кабаки, государь, около города поблизку у Софейских ворот кабак киевскаго митрополита Селивестра, у Михайловских ворот кабак михайловскаго архимарита Феодосия, да за Киевскими, государь, вороты на посаде кабаки гетманской, и Писарев, и посадский, а в городе, государь, хотели те ж митрополичий и архимаричий откупщики продажное вино держать и мы холопи твои велели их выслать вон и питья продавать в городе не велели, а за городам откупщикам заказу учинить не смеем». «Говорили мы», пишет далее Куракин, «откупщикам в разговоре, чтоб они твоих, государевых ратных людей на кабаки не пускали, а они наших речей не слушают. И чаем того, чьи те кабаки, и тем будет злобно, и челобитье о том тебе, государь, будет». До сих пор кн. Куракин, констатируя пьянство среди ратных людей, сообщает о принятых им мерах борьбы с ним. Он не останавливается перед закрытием кабаков в городе и за городом, не считаясь даже с неудовольствием малороссийской старшины и духовенства, которым принадлежали киевские кабаки, добрыми отношениями, с которыми Москва тогда очень дорожила. Но в конце отписки он резко меняет точку зрения и проводит взгляд чисто московский: «чтоб твоей государеве казне — тем кормовым деньгам, хотя малой поворот был — завесть бы из тех же кормовых денег для ратных людей кабак в городе!»
Упадок дисциплины среди солдат принимал самые опасные формы буйства и непослушания. Не считаясь с запретительными мерами кабацкой реформы 1652 г., солдаты зачастую являлись открытыми конкурентами верным головам и целовальникам, продавая свое вино и пьяные браги в «неуказное время». О выемке корчмы у солдат нечего было и думать, так как малейшее поползновение в этом отношении могло вызвать открытый бунт. Озорство солдат в этом отношении находило полное сочувствие и покровительство среди воинских начальных людей, на которых зачастую жалуются верные головы и целовальники. Так например с Лук Великих бил челом государю голова кружечнаго двора с товарищи на голову луцких стрельцов Сергия Стеншина в том, что он «поставил на кружечном дворе у ворот караул стрельцов и питухов на твой, великаго государя, кружечный двор пускать не велел и от того им чинится недобор».
Вообще начальные люди не могли быть примером для своих подчиненных. Мы имеем целый ряд отписок провинциальных воевод с жалобами на начальных людей в пьянстве и непослушании. Приведем, например, отписку из Белева от 1675 г. Леонтия Желтухина, посланнаго туда «пересмотреть стрельцов». В своей отписке Желтухин жаловался на казачьего голову Степана Болотова в том, что он «из Белева ездит своего приказу по казаком», которых он распустил «для своей безвестной корысти» из Белева по деревням и селам, «по деревням пьет и бражничает по многия дни, а твои,великаго государя, всякия скорыя дела посылками мотчаютца». В том же роде доносил и князь Григорий Ромодановский из Курска в Разряд на полковника Острогожскаго полка в том, что он «живет шатко, чинитца непослушан и, напився пьян, с челядью своею по посаду грацких и уездных всяких чинов людей бьет безвинно; да он же, взяв насильством жонку вдову Настьку, держал у себя на дворе и блудное насильство ей чинил».
В донесениях воевод эта картина всеобщего пьянства еще расцвечивается мрачными красками разврата, азарта, убийств, насилия и озверения почти до потери человеческаго образа и подобия. Так, в донесении в Разряд мещовский воевода в августе 1666 г. писал. «17 августа во втором часу дня (5 ч. 35 минут утра по современному времяисчислению) пришел в съезжую избу стрелецкий голова Гаврило Лукин пьян и на карауле стрельцов перебил и колодников к себе поимал, а иные колодники в то время разбежались, да он же Гаврило, взяв караульщика к себе на двор и сняв с нево рубашку, бил батоги до умертвия неведомо за что». В тот же день несколько позднее он же «пришед под окно съезжей избы, выняв нож, хотел меня, холопа твоего, в окно ножем зарезать и кинулся к окну с ножем при многих людях».
Таким образом, намечена широкая картина народного пьянства на Руси в первую половину XVII века. Лучшие люди эпохи и само московское правительство сознавали весь вред народного пьянства, но были бессильны облегчить этот тяжкий социальный недуг. Мы видели, что попытка Алексея Михайловича бороться с пьянством не увенчалась успехом. Попытки же отдельных лиц: патриарха Никона, боярина Афанасия Лаврентьевича Ордын-Нащокина, хотя и встречали самое горячее сочувствие в лице царя Алексея Михайловича, однако имели лишь мимолетное местное значение. Их преемники неизменно и бесследно эти попытки ликвидировали. Борьба была неудачна потому, что причины пьянства лежали гораздо глубже, в толще народного быта, с которым реформаторы совершенно не считались, и были в неразрывной связи с общими историческими условиями — с отсутствием определенной финансовой программы и средствами ее проведения в жизнь.
Источник: В. Соколов. Пьянство на Руси в эпоху первых Романовых и меры борьбы с ним. (По документам Разрядного приказа).