Я выбрала эту картину Нестерова, чтобы проиллюстрировать настоящий текст, как всегда, в обход собственного сознания. Она экспонируется в Русском, где я давным-давно не была, хоть и живу совсем рядом. Хорошо помню тот темный ноябрьский вечер 14-го года, когда я впервые обратила на нее внимание, а раньше будто не видела, хоть и совершенно точно множество раз проходила мимо, направляясь в корпус Бенуа. Она называется "Пострижение в монахини". И сегодня я прочитала, что Нестеров создал это полотно, (если бы ты мог видеть, читающий, его вживую...) после того как молодая женщина, которую он любил, отказалась выходить за него замуж. Вспоминается: "Предназначенное расставание обещает встречу впереди..."
Обещанный рассказ о том, как мы с отцом Андреем говорили в Храме (это был долгий разговор - больше часа), я хочу начать следующим образом: он, по сути дела, запретил мне ехать в монастырь. "Только повидаться", - сказал он. Но я сама ему и говорила, что не вижу смысла ехать даже на три дня, хоть этим летом чувствую себя достаточно хорошо, чтобы это осуществить. Я собиралась съездить на Литургию и вернуться обратно в тот же день на прошлой неделе, но мне помешала погода. Сильный дождь накануне вечером казался бесконечным... Утром я отправилась на Литургию в свой Собор. Это был день Святого Пантелеймона. В этот самый день три года назад я впервые с детства была на Причастии. В этот день престол в Алтаре украшают красной парчой и Священники облачены в красно-золотые одежды.
Я рассказала ему и о том, что летом 17-го года твердо решила ехать в Дивеево и даже купила билет, но внезапно позвонила сестра, которая живет в другой стране и с которой я почти не общаюсь, и сказала, что приезжает в Питер, и мне пришлось сдать билет. И я видела, как он обрадовался - тому, что прав.
Да, это правда... осенью 17-го мое состояние стало снова ухудшаться, прошлым летом меня отравила Нина Пална, моя болезнь заставляет меня оставаться в этом городе на этом проспекте, и жить в монастыре мне запрещено судьбой.
Кстати, я целый год мечтала написать письмо профессору В., и даже начинала, но в итоге согласилась с тем, что говорил мне по этому поводу отец Андрей: письмо не писать.
А теперь с самого начала... Эпиграф:
"There must be some way out of here", -
Said the joker to the thief.
"There's too much confusion here,
I can't get no relief.
Businessmen they drink my wine,
Plowmen dig my earth.
None of them know along the line
What any of this is worth."
"No reason to get excited", -
The thief, he kindly spoke.
"There are many here among us
Who think that life is but a joke.
But you and I, we've been through that
And that is not our fate.
So let us not talk falsely now,
Because the hour is getting late!"
All along the watchtower
Princes kept the view...
Bob Dylan
Войдя в собор, я подошла к свечному киоску и сказала: "Отец Андрей сегодня дежурный Священник? Можно мне его..." Храм был наполнен золотым полумраком. Было около двух часов дня. Душная погода, на улице ярко светило солнце.
Стояла тишина. Он вышел из Алтаря.
Сперва я подарила ему подарок - пролог к поэме Блока "Возмездие", распечатанный на твердом листе бумаги. Он сказал, что читал эту поэму давно. Мы сели рядом, он ко мне вполоборота. Таким образом, он сидел лицом к Царским Вратам (над ними небольшое квадратное изображение Тайной Вечери), а я - лицом к центральному пространству Храма, спиной к северу. Тишина и красота... Говорила в основном я: семьдесят на тридцать, по крайней мере. Мимо нас с неописуемым видом проходили наши храмовые уборщицы-свечницы, подкрадывались разные люди и долго рассматривали Распятие, находившееся рядом, подходил наш новый иподьякон и что-то у него с полупоклоном спрашивал. В середине разговора внезапно, к моему несчастью, зажглась огромная центральная люстра, рабочие подкатили к ней стремянку, выключали, меняли лампы и включали снова. Потом люди стали пытаться оторвать его от разговора и заставить освящать нательный крест, служить молебен... Одна полная женщина с оскорбленным видом сказала, что ждет давно, и что у нее дочь в больнице. Но это его совершенно не волновало. Он не двинулся с места. А потом просто отдал епитрахиль другому Священнику (которого Митрополит рукоположил две недели назад). Затем в Собор вошла небольшая толпа туристов. Во время молебна мы попрощались.
Мы условились говорить об Исповеди, но то была не единсвенная тема. Я рассказала ему о том, что меня крестили в семь лет в Праздник Преображения в Преображенском Соборе Новокузнецка, я начала с этого, я коротко обрисовала ему первые годы после Крещения: как хотела сказать на Исповеди, что говорю неправду, но не знала, как мне на нее попасть, как меня оставляли по вечерам в Храме одну и, таким образом, я могла слышать Евангелие и несколько раз оказывалась на Литургии Преждеосвященных Даров, о том, что в детстве я думала, что все люди попадут в Рай.
"Мне казалось, что это мнимая угроза..." Разговор об Аде состоялся примерно в середине, ближе к концу нашего разговора. Можно сказать, что я выразила свое отношение, и он мне не противоречил. Я процитировала Борхеса: "Кошмарные сны - это трещины в Ад". Нашего Настоятеля, который однажды сказал с амвона: "Мы все - в Аду!.." Отец Андрей на это с улыбкой ответил: "Так многие говорят". Еще я привела слова Христа: "И если с молодыми деревьями такое делают, как поступят с засохшими..." [вставка: в оригинале так: если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?]
Вообще, так вышло, что именно я говорила словами Спасителя, а не он. И главным моментом стал тот, когда я произнесла: "Но - Царствие Небесное внутри вас есть." А он: "Но это аллегория..." Я: "Все, что он говорил, аллегория". Он: "Это правда..."
15 августа, четверг. Я продолжаю свой рассказ... Мало того, что я говорила значительно больше него, так я еще цитировала разных гениев постоянно. В самом начале разговора я передала ему последние слова Винсента Ван Гога: "Печаль будет длиться вечно..." Он что-то сказал в ответ с усмешкой, и было ясно, что они его не тронули. "Эти слова очень важны для меня", - я продолжала, - "Он выстрелил в сердце, но не попал..." И тут я увидела, что этот образ внезапно поразил его, и я описала дальнейшее. И так же - курил трубку, истекая кровью - это видение взволновало его. Следом я рассказала ему историю смерти Йена Кертиса, его предсмертные слова: "Я не могу выносить этого больше." Он спросил: "А есть какие-нибудь другие важные для вас слова?" Немедленно из моей души прозвучали слова Фриды Магдалены Кармен Кало, сказанные ею перед смертью, после того как ей отрезали ногу: "Зачем мне ноги - у меня крылья." Упоминание отрезания ног произвело на него сильное впечатление (ведь однажды я говорила ему, что три года назад один невролог-вертебролог в частной клинике сказал, что через шесть лет отрежет мне левую ногу). Ободренная успехом, я, будто лишь этого и ждала, с волнением спросила: "Вы любите Марину Цветаеву?" И, кажется, не дожидаясь ответа, произнесла несколько ее строф.
Они находятся внутри текста "I left my house without my coat... (По дороге в Эммаус)", но ничего не будет потеряно, если ты, читающий, дважды прочтешь :
1.
Дай мне душу, Спаситель, отдать - только тени
В тихом царстве любимых теней.
Затем я произнесла всю строфу целиком (вернее, последние три строчки):
Мне не надо любви! Я грущу - не о ней.
Дай мне душу, Спаситель, отдать - только тени
В тихом царстве любимых теней.
Я сказала, что она это написала в шестнадцать лет (на самом деле - ей было восемнадцать).
2.
И привела еще одну строчку:
Я Христа предавала весь день.
И прокомментировала: "Так заканчивается другое стихотворение, в котором говорится, что весь день она провела - скучно..." Он не говорил ничего, только смотрел на меня с большим интересом.
3.
Руки заживо скрещены.
А умру без Причастия.
Вдоль души моей трещина.
Мое дело пропащее.
В один момент я процитировала Блока (когда он сказал, что люди могут и случайно вредить):
Те, кто намеренно щадит,
Кто без желания ранит больно.
Иль порываний нам довольно?
И лишь недуг - надежный щит?
Еще Гераклита. Я рассказывала ему о том, что годы по возвращении из Америки провела очень уединенно и незадолго до первого обострения головных болей и путешествия в монастырь нашла такие слова: "Для того, кто живет среди людей, есть еще надежда, а для того, кто оборачивается в свои сны... нет." Точная фраза Гераклита находится в каком-то моем тексте того времени.
Достоевского. Он произнес: "Манифестация темных сил..." От меня ему на это слова Раскольникова: "А старушку ту черт убил, а не я..." И прибавила: "Тем самым Раскольников пытается снять с себя ответственность." Стоит сказать, что отец Андрей оправдывал не меня, а Священников. Речь шла о том незабвенном случае в монастыре двухлетней давности.
Я рассказывала ему о том времени, когда работала официанткой: "Я, как Ставрогин... он говорил об этом в своей исповеди... отстранял все воспоминания разом, пока ему не стала мерещиться... Матреша."
При упоминании Ставрогина я ощутила нечто необычайное: казалось, он как никогда сильно пытался понять меня - мое отношение к этому герою. И мне ничего не оставалось, кроме как произнести задуманное, не глядя на него. Лишь на слове Матреша, я взглянула на него.
Брянчанинова. Это было к рассказу о том, как меня хотели убить в монастыре три года назад: "Профессор Осипов - из Брянчанинова: тот, который жаждал головы моей... его лицо для меня было подобно лицу некоего ангела!" Когда я говорила это с улыбкой самым сладкозвучным голосом, каким только могу говорить, то увидела скользнувшую улыбку и на его лице. "Потому что он напоминал ему о смерти! А я... уехала из монастыря."
19 августа. Преображение. Мой рассказ о той встрече еще не окончен, но сегодня особенный день. Меня крестили ровно двадцать четыре года назад. Позапрошлым летом в канун Преображения я была на Полиелее у Святейшего Патриарха и посмотрела ему прямо в глаза. Сегодня я снова смотрела ему в глаза, стоя настолько близко к амвону, насколько это возможно. Рядом со мной двое охранников Патриарха, от которых ужасно и невыносимо пахло сигаретами. Сегодня я видела свою Игуменью - и подошла к ней, и она протянула мне золотой Крест. Как прежде...
Сегодня теплый пасмурный ветреный день - в Таврическом было так красиво... Южный ветер. Я чувствую себя прекрасно, недавно вернулась с вечерней из Храма, которую служил отец Игорь. За окнами сумерки. Пойду курить сигарету на балкон.
Тот разговор с отцом Андреем остался в моей памяти как... хрустальный шар, внутри которого... я и он остались навсегда. Всю жизнь я буду вспоминать, как он сказал вдруг: "Я ничего не люблю..." Это был ответ на мой вопрос: "Вы любите Кандинского?" О, как ужаснули меня его слова... И он видел - на секунду у меня захватило дыхание.
Когда я только шла на встречу с ним, предчувствуя будущий разговор, я раздумывала над тем, скажу или не скажу ему, что он навечно останется в моем дневнике как человек, которого я описала словами Кандинского.
Было так: снова и снова возвращаясь к теме моего нежелания ходить на Исповедь, он произнес как бы задумчиво: "копаться в грязи...", на что я воскликнула, отведя от него взгляд: "Я очень склонна к рефлексии! Я веду дневник с десяти лет!" Он (с восхищением): "Я тоже все собираюсь...". И я поняла - вот мое время сказать: "Так что у меня все ходы записаны. Я и вас описала в своем дневнике. Вы любите Кандинского?"
"Я ничего не люблю..." Он смотрел на меня спокойно, ожидая услышать приговор. Это напомнило мне о том, как уличный портретист показывает свою работу модели. В такие моменты люди всегда взволнованы. Но он отличается от них. Думаю, что он не похож ни на кого. По крайней мере, мне он никого не напоминает. Я продолжала: "Есть одна картина... Она под номером, как и все... Но, на самом деле, она называется "Воскресение Лазаря"." В этот момент я увидела, как засияли его глаза. "И все абстрактные работы Кандинского имеют канонический сюжет. Когда я была на его выставке, то прочитала комментарий к ней, где он пишет, что наивысшая холодность - есть наивысшая трагедия".
Вспоминается: "Пусть с юностью уносят годы все незабвенное с собой - я буду помнить все разводы цветных обой, и бисеренки абажура, и шум каких-то голосов, и эти виды Порт-Артура, и стук часов..." А я буду помнить его улыбку, его смех - разве это мало? Я продолжала: "...рассуждал о красках, которые нужно использовать для такой картины - только холодные тона. Это рассуждение заканчивается словами: итак я познал, что наивысшая холодность есть наивысшая трагедия." Когда я второй раз произнесла слово "трагедия", он глядел на меня уже иначе - не так, как прежде, ведь он узнал самое главное, большего я и не могла ему сказать.
"Это чтобы вы увидели свое отражение в моем зеркале художника", - заключила я, - "Я вам и подарок соответствующий подарила".
Настало время привести его здесь:
Эпиграф:
Юность - это возмездие. (Ибсен)
Жизнь — без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами — сумрак неминучий,
Иль ясность божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить всё, что видишь ты.
Твой взгляд — да будет тверд и ясен.
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.
Познай, где свет, — поймешь, где тьма.
Пускай же всё пройдет неспешно,
Что в мире свято, что в нем грешно,
Сквозь жар души, сквозь хлад ума.
Так Зигфрид правит меч над горном:
То в красный уголь обратит,
То быстро в воду погрузит —
И зашипит, и станет черным
Любимцу вверенный клинок…
Удар — он блещет, Нотунг верный,
И Миме, карлик лицемерный,
В смятеньи падает у ног!
Кто меч скует? — Не знавший страха.
А я беспомощен и слаб,
Как все, как вы, — лишь умный раб,
Из глины созданный и праха, —
И мир — он страшен для меня.
Герой уж не разит свободно, —
Его рука — в руке народной,
Стоит над миром столб огня,
И в каждом сердце, в мысли каждой —
Свой произвол и свой закон…
Над всей Европою дракон,
Разинув пасть, томится жаждой…
Кто нанесет ему удар?..
Не ведаем: над нашим станом,
Как встарь, повита даль туманом,
И пахнет гарью. Там — пожар.
Но песня — песнью всё пребудет,
В толпе всё кто-нибудь поет.
Вот — голову его на блюде
Царю плясунья подает;
Там — он на эшафоте черном
Слагает голову свою;
Здесь — именем клеймят позорным
Его стихи… И я пою, —
Но не за вами суд последний,
Не вам замкнуть мои уста!..
Пусть церковь темная пуста,
Пусть пастырь спит; я до обедни
Пройду росистую межу,
Ключ ржавый поверну в затворе
И в алом от зари притворе
Свою обедню отслужу.
Ты, поразившая Денницу,
Благослови на здешний путь!
Позволь хоть малую страницу
Из книги жизни повернуть.
Дай мне неспешно и нелживо
Поведать пред Лицом Твоим
О том, что мы в себе таим,
О том, что в здешнем мире живо,
О том, как зреет гнев в сердцах,
И с гневом — юность и свобода,
Как в каждом дышит дух народа.
Сыны отражены в отцах:
Коротенький обрывок рода —
Два-три звена, — и уж ясны
Заветы темной старины:
Созрела новая порода, —
Угль превращается в алмаз.
Он, под киркой трудолюбивой,
Восстав из недр неторопливо,
Предстанет — миру напоказ!
Так бей, не знай отдохновенья,
Пусть жила жизни глубока:
Алмаз горит издалека —
Дроби, мой гневный ямб, каменья!
Какой сладкий воздух ночью... Сладкий запах дождливого лета, которое подходит к концу... Summer almost gone.
Множество раз повторяла себе: я описала его так, что нельзя сделать этого лучше. Но в тот момент, когда он увидел свое отражение в моем зеркале, поняла, что мой поступок гораздо важнее, чем я думала. Две реки подошли друг к другу настолько близко, насколько это возможно. И никогда уже я и он не будем сидеть рядом в полумраке величественного Собора и говорить так, как в тот душный солнечный день.
Все же самым главным (как я уже писала) моментом нашего разговора стал тот, когда я сказала: "Но - Царствие Небесное внутри вас есть..." И вскоре: "...кажется, после первой поездки в монастырь, я обратила внимание на такие слова: "всегда молиться и не унывать". Он глядел на меня задумчиво.
Еще: "И я написала в дневнике: мой дом обрушился, когда наперла на него вода - осталась только одна тайная комната, в которой я и нахожусь."
Ах, как я могла забыть - цитата из фильма Бергмана... Я сказала: "В одном фильме герой, умирающий от пьянства актер, говорит перед смертью: я всегда просил Бога только об одном - используй меня." Тот, кого крестили в честь Андрея Первозванного взглянул на меня мрачно и таинственно. "Вернувшись в Церковь, я получила эпизодическую роль в жизни огромного количества людей." Говоря это, я смотрела в его глаза и видела то, о чем он подумал. Решающим здесь было слово "эпизодическую".
Этот разговор длился даже больше двух часов, я думаю. Потом мне не верилось, что мы вправду говорили так долго. Люди были возмущены. И я подумала: он необычайный человек, если может так спокойно выдерживать их отношение, их попытки прервать наш разговор. Меня просто ужасают эти люди.
Где мне спастись от людей? В монастыре это невозможно. Есть ли такое место на земле? Разве что - Нью-Йорк... Лето уходит, осень будет туманной.
Разговор я окончила цитатой из Анны Ахматовой:
Смерти нет - это всем известно.
Повторять это стало пресно.
А что есть - пусть расскажут нам.
По дороге домой мне вспомнилась песня Александра Васильева: "Нам, мудрецам..."
Что скажешь ты на все это, читающий?.. Мой тайный и далекий друг, ты не можешь ответить мне, ты слишком далеко от меня. Я была на Причастии вчера и сегодня. В моей жизни нет ничего, кроме искусства. И пока еще на меня садятся птицы и дети восхищенно смотрят в мои глаза, я могу жить этой странной таинственной жизнью. "Уже секира у корней дерев приготовлена." Но дерево моей жизни цветет даже зимой.
14 августа 2019
В какой одежде пойти в церковь? Мои фото и полезные советы
На ступеньках амвона или вторая встреча с Патриархом Кириллом