Майские праздники, Петербург, по-летнему горячий и солнечный. Ты щелкаешь брелоком и открываешь машину.
Зажигание.
Газ.
Бывшая столица проносится мимо, ослепленные солнцем окна домов провожают тебя внимательным взглядом. Следят.
Скоростной диаметр, дамба, Кронштадт.
Ты не собираешься заезжать вглубь города. Тебя интересует обветшалое здание, которое давно расселили. Дом стоит забытый и заброшенный. Но ты знаешь, что на самом деле здесь происходит.
Твоя машина слишком хороша для этого района. Обычно ты приезжаешь на разбитой Тойоте, но сегодня ты совершил ошибку. Не фатальную. Ты знаешь, как ее исправить. Поэтому проезжаешь еще несколько километров, паркуешь автомобиль напротив тесной компании новеньких аппетитных домов и на общественном транспорте возвращаешься обратно.
Тебе хватает воспитания спрятать брезгливость на дне прозрачно-серых глаз. Но ты не можешь удержаться от того, чтобы вытереть руки влажной салфеткой после поручней старенького автобуса. Конечно, уже после того, как выходишь на остановке.
Ты тянешь на себя перекошенную входную дверь с облупившейся коричнево-бордовой краской и следами ударов. Погружаешься в сырую прохладу тусклой парадной. Замираешь на долю секунды, улыбаешься правым уголком рта и ныряешь в другую реальность.
Твои ноги чеканят мерный ритм — тебе не надо красться или таиться. Это твой мир. Твои правила.
Ты поднимаешься все выше. Двери квартир — порталы в жизнь, которую ты можешь прожить. Примерный семьянин с красавицей женой и двумя спаниелями. Трудоголик, которого ждет дома изнывающая от скуки неверная любовница. Свободный художник, ищущий и не находящий себя.
Любимая жизнь — на последнем этаже.
Ты редко туда заходишь, но сейчас — это твоя цель.
Ты перебираешь ключи и находишь нужный. Он мягко поворачивается в массивном замке и открывает путь.
— Мама, я дома!
Звук твоего голоса разносится по квартире. Ты запираешь дверь и проходишь на кухню: выгоревшие от солнца бумажные обои местами отходят от стен, потертый линолеум пузырится под ногами, из щелей рассохшихся деревянных оконных рам дует майский ветер. Все как тогда. Как в детстве.
Из мебели только газовая плита, раковина и квадратный стол. На нем — стеклянный стакан, тарелка с щербинкой и полустертой золотой каймой и вилка с ножом. За столом сидит мумия женщины. Остатки волос собраны в аккуратный пучок. Руки лежат на коленях. Манжеты пожелтевшей шелковой блузки болтаются вокруг высохших запястий.
— Я так соскучился! Как прошел твой день? — ты невольно сжимаешься, словно ожидаешь очередной хлесткий материнский ответ.
Но мама молчит. Она смотрит в пустоту мутными глазами. Ты знаешь, чего она от тебя ждет. Ты гладишь ее по спине, проводишь рукой по волосам и поднимаешь в воздух целый столб пыли. Она искрится в солнечных лучах и медленно оседает на мамины плечи.
— Ты выглядишь уставшей, — твой взгляд скользит по впалым нарумяненным щекам, полуприкрытым векам с накрашенными ресницами и бескровному рту под слоем розовой помады. Ты чувствуешь вину и торопливо добавляешь, — давай посмотрим, чем я могу тебе помочь.
Ты стряхиваешь с рук остатки пыли и идешь в душевую. Из большого окна ванной комнаты на пол падает солнечный свет. Он на секунду слепит тебя и заставляет отвернуться. Ты делаешь очередной вдох и начинаешь кашлять от горячего и плотного воздуха помещения.
Вдоль стен стоят чугунные корыта в ржавых потеках. Каждое до краев наполнено мутной жидкостью. Ты подходишь ближе, наклоняешься, но не можешь ничего разглядеть. Поэтому достаешь телефон и включаешь фонарик. Пучок холодного света выхватывает из темноты женскую кисть с округлыми синеватыми ногтями. Ты несколько минут рассматриваешь тело, недовольно хмыкаешь и идешь к следующей ванне.
Их всего четыре. И в каждой готовится плоть для роли твоей совершенной мамы. Такой мамы, которой у тебя никогда не было.
Ты не выбираешь этих женщин. Такое ощущение, что они сами тянутся к тебе: подходят на улице, находят твои контакты в интернете, записываются на прием.
Ты доверяешь судьбе. И она их приводит.
Они всегда одиноки. Только однажды семь лет назад бывший муж одной из твоих совершенных матерей занялся ее поисками. К тебе даже приходил следователь, но тебя и ту женщину ничего не связывало, кроме внешне формальных отношений, поэтому он больше не возвращался.
У четвертой — последней — ванны ты задерживаешься дольше. Придирчиво вглядываешься в мучнистое лицо заготовки и решаешь, что ее время пришло.
В соседней комнате ты достаешь одежду — только из натуральных материалов — и вешаешь ее на стойку рядом с секционным столом. На тумбочке лежит набор косметики. Ты надеваешь брезентовый фартук и перчатки и возвращаешься к телу. Ласково поднимаешь его на руки и переносишь на стол.
Бальзамирующий раствор стекает на пол, но ты не волнуешься: ты сделал стоки для воды по всей квартире.
Достаешь розовое махровое полотенце и промакиваешь тело.
— Скоро ты будешь лучше всех.
Надеваешь на будущую маму белое белье, плиссированную юбку жемчужного цвета и белую шелковую блузу с бантом на шее. Вставляешь серебряные серьги с аметистами в уши, наносишь макияж. Ты чувствуешь, как с каждым движением мама все больше становится собой. Как ее душа переносится из высохшей кухонной мумии в это свежее тело. Ты уже приступаешь к прическе, как вдруг слышишь настойчивый стук в дверь.
Ты замираешь, задерживаешь дыхание, словно хищник, выслеживающий пугливую дичь. Стук повторяется. Ты кладешь на тумбочку круглую щетку и фен и выходишь в коридор.
— Владимир Игоревич! - ты слышишь высокий мужской голос.
Следователь?
Продолжение
