Начало
Ты принюхиваешься: из-за сквозняков едкий запах раствора уже почти выветрился. Да, незнакомцу можно открыть.
Снимаешь перчатки, бросаешь их в комнату и закрываешь за собой дверь.
— Владимир Игоревич, открывайте! Я знаю, что вы здесь. Я никуда не уйду!
Это не следователь. Иначе он бы уже назвал себя. Это кто-то другой. Менее опасный?
Ты поворачиваешь завертку замка три раза и в квартиру врывается резкий запах дешевого одеколона.
— Здравствуйте! Долго же вы не открывали, — маленький сутулый человечек криво усмехается тебе в лицо.
— Добрый день. Что вы хотели? — ты пропускаешь мимо ушей ехидный намек: ты всегда стараешься вести себя предельно вежливо. Иначе мама разозлится.
— Я за вами уже давно слежу, ага-ага, — мужичок неловко хихикает, высмаркивается в манжету потертой джинсовой куртки и смотрит на тебя.
Ты молчишь. Ты не чувствуешь опасность.
— Я это. Того. Знаю, чем это вы тут занимаетесь. Ага-ага, — он еще раз сдавленно хихикает и, наконец, широко лыбится тебе в лицо.
Ты делаешь шаг назад и приглашаешь незнакомца войти. У него дергается левая щека, затем рот, из которого снова вырывается смешок. Еще несколько мгновений человечек медлит, но все же решается войти.
— Я. Как его. Восхищаюсь вами прям. Ведь остальные ни-ни. Это только мне так повезло. Но я не дурак. Нет-нет. Я-то знаю, что вы можете. Я подготовился. Ага-ага.
Ты замечаешь, что незнакомец постоянно подергивается, переминается, словно пританцовывает. Это человеческое недоразумение начинает тебя раздражать, но ты все еще делаешь вежливое лицо — он твой гость, хоть и незваный, а гостям грубить нельзя. Мама всегда так говорит.
— Я умный. Да! Я позаботился о себе. Ага-ага. А как — не скажу.
Человечек потирает руки и делает шаг в сторону кухни.
— Что вы хотите от меня? — твой вопрос отвлекает гостя и он снова поворачивается к тебе.
— Я? А! Да! Я. Что же я хотел? — он чешет кончик носа грязным ногтем, — так ведь я того. Восхищение выразить пришел. Ведь столько лет. И ни-ни.
Брови нелепого человечка взлетают вверх, на секунду замирают и опускаются обратно.
— Покажите, а? Хотя давай на «ты». А то я так долго присматриваю за тобой, что ты у меня вот тут, — он скребет тощими пальцами где-то под левым нагрудным карманом куртки. — Совсем родненький стал.
Ты вглядываешься в морщинистое лицо сутулого человечка, ловишь мимолетное ощущение чего-то знакомого, но не успеваешь понять — незнакомец уходит на кухню.
— О! А она хороша. Ага-ага. И сколько их таких у тебя? А?
Он ходит по кухне, словно перекатывается с ноги на ногу. Его руки постоянно двигаются: он проводит указательным пальцем по черенку вилки, в тот же момент другой рукой играет с шелковым бантом пожелтевшей блузки и сразу же отвлекается на прядь волос, выбившуюся из прически. Он не ждет от тебя ответ.
— Я тут, эта, на днях видел тебя. У мусорки. Ты зря тряпки эти так выкидываешь. Раньше подальше от дома все сносил. Не уследить за тобой было. Ага-ага. Я пробовал. А теперь? — грязные пальцы перебирают складки на юбке, смахивают пыль с тарелки, переключаются на створку окна, которая всегда отходит и щелкает при порывах ветра.
Ты с силой сжимаешь кулаки и пытаешься понять, что же происходит. Ты словно загипнотизирован этим созданием.
— О! А ты ж их маринуешь, да? То-то я чую запашок. Хе-хе, — человечек ссутуливается еще сильнее и вытягивает длинный нос в сторону коридора. — Ты этого. Давно фильтры менял? А то у нас тут рядом с ночлежкой вонища — глаза слезятся. Ага-ага.
Ты вспоминаешь, что давно не менял канализационные фильтры на выходе из дома. И вся грязная вода сбрасывается в отстойники как раз рядом с забытыми трущобами. Ты делаешь глубокий вдох, прикрываешь глаза и видишь под закрытыми веками недовольное мамино лицо. Надо дождаться, когда незнакомец выговорится — ведь перебивать так невежливо — и убить его.
— А я ведь лет пятнадцать рядышком с тобой. Или больше. Сбился уже. Ага-а-а… То тут подсмотрю. То там. Ты какой-то рассеянный стал, — неожиданно взгляд человечка устремляется на тебя, становится жестким и властным. Но ты моргаешь и иллюзия рассыпается. — Еще пяток лет, и унюхают тебя. Ага-ага. Как этот, рассол твой, у бомжатника.
Ты чувствуешь, что бесцеремонность этого неугомонного создания раздражает тебя. Злость уже готова поглотить тебя. Но ты вежлив. Ты всегда вежлив. Нельзя срывать злость на гостей, иначе мама тебя накажет. Она сидит на кухне — в его компании — и разрешает ему так себя вести. Значит, ты должен это терпеть. Ты отворачиваешься от суетливого танца незнакомца, лишь бы не видеть его. Возвращаешься в коридор, чтобы дать себе передышку.
Вдруг чувствуешь ослепляющую боль в шее. Ты хватаешься за шею рукой, но рука соскальзывает. Ты смотришь на свои пальцы: они покрыты чем-то темным, густым и теплым. Ты понимаешь: это твоя кровь. И тебе осталось жить совсем недолго. В глазах уже темнеет и сознание ускользает от тебя.
— Что ж ты, мальчик мой, — последние слова, которые ты слышишь перед смертью. Ты чувствуешь, что незнакомец стоит за твоей спиной и ждет.
Ты уже не видишь и не слышишь. Тебя уже нет. А нелепого человечка не узнать. Он распрямляется на глазах, кажется, даже вырастает на десяток сантиметров. Его движения становятся плавными и уверенными. Морщины на лице разглаживаются. Над твоим телом стоит сильный худощавый мужчина.
— Ты так меня разочаровал, сынок, — его губы кривятся в презрительной улыбке. — Но я сделаю из тебя идеального сына. Достойного своего отца.
