Невозможно заменить грустные воспоминания
счастливыми.
Ко второму классу, в отличие от своих одноклассников, которые владели русским языком только в пределах учебной программы, я неплохо мог изъясняться на русском языке. Даже на уроке пения спел русскую народную песню «На муромской дорожке стояли три сосны», после исполнения которой, учительница Сагия апай спросила:
- А о чем поется в этой песне знаешь?
- Да, знаю, поется о разлуке.
- А кто тебя научил этой песне? – продолжала расспрашивать Сагия апай.
- Тетя Маруся.
На мой ответ, как бы соглашаясь, она, молча, кивнула головой.
В нашей деревне все знали тетю Марусю, знали о ее способностях распевать русские народные песни и сколько себя помню, каждое лето она проводила у нас. Тетя Маруся была как член нашей семьи, а иногда жила даже и зимой, когда родители уезжали навестить моих братьев в Казань или Пермь. Поездки эти происходили в течение нескольких дней, но не меньше как недели. Но Мария задерживалась у нас и после возвращения родителей, чему я был всегда неподдельно рад.
По вечерам тетя Маруся на пару с моей бабушкой при свете керосиновой лампы пряли шерсть или вязали шерстяные носки и варежки. При этом рассказывали про свою жизнь, и что до сих пор меня поражает – хотя каждая рассказывала на своем языке, но понимали друг друга хорошо. Бабушка рассказывала про смерть моего деда – Шакира в период гражданской войны, рассказывала про голод двадцать вторых годов, а когда начинала вспоминать получение похоронок на двух своих сыновей в 1943 и 1945 годах, то ее голос начинал дрожать, становился тихим-тихим и тусклый свет керосинки начинал искриться на увлажнившихся ее ресницах. Тетя Маруся краешком платка тоже вытирала глаза, приговаривая: «Ах, душечка ты моя! Думаешь, мне не знакома боль эта? Много, ох как много было у тебя утрат, но сейчас-то ты не одна. Вона глянь, внучок твой рядом, сын со снохой да еще три внука и, поди ж ты, и правнуки уже есть. А вот я - то одна, одна я горемычная мыкаюсь, одна, поди и помру».
При этих словах моя бабушка начинала успокаивать тетю Марусю: «Вернется, вернется твой сын! Ведь сказал же тебе дохтур, что он на поправку пошел. Оклемается он, оклемается. Ты только не теряй надежды и проси у аллаха здоровья сыну».
«Оклемается» и «дохтур» бабушка произносила именно так, как я написал, остальную часть своих увещеваний бабушка проговаривала на татарском, но ее собеседница понимала все сказанное. Мария действительно возлагала все свои надежды на возвращение своего сына – моряка, находившегося на длительном лечении в областной клинике для душевнобольных, куда он был определен после ранения в голову, которое получил в 1953 году во время корейского конфликта. В этой клинике сын Марии пролечился 21 год, и все это время, по несколько раз в год тетя Маруся его навещала. Кому-то может показаться, что навещала она сына не слишком часто, но если учесть отсутствие нормальных дорог и какого-либо транспортного сообщения (больница располагалась от места жительства Марии в 250 километров), наверняка станет понятным, что каждая поездка на попутках для тети Маруси были большим физическим и моральным испытанием. Тогда конечно эти факты мне не были известны, о них я узнал намного позже.
Тетя Маруся жила одна, в нашем районном центре – поселке Октябрьский. Ее фамилия Барышева – Барышева Мария, а отчество, к своему стыду, я не смогу вспомнить. Она была старше моих родителей лет на десять и жила в небольшой квартирке в длинном деревянном доме на несколько жильцов, с маленькой кухонькой и комнаткой. Вход в ее квартиру располагался со стороны большого двора. К двери, под не большим навесом, вела высокая лестница, с прочными перилами, отполированными до блеска дождями и ветрами.
Отцу не так уж редко приходилось бывать в поселке Октябрьском, а иногда и я сопровождал его в таких поездках. Он завозил меня к тете Марусе, а сам уезжал по делам колхоза. Мария меня угощала домашней стряпней и малиновым вареньем. Заготовки она хранила в чуланчике во множественных банках, и каждая банка имела надпись с датой заготовки, с указанием места сборки природных даров.
При каждом моем приезде Мария начинала в чулане перебирать банки, приговаривая при этом: «Сейчас, сейчас я отберу для мово дорогого гостечка самое вкусное варенье, ягоды которого собирала в лесах под Завод – Сарсом, уж больно хороша томошняя малинка». Банки у нее были перевязаны чистыми кусочками белого холста. Любое ее варенье, хоть малиновое, хоть земляничное, было настолько густым, что можно было варенье разрезать ножом. Наверное, отсутствие холодильников вынуждали по несколько часов вываривать всю влагу, так как только такой способ приготовления мог обеспечить долгое и качественное хранение.
Впервые в районный центр к тете Марусе отец привез меня перед поступлением в школу и попросил ее в магазине подобрать школьную форму, в которую я с нетерпением мечтал облачиться. Школьная форма включала в себя не только гимнастерку и брюки, а также обязательно в комплект входили ремень, с медной пряжкой и настоящая фуражка с лаковым козырьком. Конечно, школьная форма была не цвета хаки, как у военных, но она все равно каким-то образом приближала к духу ратников. От фотографий, где я запечатлен в школьной форме, веет неподдельной гордостью и торжественностью. Весь наш класс смотрится как нечто неразделимое целое из полутора десятка маленьких мальчиков, подпоясанных черными ремнями и в фуражках на стриженных под «нулевку» головах. Я тогда стремился как можно быстрее стать обладателем школьной формы, а тут вот, тетя Маруся затеяла чаепитие с вареньем, которое очень трудно выковыривалась из банки по причине его неимоверной густоты.
Меня очень и очень удивило отсутствие самовара и кипячение тетей Марусей чайника на примусе, который торжественно восседал на столе кухни. Моя бабушка чайник кипятила на плите только для хозяйственных нужд – для стирки, для подогрева пойла корове Марте в зимний период или для умывальника, чтоб папа после работы мог умыться теплой водой, а так же для прочей необходимости, но только не для чаепития.
До своего первого приезда к Марии я уже знал ее хорошо и даже мог с ней изъясняться – когда жестами, а иногда применяя слова, которые и так понятны без перевода: «айда, никульды, ашать (кушать), яман (плохо), якши и т.д.). При той встрече у нее дома я как мог, пытался ей объяснить – «никульды», «айда школа форма магазин», но она только смеялась в ответ и в поисках «самого вкусного» варенья продолжала перебирать свои банки в чулане.
Вот разжигание примуса у меня вызвало большой интерес. Во-первых, это сопровождалось какими-то манипуляциями, во-вторых, он примус работал издавая звуки, которые по моим представлениям, должен был издавать, только многократно усиленный, первый искусственный спутник Земли, запущенный на орбиту 4 октября 1957 года.
Когда чайник закипел, Мария водрузила на примус большую сковороду и выложила в нее кусочки сала, вкус которого мне уже был знаком после встречи с трактористкой Настей из деревни Уяс. Когда сало растопилось, тетя Маруся набила с десяток яиц и они зашкворчали, издавая неповторимый аромат. Тут я подумал: «Наверное тетя Маруся права затевая чаепитие перед походом в магазин за школьной формой» – проведенные два часа по тряской дороге вызвали большое желание и яичницы поесть, и чаю напиться, пусть даже не привычного для меня из большого и алюминиевого чайника.
После чаевничания мы с тетей Марусей направились за школьной формой. Все встречные здоровались с Марией и что-то спрашивали, приговаривая: «малай, малайка». В ответ Мария смеялась, и кивая на меня, что-то говорила, вызывая ответный смех. Я понимал, что разговоры идут про меня, но это мало беспокоило – ведь меня ждала школьная форма и обладать ею мог только человек, который стоит на пороге новой загадочной и большой жизни – жизни школьной.
В магазине было много народу, и я встревожился – неужто все пришли покупать школьную форму? Если так, то в полнее возможно, что мне и не достанется! Но таковых оказалось не столь много, школьные принадлежности продавались в дальнем углу, где покупателей было не более десятка и мы присоединились к ним.
Когда подошла наша очередь, Мария показывая на меня, объяснила продавщице причину нашего присутствия в магазине. Продавщица, размерами большого буфета, которые изготавливал Шакур езней, прищурилась и оценивающе посмотрела на меня, затем покопалась в больших открытых коробках и вывалила на прилавок все то, что вместе называлась школьной формой. Видимо предложенные вещи вызвали у меня такой восторг и он настолько выразительно проявился на моем лице, что продавщица засмеялась смехом, от которого начали трястись все ее части тела и тряслись они по отдельности, а глаза еще больше сощурились и стали совсем как щелочки. Она смеялась как бы выговаривая: «бух, бух, кхах, кхах» и ее смех привлек внимание и покупателей, находящихся в магазине, и других продавцов. Но тетя Маруся парой строгих фраз пресекла и смех продавщицы, и излишнее внимание покупателей. «Да, - подумал я – а тетю Марусю-то уважают в нашем райцентре».
Мария мне предложила примерить брюки с гимнастеркой, но я ей смог объяснить, что нужно обойтись примеркой только фуражки, а остальное можно просто приложить к телу и если что-то не так, то мама всегда сможет укоротить или сузить, но главное фуражка, чтоб была по размеру. Ведь фуражку – то не ушьешь и не сузишь.
Выданная фуражка для примерки была для меня большая и свободно вращалась, при поворотах головы туда-сюда, да и другие предложенные мне не понравились: то козырьки не так блестели, то кокарда на фуражке была с ущербом. Только с четвертой или пятой попытки я держал в руках понравившуюся мне фуражку, которая в моем понимании соответствовала всем требованиям. Ремень был тоже хорошим, только используя бляху мне пришлось немного уменьшить его длину, а брюки и гимнастерку я просто приложил к себе. Конечно, дома маме пришлось подкорачивать и брюки, и рукава гимнастерки.
Продавщица все это добро аккуратно сложила на заранее расстеленную плотную бумагу, тщательно завернула, перевязала бечевой, скрученной из такой же бумаги, которая легко рвалась, при ее увлажнении и с доброй улыбкой вручила мне. Я по-русски громко сказал: «Спасибо вам», то есть дословно перевел с татарского адресное выражение благодарности: – рэхмэт сезга. Продавщица снова засмеялась, но уже при этом ее части тела не тряслись и глаза не сузились, а лучились добрым светом.
По дороге домой к Марии покупку я нес сам. Хотя это было начало августа, но мне уже завтра хотелось начать учебный год. Тем более это желание усилилось, когда мы приобрели цветные карандаши, ручки с перьями, тетради и чернильницу «непроливайку», но уже в другом магазине. Как понял, эту покупку мы сделали в книжном магазине, так как там продавали в основном книги, альбомы из плотной бумаги, цветные бумаги и тетради.
Здесь, хочу сделать небольшое разъяснение по поводу ручек и перьев, так как те ручки, которые мы использовали для письма, даже при очень большом желании невозможно сравнить с современными письменными принадлежностями. Они в своем исполнении скорее напоминали карандаши, но без графитового стержня и на одном конце содержали удлиненный металлический ободок с выемкой, куда вставлялись металлические перья. В младших классах дозволялось писать только «ученическими» перьями, способствующие, как нас убеждала учительница, выработки каллиграфического почерка. При выполнении письменных работ полагалось одну половину букв писать более «жирно», то есть с нажимом, а другую половину - без нажима. Были еще другие перья, так называемые «чугунные», которыми нужно было писать без нажима. Половинки букв, написанных такими перьями, получались одинаковыми, что не допускалось правилами правописания.
Определенные привилегии имели только старшеклассники, которым разрешалось пользоваться авторучками, заправляющимися чернилами. Шариковую ручку я впервые увидел в 1968 году. Такую ручку однокласснику привез его брат, проходивший срочную службу в составе ограниченного контингента Вооруженных Сил СССР в Германской Демократической Республике. Тогда всем классом пытались понять, как такие ручки заправляются чернилами, но так и не поняли. Когда ручка престала писать, стало ясно – она недолговечная, по причине отсутствия в продаже стержней, заполненных необходимой пишущей массой.
Конечно, перья можно было использовать не только для освоения правописания. Например, ими можно было играть на какой-нибудь интерес. Для этого одним пером необходимо было другое перышко первоначально перевернуть на тыльную сторону, а затем привести в первоначальное состояние. Такие манипуляции допускались только отщелкиванием перышка, зажатого между двумя пальцами. Выигравший получал заранее обговоренный приз.
В пятом классе весь учебный год удерживал за собой звание чемпиона среди параллельных классов, а таковых было не мало, и различались они друг от друга по буквам алфавита – 5А, 5Б, и так далее до буквы «Ж». Состязания устраивали еженедельно по субботам, когда все классы должны были производить в школе после уроков генеральную уборку.
Соревнования проходили по договоренности в одном из классов и для предупреждения внезапного появления завуча, который контролировал ход уборки, в коридоре всегда дежурил один из проигравших. Школьный завуч особо не вдавался в нюансы – ученики, какого класса и какое классное помещение убирают. Для него главным было, чтобы все участники генеральной уборки находились в активном движении, то есть в процессе труда.
По мере нарастания количества моих побед, нарастало и количество выигранных мною перьев, так как в последующем за каждый выигрыш с побежденного я начал брать перьями –за каждый проигрыш, потерпевший фиаско, отдавал одно перо. В мае месяце по субботам я уже приходил с тяжелым ранцем, в котором не оставалось места для учебников, после заполнения его мешочком, специально сшитым мною для перьев. Эта игра настолько захватила нас, что перья стали чем-то наподобие валюты – на них можно было производить обмен любой вещи. Можно было их обменять на рыболовные крючки, кусок лески или на стакан компота в школьном буфете.
Не знаю, как бы еще долго длились наши соревнования, но их на корню пресек завуч школы, внезапно появившийся в классе, где шел очередной турнир на подтверждение титула чемпиона. Выставленный на дежурство самовольно покинул пост и не сумел предупредить нас. Завуч реквизировал весь результат моих побед и подверг яростной критике игроков на общешкольной линейке, предрекая всем нам в будущем, всевозможные правонарушения, так как, по его опыту жизни, все преступления всегда начинались с азартных игр. К радости надо отметить, что у нашего школьного завуча пророческие качества оказались «нулевыми». Все те, кто со мной играл в «перышки» выросли достойными гражданами своей страны и снискали уважение среди своих коллег высокими профессиональными качествами. Среди них есть и строители, и нефтяники, и учителя и даже есть генерал ФСБ.
По происшествии многих лет, читая лекции по гражданскому праву на тему «Мена» и объясняя соотношение спроса и предложения, имеющего решающее значение при заключении договоров мены, я с грустинкой вспоминаю эпизоды мены ученических перьев в школьном буфете на стакан компота. Но поделиться студентами со своими воспоминаниями не решаюсь.
Пятый класс запомнился не только как год моего школьного чемпионства, но и как год освоения русского языка. После завершения четвертого класса национальной начальной школы, я был определен для учебы в школу №1 поселка Октябрьский. Поэтому, для меня было не совсем просто усвоить правила синтаксиса и морфологии. Хотя на русском языке разговаривал к тому времени свободно, но писал с ошибками. Знания по русскому языку формировали два предмета – русская литература и русский язык. По литературе не было никаких проблем и оценки были стабильно «отлично», а вот по русскому языку учительнице этого предмета приходилось со мной заниматься дополнительно. Только во второй четверти мне удалось получить за сочинение 5/4, где в числителе была оценка за содержание, а в знаменателе за грамотность.
Во дворе дома Марии стояла машина отца, а он сам дремал на сидение пассажира. Тетя Маруся начала ему что-то горячо выговаривать, а он в ответ смеялся, и по интонации голоса было понятно, что оправдывается. На мой вопрос: - «Зачем тебя ругает тетя Маруся?», он ответил: - «Она обижается, что я отдыхаю в машине и я не зашел домой. Хотя мне известно, что уходя из дому ключи она оставляет под половицей перед дверями».
Тетя Маруся, собиравшаяся ехать с нами, побежала собирать вещи, а свои покупки я аккуратно сложил в машине. Только фуражку как одел в дорогу, так и не снимал уже до самого дома. Папа спросил:
- Ну, доволен формой? Нравится?
- Нравится, только у гимнастерки нет накладных карманов как у тебя.
- Это ж школьная форма, а не военная. Вот по дороге домой еще заедим в Богородск и докупим к школьной форме ботинки. Тогда ты будешь полностью подготовлен к школе.
Вышла тетя Маруся с коричневым саквояжем. В те времена существовали такие сумки, они открывались на две половинки и были весьма удобным снаряжением для путника. Мария всегда приезжала к нам таким саквояжем (не зря это слово имеет французское происхождение: «вояж» - путешествие), который всегда был наполнен скромными подарками не только для бабушки и мамы, но для наших соседей: - платочками, бумажными кулечками сушеных ягод, грибов, карамелью и банками варенья. Но для мамы она привозила всегда особый подарок – вышитые на белом холсте красные и алые розы, нежные незабудки и жизнерадостные васильки. Вышивки впоследствии оформлялись в красивую рамку, изготовленные Шакур езнеем и водружались на стены нашего дома.
В зимние месяцы эти вышивки лучились теплотой, наполняя наш дом не только особым сиянием летней радуги, но запахами июньского дня и свежей травы. В такие минуты треск горящих дров в печи напоминал треск сорок в прибрежном ольховнике, а блики огня, падающие на заснеженные зимние окна, напоминали завораживающую игру зарниц.
По дороге тетя Маруся отцу рассказывала что-то о своем, я же ехал в предвкушении своего звездного часа, когда приехав в деревню, предстану перед мальчишками в новенькой фуражке.
В Богородске была большая церковь и был единственный очень большой магазин, сложенный из дикого камня, где одновременно продавались всевозможные товары, а рядом с входом располагался буфет, с огромным самоваром, который был начищен так ярко, что на нем отражались как в зеркале все покупатели, да только отражения были искаженными – одних самовар отражал толстыми и кривоногими, а других неимоверно высокими и худыми. Перед буфетной стойкой толпились 5- 6 мужчин, по оживленному разговору и красным лицам которых можно было с уверенностью предположить, что буфет торговал, не только чаем и баранками, но и более горячительными напитками.
В одном углу магазина висели седла, хомуты, уздечки, вожжи и другое необходимое снаряжение для использования лошадей, как тягловой силы, а в другом углу можно было обнаружить посуду, ведра и прочую домашнюю утварь.
Обувь разных размеров, но вся одного – черного цвета, красовалась на полке ближе к зарешеченному окну.
Отец перекинулся парой фраз с продавщицей, одетой в халат темно - синего цвета, и та выбрала мне черные ботики со шнурками и с толстой подошвой.
-Давай-ка примерь, ботинки не сможет мама ушить или укоротить.
На предложение отца я не воспротивился: - понял, что тетя Маруся рассказала отцу о моем не желании примерять школьную форму в Чаду.
Ботинки были в пору – не жали, да и ноги не болтались в них, как в калошах бабушки. После примерки ботинки были завернуты в серую бумагу, перевязаны бумажной бечевкой и вручены мне.
Оставшийся отрезок пути пролетел очень быстро, да и расстояние от Богородска до нашей деревни небольшое – всего двенадцать километров. Всякого въезжающего в нашу деревню встречает школа. Она до сих пор приветливо смотрит на мир своими высокими и широкими окнами. Только стены ее от прошедших годов стали темными и как паутинами морщин покрылись множеством глубоких трещин.
Дома мне пришлось облачиться в новенькую форму, даже надеть ботинки и полностью их зашнуровать. Бабушка с мамой меня просили и так встать, и так повернуться, и пошагать по дому. При этом постоянно спрашивали – «ботинки не жмут, ноги не натирают, фуражка не давит на голову?». Я терпеливо объяснял, что форма мне по размеру, фуражка тоже моего размера, что и ботинки не жмут, а самого меня раздирало неудержимое желание вырваться на улицу, к мальчишкам, которые в это время играли в лапту в ожидании возвращения стада. Мне хотелось своей фуражкой произвести на них неизгладимое впечатление.
Наконец, после всех примерочных «пыток», я снял и передал маме форму и ботинки, только вот фуражку я преднамеренно забыл снять, а домашние этому не придали значения. Торопясь, чтоб не заметили мою фуражку на голове, я ретировался на улицу. Я был уверен, что улица будет полна моих знакомых мальчишек, собравшихся на восторженное обсуждение моей форменной фуражки, которой до сих пор в деревне никто не мог похвастаться. Но к моему великому разочарованию на улице сидел возле своих ворот только Садрислам бабай и грелся в лучах вечернего солнца. Я подошел к нему и несмотря на то, что он был в полудреме, встрепенулся и к моей великой радости на мое приветствие отметил:
– Да я смотрю ты, Тимержан, собсем как хафицер боевой стал в этой школьной фуражке, наверное из райцентра привезли?
–Да, вот недавно привезли, вплоть до ботинок со шнурками, в Богородск заезжали, там и взяли ботинки.
– А вот за ботинками ухаживать надо, для этого я тебе ваксу черную дам, будешь каждое утро ею чистить. Я был помоложе хромовые сапоги чистил, а теперь мои калоши и без того блестят – протер тряпочкой и все! Ну, беги, похвастайся фуражкой перед друзьями.
Мне и самому уже не терпелось бежать в сторону доносившихся голосов мальчишек, играющих в лапту на околице деревни.
Мальчишек было не очень много, но как всегда верховодил игрой Камиль. Я подошел к играющим и незаметно присел в сторонке, снял фуражку и для привлечения внимания начал рукавом рубахи протирать козырек, который и без того блестел на солнышке, как черная грива колхозного рысака Орлика, который на сабантуях никогда не уступал первенство. Конечно же, все играющие заметили мою обновку, но «неписаные» правила приличия не позволяли мгновенно проявить реакцию на мою обновку. Только после нескольких таймов игры сели отдохнуть, ну заодно и проявить интерес к фуражке. Конечно, каждый непременно хотел примерить ее, и примерка проходила в молчаливо-торжественной обстановке. Я передал слова Садрислам бабая, сказав, что в фуражке я чуток смахиваю на офицера и наверное эти слова явились последней каплей терпения Камила, который и без того нарочито не проявлял особого интереса, даже примерить отказался и тут же объявил о возможном существенном недостатке моей фуражки.
– А знаешь, что твоя фуражка, наверно, летает гораздо хуже, чем моя простая тряпичная? Не веришь, тогда давай устроим соревнования? Ну, мне не оставалось ничего другого как согласиться на этот турнир – не мог же при внешней красоте фуражки признать ее какие-то недостатки.
Отмерили расстояние в пятьдесят шагов и первым забросил свою фуражку Камиль (на манер, как сейчас бросают пластиковые «летающие» тарелки). Его фуражка перелетела на приличное расстояние от отчерченной черты. Настал мой черед. Я долго раскачивал фуражку, пытаясь предугадать как можно правильнее распределить тяжесть козырька и зажмурив глаза забросив ждал восторгов ребят, которые подтвердили бы превосходство фуражки не только внешнее, но общее ее достоинство. Однако вместо восторженных голосов я отчетливо услышал звук удара об камень и звук треска, с которым лопнул козырек фуражки. Все стояли, молча мне даже показалось, что чувствовали себя в чем-то виноватыми.
Подошел Камиль и искренним голосом предложил бежать к нему домой, где у него имеется целый моток тонких медных проводков попытаться зажить этой проволокой треснутый участок козырька. Я молча сидел и даже плакать не было ни сил, ни слез. В голове вертелось одно: «Бабушка что-нибудь придумает, надо к ней бежать»
С этими мыслями я зашел в свой двор. Ребята остались за воротами то из желания узреть, какое будет мне наказание, то ли действительно узнать, какой выход можно найти из сложившей ситуации.
Во дворе на табуретке сидела и вязала носки тетя Маруся. Видимо мой вид ей красноречиво пояснил всю мою горечь, от которой земля качалась под моими ногами. Она молча подошла, взяла в руки фуражку, минутки три теребила ее и затем ровны и спокойным голосом сказала:
– Эй тоже мне, нашел о чем переживать. Сейчас вынесу кусок черного бархата и обошьем твой козырек и будет он лучше нового. Я слышала, бархатным козырьком носят только генералы, вот и будешь, как генерал ходить в школу.
Я, конечно, понимал, что тетя Маруся в большей степени успокаивает меня, но лучшего того, что она предложила, наверно, нельзя было придумать.
Она ушла искать бархат и обшивать козырек, а я предался своей печали. Вот ведь как получилось – не успел даже ни одного дня сходить в обновке в школу, а через десяток дней в первый класс! Я не помню до конца как наступил вечер, как я встретил Марту, как ужинали….. Меня даже не пугала мысль о наказании, меня терзала мысль о невозвратности случившейся потери красоты фуражки.
С этими мыслями я и уснул, а во время ужина никто ни словом не обмолвился про произошедшие. И только прожитыми днями начинаешь понимать - насколько мои родные были предупредительны в своих отношениях ко мне. Они понимали, что я в тот вечер переживал настолько, и если б они пытались как-то меня увещевать, то их слова наверное не покрыли б и одной сотой доли, тех терзаний, которыми я сам себя бичевал.
Утром я проснулся от яркого солнечного луча, который настойчиво пробивался сквозь ресницы. Сев на кровати, я на подоконнике увидел очень красиво обшитую бархатом свою фуражку. Тут я не сдержался и дал волю своим слезам. Плачущего и застала бабушка.
– Ну вот тебе здрасьте – вчера не плакал, седне плачешь, радоваться надо, как тебе хорошо - то сделала тетя Маруся!
– А где она сама?
– Да отъехала в соседнюю деревню, вечером будет.
Выйдя во двор, я увидел своих друзей, которые собрались пред воротами и сидели на корточках. Я зашел обратно домой и бережно на двух руках вынес фуражку и показал ее в обновленном виде. Все пришли восторг, но трогать, ни кому дал и отнес обратно в дом, повесив вместе со школьной формой над красивом бабушкином сундуке.
День прошел в обычных заботах, но когда солнце уже было за Каратау, я увидел тетю Марусю, спускающуюся медленной походной с пригорка на нашу улицу. Она шла усталой походкой, и я поспешил навстречу ей. Она улыбалась такой счастливой улыбкой и протянула мне новую фуражку, точно такую же, как та, которую покупали вместе с ней в райцентре. Я понял, что она на попутном транспорте съездила специально, чтоб купить новую фуражку. Тут я уж не стесняясь, дал волю своим слезам. Я плакал от переполнения чувств, плакал не зная как ее отблагодарить, а она смеясь утешала: - Ну что ты разлив Ирени устроил, вот видишь все хорошо сложилось, теперь у тебя две фуражки будут: - одна на выход, а другая на постоянку.
Много воды утекло с тех пор, много раз разливалась наша река Ирень, много людей не стало, кого я знал, да и одноклассников уже можно пересчитать пальцами на двух руках. Но то, что тогда сделала тетя Маруся НИКОГДА не меркнет в моей памяти. Прости меня Мария Барышева, я не знаю где твоя могила, где покоится твой прах, но твой образ Никогда не померкнет в моей душе. Покойся с миром ТЕТЯ МАРУСЯ!
А свою первую фуражку, обшитую бархатом я затем одевал только тогда, когда шел с отцом смотреть фильм с сельский клуб, где кино «крутили» в две недели раз.