- В груди, сына, у меня болит всегда,- раскрылся старик Кравцов, - с тех самых пор, как вот этими самыми руками в конце 44го расстрелял двух ребятишек.
Старик смахнул слезу и закурил, удерживая Беломорину дрожащими пальцами, потемневшими от табака.
- Так с тех пор вздохнуть могу на одну седьмую тока, и сразу в кашель, и боль такая, что грудь будто ломом разламывает.... Я выстрелил в него, а он не умер сразу, а смотрит на меня глазками ясными, детскими, как спрашивает:"Ты, дядя, зачем меня так?" И затих. Я автомат за плечо закинул, и хорошо вздохнуть с тех пор больше не мог.
Старик Кравцов впервые заговорил о причине своего многолетнего недуга. Его неоднократно клали в больницу на обследование, но ничего критичного так и не нашли. Все в пределах возрастной нормы. Если б требовалась операция, я б сам прооперировал. С войны уж больше двадцати лет прошло, а оно вон как открылось.
- Это я от Бога пулю невидимую принял, - дал свое объяснение старик, - наказание за грех великий. Не отмолить мне его.
Не смог я носить в себе эту историю. Поделился с товарищем. Леонид - человек сильный. Когда-то он подавал большие надежды в спорте, но его сбила машина, и искалечила.
Леонид сам себя поднял, собрал по частям и научился помогать другим. Стал массажистом. Приводил в порядок людей после травм.
- Познакомь меня с Кравцовым, - тоном, не терпящим отказа, потребовал Леонид, и повторил, - Познакомь!
Мой товарищ что-то задумал. Это было видно по прищуру его серых глаз и суровой улыбке краешком рта. Но мне не сказал.
Мы пришли к старику с бутылкой водки, на которую тот воззрился с нескрываемым интересом. Леонид не выпустил бутылку из рук. Обошел комнату. Взял одеяло, скрутил его валиком и положил этот валик на край стола.
- Ложись сюда! - скомандовал Леонид. Почему-то ему никто не смеет перечить. Даже старик Кравцов, уверенный, что осматривать его никаким докторам смысла нет. Ибо пуля в нем - за грехи, ее он должен носить до конца своих дней. Тем не менее, кряхтя и с нашей помощью, полез на стол.
Лечь нужно было поперек стола, так чтоб скрутка одеяла оказалась под животом, а верхняя часть туловища свесилась вниз.
- Вы что, сынки, достать из меня мой смертный грех хотите? - начал было возражать старик. Но Леонид мягко, но сильно пригнул его голову вниз.
Дальше был ряд манипуляций над стариковским телом, в которых я под руководством Леонида помогал. Ноги старика цеплялись за подоконник, а за руки я его тянул в противоположную сторону. Леонид при этом трудился над спиной старика - разминал, нажимал, растягивал. Болезненно, судя по стонам пациента.
- Терпи, солдат, - строго сказал Леонид. И Кравцов терпел. Он на фронте и не такое терпел. А после войны вся его жизнь - боль.
Когда Кравцова снова усадили на диван, он поводил некоторое время глазами, восстанавливая координацию. Робко вздохнул, выдохнул и с изумлением на лице задышал, практически свободно:
- Это она что, все ж выскочила, мать ее ети...
- Рассказывай. Все рассказывай, как было.
Перечить Леониду старик не посмел. И рассказал о мучившей его трагедии. Для расслабления мы разливали по маленькой.
В конце 44го стоял их батальон в Венгрии. И стали со склада пропадать продукты. В результате поймали двух мальчишек лет 14-16, местных. Приказ военного времени короток - расстрелять. И должен сделать это он, Кравцов. Беспрекословно подчинившись.
Отвел он пацанов в околок и расстрелял. Старшему - сразу смерть. А младшему пуля попала в грудь. Он, живой еще, смотрит, как из раны фонтанчиком кровь бьет, а потом на Кравцова, будто спрашивает:"Ты меня убил, дяденька?". И умер.
Вот с тех пор у Кравцова и болело в груди. В том самом месте, куда пацана этого застрелил. В медсанбате врач был опытный. Сказал, пройдет. Но не проходило.
Вызывал Кравцова комбат, вставлял ум на место. "Солдат, у тебя своих детей трое. Старший в 13 на завод пошел, а не воровать. А как наши будут воевать голодными?"
Комиссар добавил:"Они не от голода воровали. Мешками, ящиками. Как выяснилось, у них тут банда целая. У местных тоже воровали. И им же ворованное перепродавали. Кому война, кому - мать родна."
- Умом я все понимал. Но сердцем - не мог. Дети же. А я убил. Так и болел во мне этот грех.
Старик склонил голову.
- Зайдешь ко мне завтра, - Леонид чуть улыбнулся, опять только краешком рта. - Покажу, как канал от невидимой пули залечить. Чтоб затянулся.
Мы вышли от старика вместе с Леонидом. Я смотрел на товарища, как на великого кудесника.
- Да какое там чудо..., - отмахнулся Леонид, - Никаких чудес. В той стрессовой ситуации произошел у него сильный мышечный спазм, который зажал нерв. Сразу этот спазм не обнаружили и не сняли. А с годами спазмированная мышца усохла, стала короче. За нею укоротились и усохли связанные с нею мышцы. Нерв так и остался зажат. А позвонки грудного отдела сместились.
- Мы эти мышцы разогрели, - продолжил мой товарищ, - растянули, насколько возможно. Позвонки вправились. Вот боль и ушла.
И тут Леонид впервые улыбнулся, широко и молодо:
- Как зайдет ко мне, покажу ему гимнастику. Чтобы разработать грудной отдел получше. А про чудеса - это ты бабкам рассказывай.
Кравцов, уже без болезненного кашля, дожил до преклонных лет, увидел даже праправнука. Земля ему пухом - Защитнику Отечества и герою.