Продолжение. Начало здесь.
Если старость взирает на молодость без сожаления, зависти и злобы, значит, славная прожита жизнь, со смыслом.
Значит, внутреннее развитие достигло того уровня, когда не хочется вернуть ни единого дня из прошлого. Прежние устремления теряют значимость. Им на смену приходит ясное видение и понимание истинных ценностей.
А для них не существует времени.
Попить чаю с родителями в тишине зимнего вечера – иногда это всё, что нужно, чтобы отдохнуть душой. Как приятно прийти в родительский дом, когда там любят и ждут. Примут голодным, холодным, с израненным сердцем, утратившим веру в человеческое. Обогреют, накормят, тепло обнимут, вселят новые надежды, поделятся мудростью.
Как быстро восстанавливается душевное равновесие, когда шумит закипающий чайник, пуская вверх прозрачные пузырьки, когда суетится мама, доставая вкусненькое к чаю, а отец откладывает в сторону газету и присаживается к столу.
Уже расставлены чашки с блюдцами, красиво выложены конфеты в вазах, орешки в глазури и йогурте и коробочка любимого Светиного Ferero Rocher. Золотистая фольга ловит тёплый свет уютного абажура, маленькие кружочки солнца радостно бликуют, заставляя жмуриться.
На фарфоровом блюде, подтекая ягодным соком, томится вишнёвый рулет из слоёного теста – воздушный, ещё тёплый – так и текут слюнки, стоит взглянуть на него и уловить запах выпечки.
А рядом, в центре стола – самое любимое Светино угощение – горка самых настоящих северных шанежек с толокном, с пылу, с жару. Ни одна знакомая искусница и близко не могла сравниться с Тамарой Дмитриевной, когда дело касалось шанег.
Света семейную шанежкину историю знала с самого детства. Мама частенько её рассказывала, разрумянившись от пышущей жаром духовки, смазывая противень маслом для очередной партии вкуснотищи.
- Бабушка Паня так знатно пекла, что люди со всей округи у неё шаньги да пироги заказывали на свадьбы и прочие застолья. А один раз приезжал к ней с города сам ***ский, именитый Архангельский пекарь. Зазывал бабу Паню к себе в пекарню работать. Ну, тогда она ещё не баба Паня была, а Прасковья Ильинична – крутонравая красавица, с русой косой до пояса. Долго пекарь за ней ходил. Большие деньги сулил. А когда она наотрез отказалась к нему в город ехать, «батрачить», как она выражалась, то попытался выведать секрет особого вкуса бабушкиных пирогов и шанег. То с одного боку зайдёт, то с другого подкатит, всё пустое. То орехами да пряниками заманивает, то соловьём про городскую жизнь заливается. Да только разве выдаст хозяйка семейные рецепты, полученные по наследству? Прасковья посмеивалась про себя, а пекарю, чтобы отстал, шанег своих знаменитых напекла. Угостила со словами: «Если ты и впрямь такой прославленный мастер, как о тебе говорят, то сам мой секрет разгадаешь». А в дорогу напекла ему калиток – с картошкой и сметаной. Это намёк такой, мол, вот тебе Бог, а вот тебе порог. Круглые наливашники с кашей, сметаной, картошкой, ягодами или творогом поморы часто в дорогу с собой брали – уж очень калитки сытны и вкусны. Потом бабушка Паня своей дочери, маме моей, рецепты семейные передала. Ну, а я тебе передам – вот здесь у меня все записаны. – И Тамара Дмитриевна доставала хорошо знакомый пухлый блокнот в твёрдом переплёте – этакая амбарная книга, бережно обёрнутая в плотную коричневую бумагу. Девушка хваталась за голову:
- Мам, ну что я с ними делать буду? У меня руки не из того места растут… никогда в жизни таких шанег, как у тебя не получится…
- А ты сохрани. Это ты пока молодая, наши советы и подсказки тебе в тягость. А потом годы пройдут, и ох как всё вспомнится. И семейные архивы пригодятся.
Света уплетала мамины шаньги и чуть не урчала от удовольствия. Тесто замешано на опаре, выдержано с любовью, подхвачено умелой рукой в нужный момент, пока ещё живое. Шаньги, как всегда, лёгкие, ноздреватые – а как пахнут, ммм… печкой, деревней, счастьем.
С толокном – самые любимые. Маленькой, Света выпрашивала у бабушки Наташи выкладывать толстенный слой толокна на свои замасленные шаньги – чтобы получалось чуть не в два раза больше нежной поливки, чем теста. Толокно скатывалось в изумительно вкусные комочки в топлёном масле, а масло делалось из лучших, свежайших сливок, поэтому источало такой аромат, что живот подводило от нетерпения – так и надкусил бы скорее мягкий, румяный, маслянистый бок. А потом – всё скорее целиком в рот, запивая чаем или молоком. Объеденье!
Вот и сейчас девушка налегала на толокняные шаньги, отдувалась от горячего чая, и оттаивала дома, с родными – от всех переживаний, усталости, голода…
Хорошо чаёвничать с мамой и папой вечерком. Тикают ходики на стене, неспешным ручейком журчит беседа, и никуда не хочется уходить.
Слышно, как снаружи вновь разгулялась вьюга – ветер так и завывает диким воем где-то высоко в крыше и в трубах дома, швыряет колкий снег в окна. Северная стихия закручивает кольца штормов, подкрадывается крещенскими морозами, но всё это терпимо, если дома пироги, шумит чайник и есть с кем делить наливные шаньги со вкусом детства.
Света рассказала родителям про австралийские пожары и несчастья, свалившиеся на её друга. Тамара Дмитриевна с Николаем Семёновичем искренне сочувствуя Дэвиду, тут же попросили:
- Светушка, ты передай ему от нас большой привет. Надеемся, всё наладится как можно скорее. И скажи, пусть приезжает, когда захочет – мы ему всегда будем рады.
У девушки в груди загорячело – такую признательность испытала к родителям за то, что гостеприимно распахивают двери своего дома для друзей своих детей. Любят, даже не видевшись ещё ни разу – просто потому, что не могут иначе поступить с теми, кто любит их ребёнка. Так действует любовь, так она проявляется день за днём…
Николай Семёнович хотел отвезти дочь домой:
- Светланка, время позднее, да и непогодь такая. Нечего по городу в темноте одной шарахаться.
Но та стояла на своём:
- Вызову такси, не надо никуда ездить, пап.
С десятой попытки дозвонилась, наконец, до службы вызова такси. Парадокс: в будние дни, когда на улице ясно и тихо, город переполнен жёлтыми машинами с шашечками, а вот когда вьюжит, или льёт, как из ведра – ни до какого такси не дозвониться, хоть убей.
Хорошо, что не пошла пешком: мело так, что иногда казалось, вот-вот машину скинет со скользкой дороги в кювет. Но молодой парень-таксист лихо выворачивал между снежных торосов, мастерски выходил из дрифта, да ещё при этом успевал игриво подмигивать блондиночке, нахохлившейся на заднем сиденье. Света же в эти моменты прикрывала глаза и еле удерживалась, чтобы не крикнуть: - На дорогу лучше смотри, Шумахер!
К счастью, добрались без приключений. Предвкушая тёплую кроватку и такой желанный сон, Света, зевая, вышла из лифта на своём этаже.
Почти в этот же момент, дверь слева вдруг с бряканьем распахнулась, и прямо навстречу девушке шагнул сосед – немолодой, весьма облезлый персонаж с желтоватым оттенком кожи и шаркающей походкой.
В городе жители многоэтажек редко знакомы – дай Бог, знают друг друга по именам или в лицо. Чаще просто здороваются, торопливо пробегая мимо. Именно поэтому Свету так впечатлило в Москве, что Дэвид не только знал всех соседей в доме на Ленинском проспекте по именам, но и был посвящён в тонкости их судеб и жизненных перипетий.
То ли австралийцы не пуганы, как наши, то ли в элитных кондоминиумах так заведено…
Вот и сейчас, девушка рассеянно бросила «здрасьте», мельком скользнув равнодушным взглядом по застывшему у её двери соседу, и продолжила рыться в сумочке в поисках ключей.
И только когда над ухом раздалось противно шипящее:
- Два часа уже у дверей караулю, за…ся ждать! Где тебя черти носят? – Света, опешив, не веря своим ушам, подняла полный изумления взгляд на говорившего.
- Это вы мне??
Она впервые разглядела – вблизи разглядела - своего соседа. И ей совершенно не понравилось то, что она увидела.
Близко посаженные глаза с желтоватыми склерами, почти без ресниц, шамкающий рот с тонкими, вытянутыми в нить, бесцветными губами, впалые щёки, как у курильщиков со стажем, скудненькие волосы аккуратно разложены на жидкие прядки и стекают мышиными хвостиками на морщинистый лоб. Обвислая кожа на шее держится, зацепившись за острый кадык, и расходится от него волнами, как занавес в театре.
Но больше всего девушку поразило даже не отталкивающее обличие ссутулившегося человека, преградившего ей путь. Свету потрясло, с какой злобой, с какой ожесточённой ненавистью впились в неё узкие глазки этого невесть откуда взявшегося караульного. Эти неспокойные глаза никак не могли остановиться – они перебегали с губ девушки на её белокурые волосы, затем на грудь, на руки, на ноги, и обратно к лицу:
- Тебе, тебе, кому ещё!
Свету чуть не тошнило от отвратительного амбре, исходившего от желтоглазого - какая-то ужаснейшая смесь жареного лука, чеснока, перегара, табака, пота, чего-то ещё мускусного, вызывающего рвотные позывы.
- Мы на «ты» не переходили. Посторонитесь, пожалуйста. И караулить меня у дверей больше не надо.
Что-то изменилось в выражении злобно поблескивавших глаз соседа, пока он, впившись взглядом в Светины губы, жадно поглощал каждое произнесённое ею слово. Её ответ взбудоражил его – он затрясся мелкой дрожью, отчего Света засомневалась: может, болен? Либо физически, либо на всю голову.
Ещё больше девушку встревожило, что выражение острой ненависти во взгляде мужчины внезапно затуманилось отвратительной поволокой, и, о ужас, он потянул свои паучьи лапки к её волосам, похотливо шепча:
- Ну, как это не надо. Давно уже надо. Так надо, что…
Света не стала дослушивать, что там надо этому озабоченному. Отпрянув, прошмыгнула мимо – к его квартире, и нажав на звонок, громко забарабанила в дверь. Ошарашенный её внезапным ходом, сосед сначала завис, а когда бросился к ней, девушка присела, увернулась от растопыренной пятерни, и отступила к лестнице. Но в этот момент дверь, прогромыхав, распахнулась – на пороге стояла хмурая, растрёпанная жена соседа в засаленном халате, наброшенном на ночнушку. Сердито сведя брови к переносице, она рявкнула мужу, застывшему враскорячку прямо перед ней:
- Детей разбудишь! Чего бродишь туда-сюда, да ещё ломишься, как дурной? Опять ключи забыл?
Продолжение здесь.