Пролог
Она действительно была красивым ребёнком.
Несмотря на трагедию, которую Иве Леман приходилось переживать в одиночестве, она не металась и не искала спасения. Она вела себя как дочь своего отца, и людей это пугало.
Доктор Салливан Вейн, один из лучших врачей Империи, молодой мужчина тридцати двух лет, был единственным, кто видел подлинник этой картины. Глаза-васильки, некогда яркие, сделались теперь блёклыми, потускнели. Они напоминали ему февральский лёд – полупрозрачный, дымчатый, схватившийся едва-едва. Он видел апатию, но вместе с тем безжалостную решительность в каждой черте ещё детского лица. Зрелище пугающее и завораживающее. Безнадежность на кончиках ресниц.
Ива Леман себя приговорила.
– Твоя тётя написала нам, – Вейн передал ей письмо, Ива потянулась за ним недоверчиво, с опаской.
Все движения у неё были какого-то невероятного изящества – семья советника подолгу жила вне столицы, но в балет Леманы отдали дочь ещё до поступления в гимназию. Это принесло свои плоды.
– Она, как опекун, дала разрешение на работу с психоаналитиком, - Вейн поглядел на Иву. – Я надеюсь, в ближайший месяц ты покинешь стены этого печального заведения, но пока что Вероники нет в столице, чтобы забрать тебя.
Ива уронила письмо на стол, пусто глядя перед собой.
– Маме не разрешили тебя забрать, – Вейн сплёл пальцы замком. – По крайней мере, пока. Возможно, когда преступники будут найдены, ты сможешь отправиться к ней в Кайзервальд.
Ива вдруг тихо засмеялась. Опустила голову, а потом глянула на доктора этими своими невероятными глазами.
– Зачем вы врёте? – Спросила с детской прямотой. – Она ведь даже не пыталась, правда?
Вейн заглянул ей в лицо спокойно и честно.
– Это был акт вежливости с её стороны, – согласился он. – Вряд ли она в действительности хотела тебя забрать.
После этих слов Ива словно признала Вейна, выделив его из числа многих, кто уже пытался её допрашивать.
– Вы меня не жалеете. – Она произнесла задумчиво. – И себя тоже. Никого, наверное.
– Жалость губительна и непродуктивна, – Вейн пожал плечами. – Твой отец был символом Империи, Процветания и Мира. Теперь его нет. Ты – единственный ключ к этим событиям.
Ива покачала головой.
– Ничего не помню, – девочка упрямо стояла на своём. Она посмотрела на доктора долгим, недоверчивым взглядом, потом наконец решилась на вопрос: – Я когда-нибудь выйду отсюда? Из дома для душевнобольных? Или выйду, только сказав то, что все хотят услышать?
– А что все хотят услышать, Ива?
– Мой брат мёртв, – она пыталась сказать это твёрдо, но голос дрогнул, сорвалась слеза. – Мой отец мёртв. Леон услышал шум и посадил меня в ящик. Это всё, что я помню. У отца в кабинете был такой уголок… Сиденье поднималось, а под ним – ящик. Там я и сидела.
Вейн снова посмотрел на неё внимательно и цепко. Снисходительно кивнул. Он сидел в своём кресле, расслабленно откинувшись на спинку и лениво постукивая по столу карандашом.
– Было, по твоим словам, уже за полночь, – размышлял он. – Если на секунду допустить, что ты говоришь правду, получается так: твой брат услышал шум – не подумал на ветер, на дикую лисицу…
– Это был шум хлопнувшей двери, – огрызнулась Ива, глядя исподлобья.
– Не подумал на горничную или водителя, – продолжал Вейн так же монотонно. – Я изучил планировку дому. Главная дверь выходит прямо на лестницу, которая ведёт в кабинет твоего отца. Так скажи мне, как Леон мог услышать, что в дом вошли, пробежать на чердак в твою комнату, а потом спрятать тебя в кабинете, оставшись при этом незамеченным?
Ива поглядела на Вейна пустыми глазами рыбы.
– Значит, это была дверь для прислуги, – вскинув бровь, заключила резонно.
Вейн опустил голову, спрятав улыбку.
– А замок взломан на главной, – мягко напомнил он.
– Там же всё сгорело, – нахмурилась Ива, не поверила.
– Источник возгорания был на втором этаже, в кабинете, – объяснил Вейн. – Сгорело то, что хотели сжечь. Ива… Я верю, что ты заблудилась в воспоминаниях, но также я знаю, что какие-то фрагменты ты помнишь ясно, ты слишком логично их отрицаешь. Почему? Какие тайны ты так хочешь сберечь?
Она молчала, глядя перед собой.
– Меня возили на освидетельствование в Бедлам, – сказала вдруг, посмотрела на Вейна, будто в нём одном нашла источник правды, поверила в прочность и надежность его слов. – Зачем проводить освидетельствование в таком страшном месте, если у вас сухо, тепло, чисто, отдельные палаты для больных? Я ведь… Попаду в Бедлам, если так ничего и не вспомню, да? Под электрошок и гидротерапию.
Ива заметила, как заиграли желваки на его лице.
– Я не дам забрать тебя в Бедлам, – пообещал он. – И в моей клинике ты пробудешь недолго. Ива, я вижу, что ты всё для себя решила. Отгородилась стеной и считаешь, что никого нельзя за неё пускать. Ты боишься? Есть кто-то, кому ты доверяешь?
Ива едва качнула головой.
– Только себе, доктор.
Салливан кивнул, такого ответа и ожидал.
– Хорошо, – поддался он. – И что ты станешь делать, когда выйдешь отсюда?
Ива чуть улыбнулась.
–Танцевать, – ответила. – Империя хочет, чтоб я танцевала.
Вейн испытал некоторое восхищение перед этой девочкой.
– А пока, буду лежать, как кошка, – добавила она, помолчав. – Клубком. И лечить себя. Не будет никаких… Амбиций. Никакого звука. Просто тишина. А потом грянет фейерверк.
– Ты говоришь не о кошке, – поправил Вейн. – Ты говоришь о змее.
Он опустил голову, беглым взглядом окинул анамнез Ивы Леман.
– Как бы то ни было, – решил он, поднимаясь. – Здесь тебе помогут. Возможно, я об этом пожалею, но я доверюсь твоим решениям. Я тоже доверяю только себе.
Ива подняла на него глаза в надежде.
– А…?
– Ты травмирована, – заключил он. – Случившееся повергло тебя в глубокий шок. Верить твоим показаниям нельзя. Довериться подлинности твоих воспоминаний – тоже.
Он хотел выйти из кабинета, но она вдруг окликнула его.
Вейн обернулся.
– Спасибо, – сказала ему Ива Леман.