Вообще-то, если говорить честно, статья "Шукшин, кирзачи и Белла"написана автором канала "Стакан молока" про Шукшина. Евтушенко зацепили постольку-поскольку, поэтому, не углубляясь, две-три реплики относительно Шукшина, а потом перейдем к Евтушенко.
"Если говорить о возрождении интеллигенции в России, то этот вопрос решится не скоро. Кстати, вон Шукшин — эта фамилия войдет в список интеллигентов, пожалуй, лишь в седьмом колене..." (с)
А это ответ самого Василия Шукшина на инвективы пижонов.
"Что они создали для народа, окончив ВГИК? Ничего путного! (…) Как во ВГИКе утверждали они себя пижонством, так и в искусстве пижонят, пустозвоны от кинематографа!» (И. Пономарев. «Шукшин».)" (с)
==========
Такое о том, что настоящего интеллигента в первом колене быть не может по умолчанию, мог ляпнуть, например, Алексей Герман, я от него это слышал. Ну, дурак. Однако, заявить, что эти барчуки потом ничего путного не сняли - покривить против истины. "Мой друг Иван Лапшин" - золотой фонд нашего кинематографа.
Шукшин был очень талантливый человек. Таланливый актер, автор рассказов... Но его самый яркий фильм, "Калина красная", по уровню уступит многим фильмам барчуков, увы.
Почему все время надо стравливать почвенников и западников, что это за продолжение гражданской войны? Нет никаких славянофилов и космополитов, есть ЧЕСТНЫЕ ЛЮДИ и есть ЛИЦЕМЕРЫ. Баста
К недружному народу Божье БЛАГОСЛОВЕНИЕ не нисходит.
££££££££££££££££££££££££££££££££££££
"Макарыч, хотя по-крестьянски и хаял столичную богему, а тем паче пижонов и пустозвонов, но, по-молодости, случалось, злым ветром заносило и его в богемные гульбища. Эдакой шальной хмельной волной прибило мужика и в поэтический салон Беллы Ахмадулиной, как некогда Есенина к Зинаиде Гиппиус; и в столично изысканном застолье Шукшин высмеял поэта Евтушенко, нацепившего галстук-бабочку: мол, ты же, паря, сибиряк со станции Зима, а на кой ляд бабочку напялил?! Прямо, как пижон последний!.. Вызревала буча, но пижон столичный ловко извернулся: дескать, а сапожищи кирзовые не пижонство?! а потом и стих сочинил про бабочку и кирзачи.
То ли Евтушенко русел, то ли держал нос по ветру, и когда Россия процветала, сочинил песню «Хотят ли русские войны», но когда Россию, словно короеды древо, исподволь источили внешние и здешние враги народа, когда Россия, готовая рухнуть, опасно зашаталась, борзый стихотворец в одночасье из поклонника России обратился в поклонника Запада, что испокон века клял Россию. Коли и в добрые лета Шукшин с Евтушенко шли по жизни разными путями, то уж после крушения рабоче-крестьянского государства и воцарения буржуазного хама и вовсе круто и враждебно разошлись бы их стёжки-дорожки. Что говорить про Шукшина, ежели Евтушенко бранили и сродники по духу, подобные Иосифу Бродскому, что в сердцах обозвал горластого стихотворца стукачом госбезопасности и обвинил в своей высылке из России; а Гафт, одного поля ягода, изукрасил Евтушенко в хлесткой эпиграмме: «Историческая веха, / Смелый, вроде бы, опять, / Будет жить почти уехав, / Политическая б...» (с)
Я тоже попал в эту струю всеобщего порицания и написал даже не парафразу, а зарифмованный памфлет, взявший за основу стих Евтушенко "Мужчины женщинам не отдаются".
Памфлет поместил даже в этот опус еhttps://zen.yandex.ru/media/id/5d9609b874f1bc00ae988db0/iukosiana-5e1760c03d008800afe2a57e
Однажды с женщиной в годах шестидесятых
встречался как-то, дело сделав уж,
как в комнату свирепый и рогатый
ворвался... Кто вы думаете... Муж.
Я тут же пал на пол и стал виниться:
"Супружнице я вашей словно брат.
Она мне ближе даже, чем сестрица,
мы с ней болтали пять часов подряд.
Пусть даже это мне и не по чину,
как исповедник, я ей чем-то мил,
во мне она не видела мужчину,
я только душу, душу ей лечил".
Мужик стоял и слушал бред поэта,
а я лежал - лежачих, знал, не бьют.
Цинично сплюнув, затянувшись сигаретой,
он навсегда покинул мой приют.
Чтобы меня лежачего мочили!
Такого не допустят Бог и Русь.
Я не люблю банальных водевилей,
но, вспоминая тот денек, смеюсь.
Ах, мужики, вам лапать все да хапать,
грабастать даже душу, словно грудь...
...А за окном капель, весна, да слякоть...
Так постигал я этой жизни суть.
Над мужиками с имиджем тирана
всю жизнь смеялся и глумился всласть.
Используя повадки Дон Жуана,
нападками я проверял на вшивость власть.
Ведь власть, как правило, коварна, андрогинна,
порой - свирепый и разнузданный самец,
а то, как шлюха, притворясь невинной,
ласкаясь, тащит жертву под венец.
И я резвился, каясь и ласкаясь,
её грехи ей за мои сойдут,
мои же строчки, нежно спотыкаясь,
по точкам болевым страны ползут.
Одною лаской людям мил не будешь:
ни публике, ни власти, никому.
Пока ты в них страсть к слову не разбудишь,
твои слова канают лишь во тьму.
И, вот, тогда, играя в силу страсти,
по зонам эрогенным пробежав,
я возбуждаю публику и власти,
как втягивает кролика удав.
Но зоны эрогенные не зоны,
где фраеров замочат, как пить дать,
и потому я строю оборону,
чтобы удобней было отступать.
Власть отчитает, а потом целует,
когда я с ней - как истый Дон Жуан:
на два протеста - сотня "аллилуйя",
на резкий выпад - сотни две "осанн".
А, вот, мужицкий норов - песнь из шрамов,
и у него особенный, свой стиль.
И так колымский зэк Варлам Шаламов,
на кон поставив слово, пыль месил,
пыль лагерную. Это был поступок
за слово - делом, телом, жизнью всей...
И с урками прожить немало суток,
как с египтянами провидец Моисей.
Здесь все равны: плебей или патриций,
на чужаков смотрящий сквозь лорнет...
Славянофил известный Солженицын
держал за слово по-мужски ответ.
Мне наплевать на имидж их геройский,
хоть в нем видны достоинство и стать,
и мне смешон романтик Ходорковский,
честь на свободу отказавшийся менять.
Ну что безумцы эти изменили?
Сатрап в чести, а чернь вопит: "Распни!"
И мужиков нормальных как мочили,
так их и мочат снова на Руси.
И если вдруг на нашу Русь святую
обрушатся, как встарь, сума, тюрьма,
я заграницею, друзья, перекантуюсь,
пока другие доведут все до ума.
Пусть я за жизнь свою поистаскался,
но публика, себе не изменя,
и понимая, что я, в общем, исписался,
опять ждет чуда слова из меня.
Мужчин, чтобы таких, как я, мочили
не сотворили ни Господь, ни Русь.
Пусть не совсем я соответствую мужчине,
зато, как женщина, умело отдаюсь.
Конечно, я здесь перегнул палку, ибо это была конкурсная пародия, но ее написание совпало с разгромом "ЮКОСА", состояние безысходности сублимировалось в творческую ткань в контекст этого опуса, в результате - довольно-таки желчный сатирический памфлет.
Нельзя сказать, что я не был знаком с гражданскими стихами Евтушенко, например, такими, как «Наследники Сталина», «Бабий яр», «Письмо Есенину», но не считал их актом мужества, критикующим власть имущих.
"Наследники Сталина" - это, вообще-то, стих, полностью совпадающий с генеральной линией партии, было модно критиковать культ личности, поэт откликнулся с пониманием и как бы поклялся вместе со всеми, что в нашей стране культ личности не возродится, наследие Сталина выкорчевываем как прогнивший пень. Ну-ну. "Письмо Есенину" из той же оперы: мол-де, не допустим, чтобы бал правили единообразие и единомыслие как при культе личности, но концовка оптимистическая и патриотическая - при любом раскладе "положим Европу по-Есенински на лопатки". С художественными образами - напряг. Разговорный стиль, но без поэтических находок и образности как, например, в "На смерть Есенина" Маяковского. Если стихо публицистическое, а не философское, прорыва к трансцедентому не намечается, надо читателя зацепить исповедальными искренними интонациями, парадоксальными суждениями в поэтической оболочке, образностью, наконец. Стихо "Бабий яр" выгодно отличается именно этим от двух предыдущих, но оно и при Сталине могло быть опубликовано, формально Сталин осуждал юдофобию. Мужества его написать много не надо было.
Стихо "Танки идут по Праге" я или не понял, когда его читал первый раз, или мельком просмотрел, а потом не вернулся к нему, но как-то вскочило оно у меня из головы. Совсем недавно, после смерти поэта, я его, наконец, прочел пристально.
Танки идут по Праге
Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета.
Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков.
Боже мой, как это гнусно!
Боже — какое паденье!
Танки по Яну Гусу,
Пушкину и Петефи.
Страх — это хамства основа.
Охотнорядские хари,
вы — это помесь Ноздрёва
и человека в футляре.
Совесть и честь вы попрали.
Чудищем едет брюхастым
в танках-футлярах по Праге
страх, бронированный хамством.
Что разбираться в мотивах
моторизованной плётки?
Чуешь, наивный Манилов,
хватку Ноздрёва на глотке?
Танки идут по склепам,
по тем, что ещё не родились.
Чётки чиновничьих скрепок
в гусеницы превратились.
Разве я враг России?
Разве я не счастливым
в танки другие, родные,
тыкался носом сопливым?
Чем же мне жить, как прежде,
если, как будто рубанки,
танки идут по надежде,
что это — родные танки?
Прежде чем я подохну,
как — мне не важно — прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.
Пусть надо мной — без рыданий
просто напишут, по правде:
«Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге».
Здесь есть всё: и исповедальная искренность, и честная гражданская позиция, и образность, и поэтические находки, и мужественность - бросить вызов генеральной линии партии. Евтушенко рисковал, в те времена, буквально тремя годами ранее, в 1965 году КГБ арестовал писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. За публикацию своих книг за границей их приговорили соответственно к семи и пяти годам колонии. Были арестованы и тоже почти все получили сроки несколько правозащитников, которые вышли на Красную площадь протестовать против ввода Советских войск в Чехославакию. Сталинский беспредел приказал долго жить, но Дамоклов меч продолжал висеть над инакомыслящими.
Простите, Евгений Александрович, за мой желчный памфлет, теперь я вижу, что Вы были способны на мужественный шаг и верю, что Вы писали письма в Политбюро КПСС в защиту многих достойных людей.
О Евгении Александровиче писали и пишут, что это поведенческая модель человека, выламывающаяся из общего ряда строителей коммунизма, человека не от мира сего, которому позволено гораздо больше, чем «простому советскому человеку». Возможно, но наивным чудаком он не был, как, кстати, и его великий предшественник Борис Пастернак, который вообще, кстати, не "хулиганил". Это про Осипа Мандельштама и Павла Васильева можно сказать, что это были наивные истинные поэты не от мира сего, людей успешных и прекрасно выживающих, хотя, что касается Евтушенко, то в гораздо менее людоедских условиях, наивными язык не поворачивается назвать, особливо, когда видишь тиражи их книг и узнаешь о загранкомандировках, коими их баловали власти предержащие.
Тем не менее они все равно были поэтами и порой совершали мужественные поступки.