КРИТ – ВОСТОЧНЫЙ ФРОНТ – СЕВЕРНАЯ АФРИКА - АМЕРИКА
Рихард Штатетцни (RichardStatetzny) родился 16 января 1920 года в городе Биберсвальде/Bieberswalde в Восточной Пруссии. Он был младшим из пятерых детей, выросших в его семье. Две его сестры эмигрировали в США в 1920-1930-х, обе жили в Кливленде, штат Огайо. Окончив школу,Штатетцни прошел обучение в качестве декоратора, после чего добровольно записался в воздушный десант. Первоначально он не был принят в этот род войск, так как должен был проходить службу в Восточной Пруссии, где не готовили парашютистов. Позднее он принял участие в кампаниях на Крите, на Восточном Фронте и в Северной Африке…
Поскольку я умел ездить верхом, я вызвался служить в кавалерии и был направлен во взвод конных стрелков, являвшийся подразделением пехотного полка в Растенбурге/Rastenburg. В нем я прошел базовую подготовку. После полугода в Растенбурге я получил разрешение на добровольное поступление на службу в воздушный десант, поскольку для него искали рекрутов. Я еще раз прошел медкомиссию, получил категорию 1-А и был принят. В июле 1940 года я оказался в парашютной школе в Брауншвейге/Braunschweig.
После четырех недель в этой школе мы сделали наши первые прыжки. Нас также научили складывать парашют. После этого мы прибыли в свой полк, находившийся в Люнебургской Пустоши/LüneburgerHeideкилометрах в 40 южнее Гамбурга. Незадолго до это в Вермахте было всего два воздушно-десантных полка, наш стал третьим – новым. Я попал в 4-ю Роту 1-го Батальона 3-го Полка 7-й Воздушно-десантной (Flieger) Дивизии.
После обучения в Люнебурге мы перебрались в казармы, находившиеся в городе Вольфенбюттель/Wolfenbüttel близ Бранушвейга. Это было тогда, когда Италия вторглась в Грецию, но горы, холодная зима и упорное сопротивление греков остановило их. Гитлер пришел Муссолини на помощь. Мы тоже оказались там. Сели на поезд и доехали через Чехословакию и Венгрию до города Арат/Arat в Румынии, где пересели на грузовики. Через Болгарию и Фермопильский Проход, через всю Грецию мы доехали до Афин. Там, на побережье, мы поставили палаточный лагерь, не имея понятия о том, что произойдет дальше. У нас была возможность купаться в море, мы могли расслабиться. В один из вечеров нам неожиданно приказали построиться, и к нам обратился ротный командир. Он сказал: «Только что объявили: завтра мы отправляемся на Крит.» Тогда мы впервые услыхали о Крите…
Сразу после этого самолеты стали готовить к полету, а некоторых из нас отправили подвозить горючее к более чем 400 Ju-52, разбросанным по разным взлетным полям. Ночью мы в последний раз проверили свое оружие и уложили его в контейнеры.
Десант на Крит
Мы должны были подняться в воздух с рассветом [20 мая 1941 года]. Непосредственно перед взлетом мы погрузили в самолет оружие и спасжилеты. На самом деле, мы были превосходно подготовлены для того, чтобы встретить любые трудности, за исключением невыносимой жары. Самолеты не могли быстро подняться в воздух один за другим: им приходилось подолгу ждать – дольше, чем планировалось. Так случилось потому, что самолеты поднимали огромные облака пыли при взлете, что сильно ограничивало видимость…
Мы были в первой волне, и планировалось, что мы будем прыгать над дорогой между городами Аликианос/Alikianos и Ханья/Chania неподалеку от тюрьмы Агья/Aghia. Мы были на подходе к точке сброса, когда попали под сильный огонь и понесли первые потери. Еще один момент: в то время мы не могли управлять нашими парашютами или контролировать их, потому что у них были только стропы подвески, так что парашюты сильно виляли. Сейчас люди могут управлять своими парашютами, но у нас такой возможности не было.
Я никак не мог маневрировать и приземлился на какую-то крышу, а мой приятель – на крышу соседнего здания. Я сильно ударился, и меня здорово встряхнуло. Потом я спрыгнул на парапет, который был метра на два ниже. Под ним стояла лошадь, запряженная в телегу, полную апельсинов. По-видимому, фермеры встали довольно рано в то утро, чтобы собрать апельсины. Спрыгнул с парапета, но оказался не на земле, а посреди кучи апельсинов. Тут же показались греки с поднятыми руками: они сдались нам прямо на месте. Наша часть не встретила никакого сопротивления.
Мы собрались у тюрьмы. Я привел с собой фермерскую лошадь, и, поскольку я умел ездить верхом, наш полковник немедленно назначил меня своим вестовым. Я получил приказ отвезти послание в одну из рот с приказом удерживать позиции любой ценой, так как англичане яростно атаковали. По пути к КП этой роты англичане подстрелили лошадь прямо подо мной. По счастью, у меня не оказалось ни одной царапины, но лошадь была тяжело ранена, так что мне пришлось пристрелить ее. Мне удалось поймать еще одну лошадь, которая бегала неподалеку без присмотра. Поехал на ней, но и ее подстрелили, так что пришлось дальше идти на своих двоих.
Доложившись полковнику, я получил разрешение возвращаться в свою часть. После этого мы схватились в ожесточенном бою с англичанами, которые упорно оборонялись. На самом деле, это были новозеландцы, хорошо вооруженные. У них даже танки были. У нас их не было, так что было горячо… Был момент, когда мы израсходовали все свои боеприпасы, и нам было необходимо поднести их с нашего склада, который мы организовали в здании тюрьмы. Там же был и наш перевязочный пункт, поэтому мы решили заодно посмотреть, как там дела у наших двух раненых парней. В камерах тюрьмы мы увидели раненых англичан и немцев, часто они лежали вместе в одном помещении, ухаживали за ними немецкие санитары. Врачам приходилось делать много ампутаций. Поскольку времени у них было мало, санитары просто сваливали отрезанные конечности на лестнице прямо напротив операционной. Выглядело это шокирующе, поскольку кровь текла вниз по лестнице. Было уже трудно сказать, каким изначально был цвет халатов у медперсонала, поскольку они все были в крови…
Один из наших хороших товарищей, командир роты, был уже мертв. У нашего 1-го сержанта(старшего унтер–офицера? – ВК)в теле сидела пуля, но вскоре его эвакуировали в Германию. Совершенно упав духом, мы вернулись к своим с боеприпасами.
В конце концов, мы сбили противника с его позиций и закрепились на них. Полковник приказал нам окопаться и стоять до последнего. Прежде, чем продвинуться вперед, нам было необходимо дождаться подкреплений. Аэродром в Малеме/Maleme был под сильным артиллерийским обстрелом, но был почти полностью в наших руках, когда на нем приземлилась одна из наших горно-стрелковых частей. Многих из этих парней подстрелили, как только они выскочили из самолетов, но они сразу же пошли в атаку и уже вскоре полностью заняли аэродром. Хотя английские войска были хорошо обучены и вооружены, в итоге, им пришлось капитулировать. Они просто не могли больше оказывать сопротивление.
После всего мы вошли в Ханью и заняли ее. Через два дня весь остров был под нашим контролем. Хотя англичанам удалось эвакуировать большую часть своих войск, мы взяли в плен около 10 000 человек.
После окончания боев павшие товарищи из нашего батальона были похоронены на временном кладбище. Поскольку там же были похоронены и англичане, военнопленные британские офицеры и солдаты также присутствовали на церемонии. Я видел, как английские и немецкие офицеры пожимали друг другу руки. Позднее погибшие были перезахоронены на большом кладбище, созданном в Малеме усилиями Немецкой Похоронной Комиссии/Kriegsgräberfürsorge.
В России
Мы вернулись в Германию, где в наш батальон влились подкрепления. На военном полигоне Графенвёр/Grafenwöhrмы обучили их и вместе с ними приняли участие в маневрах. Однажды в середине 1941 года, сразу после возвращения в казармы после учений, мы услышали сигнал тревоги и дружно выбежали на построение. Наш ротный объявил нам о том, что началось вторжение в Россию и что мы очень скоро тоже вступим в бой. Нам приказали упаковать снаряжение, после чего мы погрузились на поезд и вернулись в наш гарнизон в Вольфенбюттеле. Оттуда мы также на поезде переместились в Кёнигсберг и уже на следующий день на самолете отправились в Россию. Русские отчаянно пытались занять и удержать плацдарм в окрестностях Петрошино(Ленинградская область – ВК), наши войска сильно уступали им в численности и уже начали отступать.
Ночью мы приземлились у долины реки Нева и тихо приблизились к позициям русских, где на нашей стороне была союзная нам французская часть. Это была одна из многих добровольческих частей из Франции и Голландии, сражавшихся бок о бок с нами - артиллерийская батарея, хорошо известная своими превосходными боевыми качествами.(О собственно французских частях под Ленинградом исторических сведений нет, хотя голландские и фламандские эсэсовцы там действительно были.Возможно, в составе 126-й Дивизии Вермахта, воевавшей в этом районе, были франкоговорящие солдаты, набранные в Эльзасе – ВК). Их командир предложил нам провести артподготовку перед нашей атакой на позиции русских. Наш командир ответил: «Я не хочу, чтобы артиллерия открывала огонь, так это заставит русских насторожиться. Мои бойцы привыкли воевать без артиллерийской поддержки, потому что у нас ничего для этого нет. Мы просто скрытно подойдем к их позициям и осуществим внезапную атаку.»
По ночам уже было холодно. Мы подкрались к русским окопам настолько близко, что было слышно, как переговариваются их часовые и как они топают ногами о землю из-за холода. Мы были от них всего в 30 метрах, и они не имели об этом понятия. Затем мы выпустили в небо осветительные ракеты: зеленые, белые и красные. Это был наш сигнал к атаке. Вся передовая линия осветилась, и мы прорвались через линию русских. Они были настолько ошеломлены, что мы смяли весь их плацдарм за полчаса. Они понесли тяжелые потери, потому что не имели возможности оставить свои траншеи.
Первоначально у нас почти не было потерь из-за внезапности нашей атаки. Но позднее мы стали терять все больше и больше людей, так как русские контратаковали нас пять или шесть раз в ту ночь и на рассвете. По большей части они были пьяны. Есть им было нечего, но у них была водка. Они атаковали, и это было полным сумасшествием. Оружие при этом было не у всех, а у некоторых было оружие, но оно не было даже заряжено – они атаковали с примкнутыми штыками. Однако Иван не сумел прорваться. У нас были [пулеметы] MG 42– Поющая Пила Гитлера/SingendeHitlersäge – и прочее отличное оружие. Тогда мы были вооружены лучше, чем противник.
Мы провели под Петрошино и Выборгской немногим больше трех месяцев и каждый день находились под интенсивным вражеским огнем. Русские непрерывно обстреливали нас из своих минометов, и у нас было много убитых. Многие роты существовали только на бумаге.
Снова в Германии и снова обучение
Наступил день, когда мы получили приказ оставить передовую, после чего нас держали в резерве две недели. Затем в Пушкине мы сели на поезд и вернулись в Германию, где нас отправили в учебный батальон, в место под названиемЭльзгрунд/Elsgrund, расположенное на полигоне недалеко от Дёберитца/Döberitz. Там были превосходные казармы. Мы тестировали и учились использовать новое вооружение, в том числе, более тяжелые минометы. Еще мы протестировали новые, управляемые парашюты. Когда мы делали первые прыжки в 1940-м, у нас были парашюты RZ 1 (Rücken-Zwangsauslösung 1). Теперь мы тренировались с RZ 16, потом RZ 20. УRZ 16была другая система ремней, но все еще простая подвесная система. Когда мы прыгали с таким парашютом зимой, у нас было немало травм – переломы и тому подобное. Ну, это - часть жизни парашютиста, я так думаю… Мы обучали и новичков так же, как и парней из других частей, использовать тяжелые минометы и пулеметы. Этому мы обучали и инженеров, служивших в воздушном десанте. Когда бы мы ни возвращались с учений, нам давали увольнительные, а в конце 1941-го мы получили Рождественские отпуска. Нам даже продлили отпуска, потому что мы отлично проявили себя на последних учениях.
Зимой 41/42 годов у нас были учения на полигоне Кёнигсбрюк/Königsbrückблиз Дрездена. Мы высаживали десант, чтобы противостоять нашей пехоте, изображавшей агрессора. Наша миссия заключалась в том, чтобы удержать брод через реку для нашей части и отбросить «вражескую пехоту».
Земля была покрыта снегом, так что для маскировки прыгали мы с белыми парашютами, чего пехота не ожидала. До этого им не приходилось видеть белые парашюты. Мы пролетели над их позициями на высоте от 80 до 110 метров и выпрыгнули из самолета позади их позиций. Один парень разбился, потому что его парашют раскрылся слишком поздно. Еще разбился контейнер с оружием – он полностью рассыпался, однако это не остановило ход учений. Сразу после приземления мы спрятались под нашими парашютами и открыли огонь холостыми по позициям пехотинцев. Мы удержали брод через реку открытым для своей части и отбросили «вражескую» пехоту. Все прошло столь успешно, что наш генерал прислал нам во время Рожественского отпуска сообщение о том, что он продлевается на четыре дня. Это был настоящий Рождественский подарок!
После этого мы провели какое-то время на полигоне Гроссборн/Grossbornв Польше, где обучали офицеров Люфтваффе, которых отбирали для последующего перевода в пехоту, так что им было необходимо пройти курс подготовки офицера пехоты. Все мы,десантники-инструкторы, были унтер-офицерами, они же имели офицерские звания. Для того чтобы избежать трений, чтобы мы без раздумий обращались с ними как с обычными солдатами, которым необходимо наставничество, они не носили какие-либо знаки различия. Это значительно упрощало дело.
Однако я отчетливо помню один инцидент. Мы проводили для офицеров упражнение, заключавшееся в продвижении вперед под огневым прикрытием, чтобы дать им привыкнуть к этому. Мы прикрывали атакующих офицеров огнем наших пулеметов и в тот день использовали боевые патроны. Дальность огня тяжелых пулеметов обычно достигала примерно 3 000 метров, и пули летели довольно высоко до того, как упасть на землю. В этом упражнении «противник» приблизился к нам на расстояние примерно 800 метров, и офицеры пошли в контратаку. Мы открыли огонь поверх их голов, пока они продвигались вперед. Внезапно они начали метаться, словно кролики. Когда они залегли, мы увидели, что наши очереди ложатся на землю прямо там, где они находятся. Нескольких из них зацепило, но обошлось без особых неприятностей.
Был немедленно отдан приказ о прекращении огня. Пулеметчики были арестованы и посажены на гауптвахту. Сразу же началось расследование причин происшествия. Сначала мы подумали, что пулеметчики сменили стволы слишком поздно, и их оружие потеряло точность из-за износа. Однако позднее наши оружейники выяснили причину. Боеприпасы для учений должны были предоставить офицеры Люфтваффе, а у них под рукой оказались патроны со старых чешских заводов. Чешские боеприпасы были значительно тверже тех, которые мы использовали тогда, и это вызвало быстрый перегрев и износ стволов.
Вообще чешское оружие было хорошим. В России мы предпочитали использовать его, а не наше, потому что чешское ржавело не так быстро. Часто у нашего оружия появлялись коррозионные раковины в стволах, ну а что касалось чешского, то стоило прогнать через ствол шомпол пару раз, он снова становится чистым.
Северная Африка
В июле 1942 года мы на поезде отправились в Грецию, а оттуда на Ju-52 перелетели на Крит, где прождали день, прежде чем улететь в Тобрук. Не помню, сколько занял полет в Тобрук, но помню, что мы приземлились посреди песчаной бури. Это было ужасно. К линии фронта мы добирались, голосуя на дороге, потому что не было транспорта, чтобы везти нас к Эль-Аламейну. Так что мы выстроились вдоль Приморского шоссе (ViaBalba – ВК), которое вело к линии фронта, и стали останавливать все машины, идущие в нужном нам направлении, и просить водителей взять с собой стольких из нас, сколько они могли. На то, чтобы всем нам добраться до Эль Дабы/ElDaba, ушло больше трех дней. Там мы собрались и разбили у моря лагерь.
Оттуда мы ушли маршем к линии фронта, где заняли позиции далеко на юге,близКаттарской впадины, где жара была испепеляющей. Мы были посреди каменистой пустыни, поэтому рыть траншеи было невозможно, и нам пришлось строить баррикады из камней. Работа была изнурительной, чистой воды у нас не было. Воду, которую мы пили, мой организм не удерживал в себе: я выблевывал ее снова и снова. Просто чудо, что никто из нас серьезно не заболел. Однако наши повара умудрялись кормить нас. Полевые кухни располагались в вади [глубоко врезанных сухих ручьях] в двух или трех километрах за линией фронта. Там они готовили и ночью, обычно около 11 вечера или в полночь, подвозили нам пищу, которые мы тогда же и съедали. Они могли готовить только в темноте, потому что местность была открытой и в воздухе патрулировали английские самолеты.
Тогда ночи еще не были холодными. Когда началась зима, стало и впрямь холодно по ночам, а днем – сыро и холодно. [Рихард не сказал многого об Эль-Аламейнском сражении, потому что его часть не принимала в нем участия.]
После Эль-Аламейнского сражения
После Эль-Аламейна нам тоже пришлось отступать. Англичане прорвали нашу оборону у побережья, так что мы получили приказ на отход, но несмотря на это наши войска в большом количестве попали в плен. Нам приказали продолжать отступление, чтобы не дать противнику обойти и окружить нас. Мы отступали на своих двоих, но у нас было несколько машин, которые тянули противотанковые пушки, с помощью которых мы отбивали атаки англичан.
Нас вел генерал Рамке (Hermann-BernhardRamcke). Как-то утром [6-7 ноября 1942 года, согласно боевым сводкам] наш арьергард передал, что большая колонна английских машин встала лагерем под прикрытием танков неподалеку от нас.
Генерал Рамке приказал сблизиться с противником небольшими группами и посмотреть, сможем ли мы захватить машины без стрельбы и угнать их. Верите или нет, но нам это удалось! Мы угнали все машины вместе с английскими водителями, которые сидели за рулем, только некоторых заменили наши. Мы оторвались, а танкисты это даже не сразу заметили. Когда они сообразили, в чем дело, и погнались за нами, было уже поздно. Позднее наш конвой смешался с какой-то английской колонной, но они так и не заметили, что за рулем наших машин другие водители. Мы сумели вырваться и добраться до нашего арьергарда, сам Роммель был совсем неподалеку от него.
Я несколько раз видел фельдмаршала Роммеля в Африке. Первый раз это было в месте под названием Мерса Эль Брега/MarsaElBrega западнее Бенгази. Предполагалось, что мы будем в арьергарде, - мы получили приказ задерживать продвижение англичан как можно дольше, чтобы дать нашим воскам отступить и закрепиться на новой оборонительной линии. Потом нам приказывали отступить дальше на запад от этой линии, а затем снова встать в арьергард. Мы были слишком слабы, чтобы окончательно остановить англичан, но с помощью таких лягушачьих прыжков мы выигрывали время.
Когда мы были в Марса Эль Бреге, Роммель прилетел на самолете ФизелерШторх/FieselerStorch, чтобы проверить, как у нас идут дела и сколько еще мы сможем продержаться на наших позициях. Наш командир батальона [барон Фридрих Август Фрайхер фон дер Хайдте (BaronFriedrichAugustFreiherrvonderHeydte)] был там же. Роммель направился прямо на наши позиции, и командир каждого подразделения, включая меня, должен был отрапортовать ему. Тогда я лично видел Роммеля в первый раз, потом видел еще два раза на фронте.
Мы отступили в Тунис, где заняли старые укрепления, построенные когда-то французами. Мы всегда были в горячих точках. В итоге, мы оказались в Хаммам-Лиф/Hammam-Lif – городке рядом с городом Тунис. Это стало конечной точкой нашего отступления. Англичане атаковали Хаммам-Лиф. Должно быть, у них было 150 танков, больше танков, чем у нас единиц тяжелого оружия. Я со своими солдатами занимал позицию на окраине города. Я приказал унтер-офицеру – командиру минометного расчета – открыть огонь. Потом он сообщил мне, что кончились боеприпасы. Я приказал ему испортить миномет, чтобы англичане не смогли им воспользоваться, и затем увести своих людей в расположение батальона к командному пункту в городе…
Потом я, уже сам по себе, оставил нашу позицию и попытался добраться до командного пункта батальона. Перебегая между домами, я неожиданно оказался прямо напротив английского танка. Офицер, высунувшийся из башни, сказал мне на хорошем немецком: «Иди в этом направлении, и ты наткнешься на английских солдат.» Потом, и я никогда этого не забуду, он добавил: «Тебя хорошо накормят, и будет полно выпивки.» Он не стал разоружать меня и не заметил, что мой пистолет все еще со мной. Я не собирался сдаваться и становиться военнопленным, поэтому рывком забежал в какой-то дом, выскочил в окно с противоположной его стороны и побежал в сторону Громбалии/Grombalia(город к юго-востоку от города Тунис – ВК), где, как я решил для себя, находятся наши войска. Немного позднее я наткнулся на пехотинцев из другой части и дальше шел с ними. Мы попадали под огонь, по нам даже стреляла артиллерия, но, по счастью, все остались целы и невредимы. Потом мы забрели вглубь суши, спустились в вади, но позднее потеряли друг друга. Мне даже пришлось перебираться через какую-то гряду…
Ночью я сильно проголодался, меня мучила жажда, когда я набрел на арабский шатер. Вошел туда и попытался объяснить, что мне нужно немного воды. Я пытался говорить на немецком, смешивая его с теми немногими словами, которые я знал из других языков. Неожиданно появился хорошо одетый араб и сказал на беглом немецком: «Вы получите все, что вам нужно. Подождите минуту.» Потом мне дали поесть и попить. Я спросил его, где он так хорошо выучил немецкий, и он сказал мне, что учился в Германии. Потом я спросил, не знает ли он, есть ли неподалеку германские войска, и он ответил: «Да, какие-то немецкие войска есть близ Громбалии, но вы туда не пройдете. Дорогу блокируют американцы. Если хотите, я проведу вас через их позиции.»
Он провел меня по горам между двумя оборонительными пунктами противника до какой-то пещеры. Когда мы сидели в ней, он точно показал мне на карте, которая всегда была у меня, где мы находимся. Мне даже компас не понадобился для того, чтобы проложить дальнейший маршрут: он мне все показал: «Вам нужно перевалить через гряду, и вы с максимальной вероятностью встретите немцев.» Я поблагодарил его за гостеприимство и помощь, после чего мы расстались…
Всю ночь я шел, продолжая карабкаться в гору. На рассвете я увидел костры – я не мог поверить в то, что там все еще находятся немецкие части, так что подкрадывался к ним с большими предосторожностями. Подойдя поближе, я услышал голос человека, говорившего на баварском диалекте. Это был старший унтер-офицер бронетанковой части прикрытия, находившейся на выдвинутой вперед позиции. Хотя я сам из Пруссии и говорил с совершено другим акцентом, благодаря этому баварскому говорку я снова почувствовал себя как дома. Я подошел к ним и назвал себя. Ребята покормили меня, дали чего-то попить, после чего я продолжил свой путь и набрел на парашютистов из части подполковника Вальтера Коха (WalterKoch – 1910 – 1943, награжден Рыцарским Крестом за захват бельгийского форта Эбен-Эмаль в 1940 году). Его часть не входила в бригаду генерала Рамке… Позднее мы сражались бок о бок с ними на их левом и правом флангах.
Само собой, я незамедлительно доложил о себе командиру роты, находившемуся в этом секторе обороны, потому что не хотел, чтобы меня арестовали как дезертира. После это я первым делом улегся спать. Потом какой-то солдат разбудил меня и передал, чтобы я еще раз доложил о себе ротному. Тот сказал мне, что я остаюсь с ними. Он раздал все имевшиеся в роте и батальоне деньги и сигареты своим людям и сказал при этом: «Если попадете в плен, может, это поможет вам, если вы решите бежать. Вы сможете подкупить англичан или арабов, чтобы они помогли вам.» Потом появился какой-то солдат и доложил, что к нам пробились машины из бригады Рамке и что мы отправляемся в путь в направлении Кап-Бона/CapBon(мыс Бон примерно в 50 км к востоку о города Тунис – ВК). Ротный командир сказал мне следующее: «Если хотите, можете ехать со мной. Я направляюсь в африканский штаб Люфтваффе. Мы хотим знать, есть ли для нас самолет, отправляющийся в Италию.» Я принял предложение и поехал с ними…
Штаб находился на приличном расстоянии от Кап Бона. Когда мы приехали туда, мы увидели штабные машины нашей бригады и даже машину ее командира. Генерал Рамке к тому времени уже вернулся в Германию, но его водитель с машиной был с оставшимися штабными офицерами, которых я всех знал лично. Они приехали сюда, чтобы выяснить, есть ли самолет, на котором они могут улететь. Я присоединился к ним – всего нас было 8 или 10 человек. В штабе Люфтваффе нашему командиру батальона даже дали бумагу, удостоверяющую то, что мы являемся «персоналом, имеющим важное значение для подготовки парашютистов и воздушно-десантных частей». Это означало разрешение на отправку со следующим самолетом. Мы взяли эту бумагу и поехали в Кап Бон, но аэродром оказался сильно разбомбленным, и самолеты больше не могли приземляться на нем. Мы оставались там до того момента, пока не услышали по радио о том, что Африканский Корпус капитулировал. Теперь мы знали, что игра проиграна и что мы окончательно там застряли. Мы сложили все военное снаряжение в машину командира, облили ее бензином и подожгли. У нас не осталось ничего, кроме пищевых рационов. Был день 13 мая 1943 года – мы стали военнопленными.
Плен
Вскоре появились английские машины и бронированный автомобиль с офицером в нем. Мы построились, готовые сдаться. Затем наш начальник штаба провел с нами краткую беседу и сказал, что мы должны сообщить [англичанам] только наши имена, звания и места рождения.
Англичане окружили нас, подошел их офицер. Он знал о том, что мы из последней остававшейся в Африке воздушно-десантной части. Он обещал нам, что к нам будут относиться справедливо и что английские машины отвезут нас в лагерь для военнопленных. Солдаты из этой части относились к нам хорошо, они даже угостили нас чаем.
Офицер оставался там еще несколько минут. Затем пришли машины и забрали нас в лагерь. Вот там-то дела и пошли плохо. У англичан у самих не было лишних продуктов и воды, так что мы едва не вымерли от голода и жажды. Позднее марокканцы перевезли нас на поезде в Константин/Constantine (Алжир). Они были союзниками англичан, находившимися на французской службе. Когда поезд остановился на одной из станций, мы дали марокканцам деньги, чтобы они наполнили водой наши котелки. Они же просто взяли наши деньги и вышвырнули котелки, да и в Константине наше положение не стало лучше.
7 июня 1943 года нас перевезли в лагерь и передали под контроль американцев. Его ограда была сделана на совесть. Нас построилина плацу, и какой-то американец выступил перед нами с речью на превосходном немецком. Никогда не забуду его слова: «Товарищи, выкиньте все, что у вас еще есть. Вы получите все новое, и оно будет лучше прежнего. Более того, вы будете есть и пить столько, сколько захотите, или меня не зовут Майер и я не из Дортмунда.» Оказалось, что его родители эмигрировали в Соединенные Штаты, там он и стал солдатом. И он оказался верен своему слову. Нам дали новые котелки и кормили нас так хорошо, что мы не могли удержать эту еду в себе, потому что не привыкли есть так помногу. У нас у всех был понос, и нам было плохо, но американская еда привела нас в чувство и приободрила. 13 июля нас перевезли в другой лагерь, откуда мы пешим ходом отправились в Оран/Oran, где взошли на борт английского суднаReinaDelPacifico, которое отвезло нас Глазго.
На борту судна один приятель нашел кран, из которого мы могли потихоньку пить воду. Мы и не думали, что нам разрешат пить столько, сколько мы захотим, так что мы сначала решили, что будем делать только по нескольку глотков. Потом мы уже пили сколько душа просила. Нам повезло: вода в кране была всю дорогу до Шотландии.
25 июля мы сошли на берег и на поезде отправились в Олдем/Oldham, в Англию. В лагере у нас сразу же отобрали котелки и заперли их, [лишив доступа к ним], что вызвало колоссальный протест. После пережитого в пустыне мы без котелков чувствовали себя приговоренными к смерти.
Через пару дней мы узнали, что нас отвезут в Америку, и некоторые из наших в ночь перед отъездом взломали подвал и забрали оттуда множество наших котелков. При этом они преодолели сопротивление англичан-охранников, людей весьма немолодых, и заперли их в подвале. Я узнал об этом уже когда мы были в море. На следующий день, 2 августа 1943 года, мы сели на поезд и отправились в Ливерпуль, откуда и отплыли в Америку на судне JamesParker. 12 августа мы прибыли в Нью-Йорк, где для начала отправились в пункт дезинсекции. Вшей у нас не было, но эту процедуру полагалось пройти. После этого на берегу американцы еще раз записали наши личные данные. Затем мы сразу погрузились на поезда.
Немецкие военнопленные, все еще в своей униформе, садятся на поезд в Бостоне, отправляясь в лагерь. Всего на территории 46 американских штатов в 700 лагерях во время ВМВ находились в заключении 425 000 немцев. Были также лагеря для итальянских и японских военнопленных…
Поездка была приятной. Мы сидели в пульмановских вагонах, в каждом купе было по шесть сидений, а нас было по четыре человека в купе. На ночь мы могли сложить сидения, чтобы прилечь, места хватало для всех. Ехали мы, как показалось, долго и 16 августа прибыли в Розуэлл/Roswell, штат Нью-Мексико, где уже были размещены немецкие военнопленные. Лагерные чиновники спросили, нет ли у нас родственников в Соединенных Штатах, с которыми мы хотели бы вступить в контакт. Я сообщил им имена моих сестер и название города, в котором они жили, - Кливленд. Однако я не знал их домашних адресов, но чиновники выяснили их, и я начал переписываться с ними.
Комендант лагеря, сержант-майор десантных войск, ознакомил нас с правами, предоставленными нам согласно Женевской Конвенции. Условия были таковы, что офицеры и унтер-офицеры не были обязаны работать, если только у них не было желания потрудиться. Те из нас, кто не пожелал работать, были отправлены на поезде в спецлагерь в городе Брейди/Brady, штат Техас, где наши ежедневная деятельность заключалась в занятиях спортом и академических уроках, которые военнопленные организовывали сами. Я начал проходить обучение профессии лесничего.
Как-то раз лагерные чиновники отвели меня к коменданту. Мне пришла большая посылка от одной из моих сестер, и я должен был открыть ее и распаковать в присутствии коменданта. Посылка была словно к Рождеству: несколько блоков сигарет (хотя я не курил), печенье, пироги, шоколад и другие сладости. Но самым приятным было то, что мне разрешили взять все это в барак. Пока мои приятели напряженно смотрели, я снова распаковал посылку, после чего мы поделили ее. Мой рот был полон, я все еще продолжал жевать, когда мне приказали еще раз явиться к коменданту и распаковать еще одну посылку уже от другой сестры.
Пока я был в Брейди, я получил несколько сюрпризов-посылок, - особенно памятными стали рождественские. Я написал сестрам и попросил их прислать мне шорты для занятий спортом, дал им знать размеры и пр., но забыл указать, в каких единицах. Когда пришла посылка, я надел эти шорты, и парни покатились со смеху. Угадали? Мои сестры просто использовали дюймы вместо сантиметров. В эти шорты могли поместиться двое или даже трое!
Немецкие военнопленные во время похорон одного из своих товарищей в лагере в Техасе. Некоторые отдают умершему нацистский салют. Лагерная администрация обычно относилась снисходительно к использованию военнопленными нацистских символов и приветствий…
В письме, которое было вложено в посылку, сестры объяснили, как трудно было раздобыть шорты такого размера. Позднее лагерный портной сшил из них две пары…
25 мая 1944 года грузовики отвезли нас в городок Боуи/Bowie, штат Техас, где мы оставались до 9 авгуcта, после чего переехали в городок Тонкава/Tonkawa, штат Оклахома. В Тонкаве мы оставались около девяти месяцев, там я продолжил освоение профессии лесничего. 1 июня 1945 года мы отбыли в город Флоренс/Florence, а в июле, после окончания войны в Европе, перебрались в город Стоктон/Stockton, штат Калифорния.
Американский футбол
Когда мы прибыли в лагерь, другие военнопленные как раз возвращались с работы. Увидев нас, они начали похохатывать и сказали нам: «Эй! Мы что, наконец выиграли войну?», потому что были в нашей старой униформе, теперь выстиранной, со знаками различия и нашивками.
Сначала нас отправили расчищать лес и прочую растительность. Поскольку Стоктон был крупнейшим портом, через который шло снабжение Тихоокеанского ТВД, большая часть нас, военнопленных, оказалась привлеченной к работам на перегрузочных и погрузочных работах.
Как-то раз нам объявили, что интересующиеся американским футболом могут записаться в команду. Поскольку я обожал спорт, я был тут как тут. Нам показали фильм [об игре] и ознакомили на с правилами. Потом переписали наши фамилии и места, где мы работали.
На следующий день всех футболистов подобрали с рабочих мест и отвезли в лагерь, где нас ждал наш будущий тренер, сержант Полчински (J.P. Polczynski). Затем мы хорошо поели, так как «футболисты должны быть полны энергии и готовыми к схватке!» С этого дня это стало нашим распорядком – сначала хорошая еда, затем тренировка. Каждый из нас получил полный набор снаряжения для игры. Сначала полный набор, включая бутсы, получили только игроки первой линии. Все снаряжение поступило за счет пожертвований, сделанных американскими футбольными командами. Игроки второй линии должны были снабжаться по полной сами.
Бутсы были сделаны из очень мягкой кожи, в них было хорошо держаться на ногах. Качество было исключительным, и я о них и в самом деле заботился. (После войны я взял их домой. Вернувшись, … я жил в Дортмунде-Линденхорсте и играл в местном футбольном клубе. Ни у кого тогда не было бутсов такого высокого качества.) Три наших тренера объяснили нам, как использовать снаряжение. Оно было разного размера, и все подобрали себе нужный. В нынешние времена все футболисты носят шлемы и маски, но тогда только Вилли Шоерер (WilliScheuerer) из Хайдельберга, один из наших игроков первой линии, получил маску.
Сначала это снаряжение казалось нам странноватым, но мы об этом не беспокоились и тренировались в нем. У нас было достаточно игроков для двух команд, так что тренеры делали во время игры замены. Мы назвали наши команду Kiernan’sKrushers в честь нашего тренера капитана Джеймса Кирнэна-младшего (JamesM. Kiernan, Jr. – один из офицеров охраны лагеря – ВК). Нашим главным тренером был сержант Полчински. Примерно через месяц тренировок мы были готовы встретиться с командой из другого лагеря, называвшейся Barager’sBears (по имени коменданта стоктонского лагеря полковника Кеннета Бэриджера (KennethBarager)). Приз, за который мы играли, получил название BarbwireBowlClassic(спародированное название игры за обладание Кубка университетских команд - CottonBowlClassic, в данное случае – Кубок за Колючей Проволокой – ВК). Игра состоялась 13 января 1946 года – первая игра в американский футбол между командами военнопленных в США, отсюда и шумная реклама этой матча в местной печати. Были построены большие трибуны для зрителей, среди которых были старшие офицеры и местный бомонд с женами. Само собой, там были наши друзья по лагерю.
Перед игрой две команды военнопленных сыграли в соккер (европейский вариант футбола – ВК), наш лагерь против другого. Затем на поле вышли две футбольные команды, и американцы стали приветствовать нас. Потом они стали подбадривать нас по отдельности, когда тренеры выкрикивали нам свои инструкции. Наши товарищи-военнопленные были поспокойнее, поскольку, на самом деле, не очень понимали правила игры. Мы победили 6-0. Я забыл, кто из наших сделал тачдаун…
Сразу после игры обе команды приняли душ, потом мы одели военную форму и пошли в офицерский клуб, где каждый игрок был представлен по имени собравшимся гостям. Мы уселись за длинный стол, и нас хорошо угостили: еды было столько, что мы захватили с собой остатки своим приятелям,оставшимся «за забором.» На память каждый игрок получил фотографию своей команды. Где бы я ни оказался позднее, это фото помогало мне. Когда нас переводили из лагеря в лагерь, наши мешки обыскивали, а я держал то фото на самом верху. Оно стало словно волшебной палочкой. Как только охранники видели его, они прекращали обыск и махали мне рукой.
К сожалению, через две недели Barager’sBearsвыиграли повторный матч со счетом 20-0… После этого практики игры в американский футбол у нас больше не было.
Как-то раз, когда я собирался на игру в соккер, мне передали, что ко мне пришел посетитель. Это была моя сестра Гертруда, которая приехала из Кливленда после трех дней путешествия на поезде! Мы встретились у ворот напротив пропускного пункта. Это был очень эмоциональный момент, поскольку мы увиделись впервые после 15 лет.
Домой
Я покинул Стоктон в конце февраля 1946 года, а в июле, после многих остановок, прибыл в военный лагерь Шэнкс/CampShanks, штат Нью-Йорк. 22 июля я взошел на борт судна Texarkana, которое прибыло в Гавр 1 августа... В начале сентября 1946 года, после больше шести с половиной лет ношения военной формы, я был освобожден. Я отправился в Дортмунд, где у меня были родственники, у которых можно было остановиться: назад в Восточную Пруссию я вернуться не мог. Все члены моей семьи в то время регулярно получали от моих сестер в Штатах продуктовые посылки по системе CARE (CooperativeforAssistanceandReliefEverywhere – Общество Повсеместной Поддержки и Помощи – схема, по которой американцы могли оплатить отправку посылки стоимостью 10$ с продуктами друзьям или родственникам в Европе - ВК), что и в самом деле здорово помогало.
Между десантниками сохранилось чувство братства, даже по отношению к бывшим врагам. После войны я вступил в Союз Германских Парашютистов/BundDeutscherFallschirmjäger, который не преследовал политических целей. Благодаря ему у меня была возможность встречаться с бывшими приятелями, пережившими войну. На этих встречах мы всегда проводили церемонии почитания памяти погибших десантников. Позднее на эти встречи стали приходить и наши жены. Некоторые посетили Крит, где завязали контакты и дружеские отношения с местными. Они также посещали военные кладбища на острове. Администратором кладбища в Малеме был бывший критский партизан. Когда его жена серьезно заболела, мы собрали деньги на ее лечение в Германии.
Я также стал почетным членом Новозеландской Ассоциации Ветеранов Крита/NewZealandCreteVeteransAssociation: новозеландцы вступили в контакт с нашим Союзом и пригласили нас присоединиться. Само собой, я горжусь тем, что служил в воздушном десанте. Мы были элитными войсками, и во время войны к нам тепло относились наши сограждане. В Германии нас везде принимали на ура. Зачастую, когда мы заходили в рестораны, люди видели, что мы – парашютисты, и даже не давали нам оплатить счет – они платили за нас. У нас была хорошая репутация. Я также горжусь своими товарищами. В бою мы могли положиться друг на друга на 110 процентов. Я поддерживал контакты с ними по телефону или почте, пока они были живы. Последний из них умер в 2015-м, так что я, вероятно, последний из здравствующих.