Прославленная американская художница, гранд-дама модернизма Джорджия О’Киф и двое её мужчин
Начало истории ЗДЕСЬ
Весной 1946 года после тяжелого инсульта муж Джорджии фотограф Альфред Стиглиц впал в кому. О’Киф поспешила в Нью-Йорк и в больнице у постели мужа нашла Нормен. Она тут же прогнала Дороти, а на следующий день после похорон Джорджия приказала ей оставить и галерею Стиглица. Прах мужа она отвезла в их летнюю резиденцию и развеяла по берегу озера. «За 30 лет совместной жизни я узнала его лучше, чем кто бы то ни было. И думаю, что причиной, по которой я оставалась с ним, была работа -- хотя я любила его и как человека», -- сухо прокомментировала она. И только близкие знали, насколько глубока ее скорбь. Их долгая совместная жизнь была горьковатым замесом вдохновения, упоения и боли -- и после смерти мужа в жизни Джорджии осталась огромная незаполненная брешь.
В 1945 году О’Киф приобрела полуразрушенный дом с садом в местечке Абикью неподалеку от Ранчо Призраков. Восстановила его, в возрасте 61 года нарисовала Бруклинский мост, который ни разу в жизни не пересекала, продала свою нью-йоркскую квартиру и совсем перебралась в Нью-Мексико.
В Абикью она жила подобно монахине -- грубая деревянная мебель, вязаные одеяла и коврики индейцев-навахо и черепа животных. Единственной роскошью была ее коллекция выдающейся классической музыки и много-много света. Ее домашним храмом стала просторная студия с потрясающей панорамой, которая открывалась из огромных окон.
В преклонном возрасте она познала новую страсть -- путешествия. Отправилась в Мексику, где познакомилась с Фридой Кало и Диего Риверой. Потом на поселения древних майя на Юкатане, в Перу, Испанию, Францию. В возрасте 71 года она объездила Индию, Пакистан, Японию, Филиппины... Когда ее спрашивали, зачем она это все делает, О’Киф отвечала: «Я только хочу убедиться, что живу в правильном месте».
Абсолютно не сентиментальная
Став гранд-дамой американского модерна, О’Киф с удовольствием вкушала плоды своей славы, внимание знаменитых друзей и меценатов. В кругу близких друзей Джорджия позволяла себе показывать озорные и лукавые стороны своей суровой натуры, а свое альтер эго доводила до нарциссизма и вела себя как настоящий мизантроп. Например, совсем не симпатичной ей знакомой, которая явилась на прием без приглашения, она при всех гостях заявила: «Я вас не звала, потому что не хотела видеть!»
Временами у нее не было отбоя от навязчивых ценителей ее таланта. Однажды на вопрос такого фаната: «А что вы сейчас рисуете?» О’Киф отрезала: «К сожалению, ничего, потому сейчас разговариваю с вами!» Она не скрывала, что идеальное для нее место -- то, где больше никого нет.
Однако общество у нее появилось: ей подарили двух щенков чау-чау, которые не отставали от нее ни на шаг и в которых она влюбилась так сильно, что, охраняя их, кинулась убивать гремучих змей, разбивая им головы мотыгой.
Джорджия педантично следила за своим здоровьем, выращивая биологически чистый чили, чеснок и базилик, которые ела с испеченным собственными руками хлебом, пила протеиновые коктейли, а в летний зной ходила в «антисептических» белых хлопковых платьях. Она была одержима идеей дожить до 125 лет. В возрасте 77 лет О’Киф с шести утра и до девяти вечера работала над своими огромными полотнами.
А передышкой она наслаждалась на крыше дома, куда взбиралась по высокой деревянной лестнице. Седая, сморщенная женщина в черном платье и черной шляпе, как сухощавый отшельник, с улыбкой сфинкса на лице с тысячью морщин -- такой она сидела на своей крыше и смотрела вдаль -- на алеющие песчаные холмы. В конце жизни она сказала: «Когда я думаю о смерти, единственное, чего мне жаль -- это того, что я больше не увижу этой земли… Если, конечно, индейцы не были правы и мой дух не будет продолжать здесь витать и после моего ухода».
"В ней всегда было нечто таинственное"
В возрасте 84 лет О’Киф стала стремительно терять зрение. Вскоре она не могла уже писать картины и все спрашивала себя: «А что теперь?» И вот одним осенним днем в ее дверь постучал молодой человек по имени Хуан Гамильтон, который искал работу. «Он пришел именно тогда, когда он был мне нужен», -- сказала потом О’Киф. Гамильтон делал скульптуру и керамику, был красив как бог -- с темными, собранными в хвост волосами. Ему было 27 лет, ей -- 85. Гамильтон вернул ей радость жизни, стал ее учеником и учителем, ассистентом, другом, доверенным лицом и наконец -- сиделкой. И остался рядом с ней на четырнадцать лет -- до самой ее смерти.
Хуан ее встряхнул, с его помощью Джорджия вновь начала рисовать -- ее периферийное зрение еще не исчезло -- и написала свою автобиографию. Он также увлек О'Киф керамикой, научил ее делать посуду. Вместе с ней он отправлялся в долгие путешествия. Хуан вел ее переписку и сделки. Оба публично поддразнивали народ, что собираются пожениться -- и ходили слухи, что они тайно это сделали. Другие взирали с глубоким недоверием на то, что в жизнь старой, полуслепой и очень богатой О’Киф (цена ее полотен уже давно составляла шестизначную цифру) вошел молодой Гамильтон с мешком долгов. Такое мнение усугублялось еще и тем фактом, что Джорджия три раза переписывала завещание, каждый раз завещая Хуану все большую часть наследства…
Сама она в последнем интервью сказала: «Хуан увидел во мне другую душу и совсем не ту, которую можно использовать или даже обокрасть. Мы делились душами как в духовном, так и в физическом плане». Это были необычные отношения -- женщины и мужчины, матери и сына, художницы и художника. И случилось чудо: Джорджия на глазах оттаивала, становилась более женственной и кокетливой. Впервые в ее одежде появились другие цвета -- темно-синий, коричневый, бирюзовый. И к каждому приходу Гамильтона она тщательно готовилась «Влюбилась!» -- в ужасе восклицали знакомые. «Хорошо присматривайте за моей бабушкой!» -- уходя, наказывал слугам Гамильтон. Но О’Киф была счастлива.
С этим ощущением счастья она и умерла -- в 1986 году в возрасте 98 лет в доме Гамильтона в Санта-Фе. Исполняя ее последнюю волю, Хуан развеял ее прах у горы Педерна недалеко от Ранчо Призраков. О’Киф невероятно любила ее силуэт и называла своей персональной горой, утверждая: «Бог мне обещал -- если буду часто ее рисовать, то смогу ее забрать себе».
После О’Киф осталось около 2000 полотен. Лаконичные и поэтические, реалистичные и сюрреалистичные, романтические и мистические -- они до сих пор завораживают нас. Как сказал один из ее ближайших друзей фотограф Ансельм Адамс: «В ней всегда было нечто таинственное. Это ощущение возникало невзначай. Она великая художница. Никто не в силах, глядя на ее работы, не почувствовать глубокого потрясения».
Было интересно? Подпишись на наш канал!
Антра Була (с) "Лилит"