Легендарная история любви двух выдающихся художников ХХ века
Когда они встретились, Джорджии О’Киф был 31 год, а Альфреду Стиглицу -- 54. Он был видным мужчиной: высокого роста, со скульптурными чертами лица и горящими глазами. Почти 30 лет он прожил в браке, в котором родилась дочь, но не было ни одной родственной души: его жена Эмелина была из состоятельной семьи, но ничего не понимала в искусстве и идеях мужа. Стиглиц мучился, но не разводился -- насколько он был смел в искусстве, настолько же нерешителен в личной жизни. Джорджия ворвалась в его жизнь, как свежий ветер, и Стиглица охватила страсть. Он находил в Джорджии «необычную красоту, спонтанность, духовную и эмоциональную чистоту». Джорджия стала его любимой и музой, он -- ее учителем и вдохновителем.
В Джорджии Стиглица восхищало все: ее независимая натура, неукротимая, андрогинная красота, а более всего -- ее талант. Она была создана для фотографии: благородная, как свеча, с дивной красоты руками, c естественными чертами лица и слегка ироничной улыбкой Моны Лизы. А кроме того О’Киф одевалась в любимые цвета Стиглица -- черный и белый. Одежду она шила себе сама -- самых аскетичных и скромных, даже пуританских силуэтов: никаких корсетов, никаких декольте, ни намека на кокетство! Единственной ее слабостью были лайковые перчатки и черные шляпы. Стиглиц фотографировал ее как одержимый, а однажды она скинула платье -- и открывшаяся его взору картина была еще более восхитительна!..
Как-то, когда Стиглиц в своей мастерской фотографировал О’Киф, их застала его жена Эми, устроила скандал и выдвинула необдуманный ультиматум: или семья, или эта женщина! На следующий же день Стиглиц оставил жену, чтобы поселиться с Джорджией в маленькой студии. В глазах многих это был неразумный шаг: уже седой Стиглиц терял материальную стабильность, которую обеспечивала ему богатая жена, и выбирал сомнительное будущее с бедной художницей. Вдобавок наступили тяжелые времена: Америка только что вступила в Первую мировую войну и современное искусство не покупалось.
Но Стиглиц был опьянен счастьем. В письме к своей сестре он писал: «Мы говорим обо всем. Одну неделю мы проживаем как год -- не думал, что когда-то испытаю нечто подобное». Они были эффектной, артистичной парой: всегда элегантный, брызжущий нервозной энергией Стиглиц и самоуверенная, холодная О’Киф, которая не утруждала себя быть любезной с теми, кто ее не интересовал, -- а большая часть людей ее не интересовала.
За первые четыре года совместной жизни появились 200 дивных, эротичных черно-белых фотографий Джорджии. Стиглиц увековечил каждый, даже самый интимный, фрагмент ее тела: волосы, глаза, мочки ушей, лодыжки, грудь и бесконечно много раз -- ее пластичные руки. Его персональная выставка в 1923 году была посвящена исключительно Джорджии и стала настоящей песней его любви и, как он заметил сам, его творческой вершиной. Эта выставка прославила О’Киф. И хотя там не выставлялись ее интимные фотографии, выставка вызвала бурю возмущения в пуританском обществе -- ведь Стиглиц все еще не развелся с Эми.
Развод состоялся через год. И по горячим следам он решил жениться на Джорджии. Она, правда, брака не жаждала -- они и так шесть лет жили вместе и она уже узнала темные стороны характера Стиглица. Но все же согласилась.
Среди небоскребов
Стиглиц был консерватором и пытался Джорджию контролировать. Она же была рождена самодостаточной и свободной. К тому же тот саркастичный критик был прав -- она действительно мечтала о ребенке. Но одержимый искусством Стиглиц, которому роль отца была чужда (да и было ему почти 60), считал, что материнство оторвет Джорджию от живописи. Четыре года между ними шла тихая война, пока в возрасте 35 лет О’Киф не оставила все надежды. Стиглиц только что с огромным успехом провел свою очередную персональную выставку, и Джорджия поняла, что ей придется выбирать: остаться с ним и до конца жизни посвятить себя искусству-- или уйти от него, чтобы однажды стать матерью. Она осталась. Но в их отношениях появилась горечь...
Внешне они были великолепным тандемом: О’Киф писала картины, Стиглиц с размахом устраивал ее выставки и успешно продавал ее работы. И Джорджию это устраивало -- общение не было ее сильной стороной. Художница утверждала, что на самом деле мыслит цветами, потому что слова кажутся ей слишком «неэластичными». Она была настолько безразлична к словам, что названия своим работам позволяла придумывать другим. Свои картины она не подписывала -- считала, что и так видно, кем они созданы. Когда однажды ее спросили, почему она так делает, Джорджия ответила вопросом на вопрос: «А почему вы не подписываете свое лицо?»
Каждую весну они отправлялись в просторный летний дом Стиглица в Лейкджорджию -- недалеко от Нью-Йорка, на самом берегу озера -- где и оставались до конца осени. Осенью 1925 года они поселились в только что отстроенном отеле-небоскребе The Shelton -- сначала на 28-м, потом на 30-м этаже. Вдалеке от городских шумов О’Киф обрела тишину, а еще -- потрясающий вид и воздух. И никаких бытовых забот! Там они прожили 12 лет. Из их окон открывался великолепный вид на Манхэттен, постепенно обретавший свой характерный силуэт -- строились все новые небоскребы. Здесь они нашли новый источник вдохновения -- Джорджия написала около двадцати прекрасных видов Манхэттена.
И все же она тосковала по природе. И одной долгой нью-йоркской зимой начала писать огромные цветы.
Продолжение ЗДЕСЬ, подпишись на наш канал!
Антра Була (с) "Лилит"