– Лапа, Лапа! – тщетно подзывал Зубы свою соплеменницу, – Я нашёл! Нашёл ещё кусок!
Зубы нёсся сквозь чащу, полную запахов и звуков самого разного толка. То был лес густой, заросший всюду, кроме пары троп да трухлявых пней вдоль опушки едва ли проходимый. Зверь ловко просачивался под валежником, скакал поперёк ручьёв по обточенным камушкам, лишь иногда прислушиваясь к окружающему дикому миру: вдруг по крохотным следам его преследует голодная тварь? В пасти Зубы держал тяжёлый по крысиным меркам свёрток. Тот пахнул, как вяленое мясо с каплей какого-то снадобья, и вечно норовил выскользнуть из Зубиной хватки. Крыс спешил на встречу с остальными и сильно опаздывал, проклиная ум двуногих и собственную глупость. Впрочем, как и всегда.
Зубам нравилось вести свои поиски в деревнях: там было много вкусных объедков и незнакомых, но интригующих запахов, источники которых стоило непременно погрызть. Местные двуногие в большинстве своём не держали кошек, а бродячие собаки были не чета покойному Вою – единственному Зубиному другу среди свиты господина. Волк и крыса быстро нашли общий язык, в отличие от грозной и неприступной Лапы, коей само присутствие Зубов было предельно противно.
То было чувство взаимное. Котов Зубы терпеть не мог по очевидным причинам. Вражда крысиного рода и рода кошачьего тянулась сквозь вечность ожесточённых битв, страшных предательств и тысяч смертей. Так, по крайней мере, рассказывали седые старики молодому Зубам. И даже зов, коснувшийся звериных ушей, не мог до конца унять врождённую неприязнь между маленькой крысой и большой кошкой.
Но теперь приключения Зубов окончены. Зов сказал, что ритуал состоится уже сегодня, в час, близкий к закату. Владыка желал явиться в последних лучах солнца, а на рассвете вернуться к своим обязанностям. “Ступай к остальным”, – молвил он в крошечной серой голове, – “Вы готовы”.
Когда-то Зубы был простым крысом, что промышлял совершенно обычными для грызуна делами: воровал еду, пугал беспризорную детвору лысым хвостом, рассекающим безлунную ночь, брыкался своим тельцем перед ленивыми котами и грыз, грыз, грыз. Имя своё Зубы оправдывал полностью. Грызть этот одарённый крыс умел абсолютно всё: глину, песчаник, дерево, кости, да даже ржавые прутья Зубы брал насквозь одним лишь своим принципом! Если в стене можно прогрызть дыру – он это сделает с превеликой радостью. Он мог проникнуть в глубокий грот или в высокую башню, прокатиться на телеге, а затем укусить лошадь за причинное место – и остаться в живых. Неслыханная крысиная удача, словно привязанная к хвосту, преследовала Зубов. Будь у того побольше свободного времени, тот давно бы прогрыз себе путь к сердцу земли мимо драконьих костей.
Но зов пробудил крыса. Мысль, рождённая в омуте инстинктов, превратилась в светлую мечту, отличимую от набитого брюха и предполагаемого десятка маленьких наследников-Зубчиков.
Вернуть к жизни самого создателя.
В невероятно далёком от полного понимания образе крыс увидел силу, могущество и власть, и трепет захватил его. “Ты прогрызёшь себе дорогу сквозь судьбу, Зубы”, – твердил крысу зов, – “Следуй моей воле, и ты вечно будешь греться в лучах моих”.
– Уже очень скоро, – подбадривал себя грызун вслух, из последних сил быстро переставляя лапки, – Терпи, Зубы, терпи!
До места встречи оставалось ещё десять минут пути. Зубы сверился с запахами, что коснулись розового носика: большая кошка по имени Лапа была близко. Расстояние между крысом и остальными слугами повелителя Лапа бы преодолела в три резких прыжка, от ветви к ветви. Но стража не покидала своего поста, особенно на собраниях. Пока остальные таскали святую добычу, Лапа оберегала подобранные куски от посягательств недалёкого умом путника или зверя, глухого зову. По крайней мере, она так всегда утверждала.
Зубы был уверен, что кошачья царица просто не доверяла никому из немногочисленных слуг владыки. Такова её подозрительная хищная природа. Пронырливый Хвост, чьего присутствия не всегда можно было даже учуять, неделю назад рассказывал, как Лапа тихо говорила с повелителем, будто имеет право дождаться ответа.
– Чудная, но страшная, – вновь крыс поделился мыслью с дикой травой, – Но повелителю вернее знать, кто достоин стать его слугой. Я ведь правильно понимаю, господин?
Господин не отвечал.
Звери, пробуждённые зовом, собирались у векового дуба. Тот молча наблюдал за пленниками древних слов, только иногда позволяя себе негромко посмеяться над безвольными тварями танцами листьев. Он тоже чувствовал присутствие иной силы, но жаждал оставить её лишь себе одному. Ещё будучи жёлудем, сей исполин слышал легенду об истинном создателе острова, о его сыновьях и поединке с проклятым двуногим, но не придавал сей истории значения. Мифы есть мифы, в них много лжи и полулжи, а правды – лишь крохи. Его беспокоила собственная безопасность, свой вечный трон с прекрасным видом на зелёные владения. Местные двуногие подносили ему дорогие камни, поили корни вином, украшали его ветви шелками на праздники. В их глазах он был святым древом, мудрым и справедливым. Сей факт тоже изрядно веселил многосотлетнего гиганта. Умерив смех, он решил пересчитать собравшихся, не упоминая того, кто не покидал брошенной медвежьей берлоги под корнями.
Здесь была пума, что звалась Лапой. Самопровозглашённая царевна кошек, полный сосуд физической силы, идеал остроты когтей и клыков. С ближайшего дерева она следила за собранием, держа спокойный взгляд на земле, а уши – по ветру. Стража неявившегося ещё повелителя, что даже во сне слышала треск ветки или всплеск воды в отдалении. Лишь пару раз отпускали её за осколками бога – и оба раза возвращалась она с рисунками чужой крови на шкуре.
Перед дубом, дрожа в кустах, сидел малыш Белое Ухо. Кролик юркий и быстрый, а главное – истинно трусливый. Он не мог ничего притащить, но прекрасный слух его позволял найти артефакт. Он слышал, как дрожат старые кости в промасленном свёртке или как ходит среди двуногих молва о полузабытых обычаях, а затем скоро докладывал остальным зверям. Он явно слышал больше, чем ему хотелось, и это только подстёгивало в кролике разрастающийся ужас.
Вой не придёт. Родная стая загрызла его за предательство, за ту ересь, что хотел передать он волчьему племени. Только грязная крыса скорбила по Вою, принеся весть о гибели друга в виде клока серой шерсти. Хоть и внешне Вой походил на волка, до последнего вздоха тот был выдрессированной псиной своего господина. За время верной службы он перегрыз немало шей, вытащил из хладных рук множество фрагментов этого полузабытого даже двуногими божка. “Жалкая псина”, – подумал дуб, усмехнувшись.
В порозовевшем небе, галдея ругательствами на опаздывающего Зубов, крутился Гадкий Клюв. Перья его были едва ли чернее душёнки вора, подстрекателя и откровенного лжеца. Глаза острые, как у хищного орла, а жадность – точь в точь как у хитреца-сороки. Маленькие двуногие камнем попали ворону по клюву. Надломанное орудие птицы срослось криво и гадко. В Гадком Клюве всё меньше оставалось от ворона, и всё более походил он на падальщика с западных земель далёкого Эпилога. Чудище, а не птица.
На камнях, подставляя ветрам бледное длинное брюшко, разлёгся Хвост. Его редко можно было застать в таком расслабленном состоянии: обычно хитрый змей затаивался в траве или возле ручья, но сегодняшний день измотал его. Хвосту уже было не до пряток, в коих змей обладал несравненным мастерством. В брюхе он пронёс ещё один кусок бога, стараясь из последних сил не пожрать его, как подобает тому, что оказывается внутри широкой пасти. Хвост то и дело недобро поглядывал на Белое Ухо, наигранно облизываясь раздвоенным язычком, но вновь почувствовав на себе взор пумы, разочарованно опускал голову.
Поодаль от собравшихся, на холмике, стоял гордый Небесные Корни. Олень не имел никакого отношения ни к благородным древам, ни к владениям Гадкого Клюва над рогатой головой, но носил это имя. Высокомерный, якобы нравственный тип, скорый и сильный, но всё ещё неспособный убежать от собственных сомнений. Что-то вечно гложило его, как если бы в песне зова он поймал фальшивую ноту, вновь и вновь повторяющуюся. И всё же, вряд ли кто-то принёс больше кусков божества, нежели чем он.
И, наконец, вечно опаздывающий Зубы. Дуб недосчитался именно его. Та самая мерзкая, гадкая крыса, часто грязная и ещё чаще - голодная. Если Зубы снова попробует погрызть дубовый корень, Лапа не оставит от крысы даже хвостика. Природная ловкость, малый размер и глубокое знание о двуногих позволяло крысу проникать туда, куда не сунется даже могучая стража.
Разношёрстная шайка спорила о чём-то. Они терпеть не могли присутствия друг друга, и не упускали возможности напомнить это недобрым словом. Весь их союз был громким, но неуклюжим противоречием устоям природы, и каждый член свиты сей факт понимал. Один должен пожрать второго, а третий – доесть то, что останется, если его не сцапает четвёртый. Но перед зовом звери стали едва ли не равны. И хоть мало чего поменялось в их душах, ещё принадлежавших дикому миру, что жил по своим строгим законам, пустить кровь на месте сбора никто не решался. Кто-то боялся попортить планы господина, а кое-кто – разозлить его преданную стражницу.
– Зубы! Дурак Зубы! – вновь закричал Гадкий Клюв, раскатисто вытягивая “р” – Скорее, пустая твоя голова, звери ждут!
– А, Зубы. Славно. – очнулся Хвост и решил посоревноваться с Клювом, взяв на вооружение “с”, – Посоветуйте крысе обойти меня поодаль. Не смогу с собой справиться… Есть охота, да так, что уже не побрезгуешь… – он снова покосился на кролика.
– Эй, Х-х-хвост! – перебив собственный страх, затрещал Белое Ухо, – А ну, перестань! А то Л-Лапа…
– Разорвёт, если затеешь недоброе, – Лапа сверкнула когтями, – Ты это хотел сказать, крольчонок?
– Д-да… – замялся Белое Ухо.
Её забавляло присутствие такой милой, безобидной игрушки в их компании клыков и когтей. Даже Небесные Корни своими рогами и копытами мог дать отпор, а на что способен этот трусливый крольчонок? Убежать, попискивая? Если да, то вряд ли далеко – иначе звали бы его как-нибудь по-другому. Белая Лапка? Было бы неловко.
– Это просто шутка, кошачья царица, – ответил Хвост, – По-дружески, так сказать. – он лениво приподнял голову, – Корни, ты видишь нашу пронырливую крысу?
Олень молчал. Он смотрел туда, где скоро уснёт солнце. Кажется, он ждал розового заката больше, чем пробуждения своего господина, собираясь с мыслями против звенящего зова. Лапа недовольно фыркнула, уличив оленя в неуместном равнодушии.
– С тобой говорят, бошка рогатая, – излишне спокойно сказала стражница.
– Он в-всё думает о с-своём. – кролик тронул ухо лапкой, - Ему п-противен глас владыки.
– Вот оно что. А ты слышишь мысли Небесных Корней? – поинтересовался змей.
– Н-нет. Д-далеко стоит. З-знает, что я могу усл-л-лышать.
– Эй, рогатый, – зашипел Хвост, – может, подойдёшь да присядешь? Нечего стоять отдельно.
Но Небесные Корни не ответил. Вскоре группа более не обращала внимания на отстранённого молчуна, переключившись на своего грязного коллегу, что устало плюхнулся там, где обычно сидел Вой. Вымотанный крыс выпустил из зубов свёрток и принялся жадно вдыхать вечерний воздух, развалившись на траве.
– Я завидую слепым кротам, когда вижу тебя, Зубы. – обычно поприветствовала Лапа слугу владыки, не обратив внимания на трофей, – Где ты шляешься?
– Молчи, кошка-переросток! – огрызнулся грызун и ударил хвостом по земле возле находки, – Смотрите!
Носом он толкнул уголок свёртка, обнажив его содержимое. Мёртвая иссушенная дочерна плоть, проглядывающие пожелтевшие кости, перевязанные золотой нитью. Трусливый кролик поднял ухо и прислушался: сила, страшная сила ещё теплилась в холодном куске бога, дрожью уходя в землю.
– От-т-тличная работа, З-з-зубы. – заключил он.
Гадкий Клюв, покинув небо, уселся рядом с находкой Зубов, несколько раз клюнул артефакт. Крыс оскалился:
– Осторожнее, дурак пернатый! Пощади фрагмент повелителя от своего гадкого любопытства, иначе ощипаю тебя. Получится уродливый, но двуногий! – крыс хихикнул, довольный собственной шуткой.
Хищная птица юмора не оценила. Вороны – существа не только обидчивые, но и мстительные. Гадкий уж намеревался клюнуть крысу в глаз или куда больнее прилетит, но Лапа недовольно рыкнула. Зубы и Клюв впали в оцепенение, Белое Ухо приложился к земле, дрожа.
– Хорош разводить смуту, оболтусы. – сказала она, потягиваясь на ветке, – Каждый постарался, и каждому за старания воздастся. Ухо, – обратилась она к перепуганному кролику, – разбуди старика. Пусть выползает из своей дыры.
– Его не н-надо б-будить, – ответил Белое Ухо.
За собранием, спрятавшись в тенях брошенной берлоги, наблюдал То Кан.
Он был безумен. Старик тоже услышал зов, но разум оттого лишь надломился, как дрянная спичка о коробок. Некогда добрый и честный знахарь, То Кан остался сгорбленной тенью самого себя, прячущегося от людей в лесах да болтая со зверьём. Косматая его борода цеплялась за корни векового дуба, а прищуренные глаза рыскали в поисках съестного. То Кан редко прислушивался к урчанию пустого желудка - лишь только зов своего господина беспокоил безумца. Но хозяин был милостив, и глас его смолкал на время, чтобы полоумный слуга не помер с голоду.
– Звери несут куски, – твердил То Кан, – Мы почти закончили, властитель.
Властитель молчал, не мог ответить свите. Зов – лишь эхо мёртвого бога, что пал от руки бродяги. Именно смерть обоих описана в легенде с невероятной для народных сказов точностью, хоть и затем обросла догадками и выдумками. И всё же, много веков спустя, островной народец позабыл о столкновении человека и бога трёх солнц у самого подножия спящего вулкана.
Лапа пристально наблюдала за медленными движениями старика. Она знала его другим, более живым, радостным. Тогда То Кан не понимал звериной мысли, а зверь – мысли человека. Но перед господином всё равно всему. Насколько силён владыка, раз сравнял перед собой зверя и двуного? Лапе не терпелось узнать это. Она ждала появления своего повелителя с замиранием сердца, но никогда бы не позволила понять своих чувств остальным. Для остальной свиты она – остров спокойствия и хладнокровия в этой луже перипетий, сложенных характерами и природой.
– Все в сборе? – обратился То Кан к своим диким союзникам.
– Начинай, старик. – Лапа крепко сдерживала трепет.
– Только повелитель может мне приказывать, – острый кинжал блеснул в жилистой руке, – Верно, о владыка?
Владыка молчал.
Кинжал То Кана был сделан из особого металла. Легенды, сложившиеся устами вековых мудрецов, говорили, что металл этот родился там, где обитали боги, и появление его в земле привело к исчезновению предыдущих хозяев мира живых – самих драконов. Талантливые кузнецы, годами изучавшие искусство железа, наковальни и огня, прозвали сей металл “драконьей гибелью”. Сплавы его были крепки, но гибки, лезвия мечей сохраняли остроту после дюжины ударов о камень, броня смело держала удар копья. Но лишь несколько людей на всём свете знало сокрытую силу драконьей гибели, если вернее – то лишь часть этой силы. Не оружие получалось из божественного металла, а инструмент, сопровождающий мысль в осязаемую форму. Слово, пущенное на сухие ветви, обращалось в горячую искру; шёпот, помещённый меж предметами, связывал их невидимыми нитями; обращённый к небу крик взывал грозовые тучи – то, что век спустя люди будут называть колдунством.
То Кан коснулся коры дуба остриём кинжала. Шёпот, сошедший с сухих губ, задрожал в инструменте знахаря. Рука его дёрнулась и оставила глубокий порез на коре дуба. Затем – ещё один, за ним – следующий. Линии образовывали сложные фигуры, ни на что не похожие, фигуры собирались в слова, что никто из живых не сможет прочесть, ведь обращался То Кан к мёртвым.
Дуб не чувствовал боли: он не обронил ни единого листка. Вместе с Гадким Клювом, сидящим на мощной ветви, наблюдало древо за движениями То Кана. Старик дёргался, как кукла, едва удерживая орудие в будто чужих руках.
– Я помню ваши слова, о мудрый властелин, – бормотал То Кан, отдавшись воле неведомой ему силы, – Вы выбрали меня, как единственного достойного. Это большая честь. Большая честь для меня и всего моего рода.
Властелин молчал, а Гадкий Клюв едва сдерживал смех. Бредни сумасшедшего казались ему не просто забавными, а завораживающе уморительными.
– Будет великий владыка говорить с тобой, да-да-да! – ворон каркнул, - Глупый, глупый То Кан!
– Тише, Гадкий Клюв. – вежливо попросила Лапа, – Не отвлекай мастера от работы.
– Это шедевр! – воскликнул То Кан, вглядываясь в письмена на коре, – Лишь великий ум способен на такое! Вы превосходны в своём уме, стоите выше каждого, мой владыка!
Владыка молчал.
То Кан прорезал последнюю линию на дубе. Из тёмного угла своего убежища знахарь выволок мешок, полный фрагментов господина, развязал на нём ленту и начал раскладывать куски подле дубовых корней. Белое Ухо вздрогнул пуще обычного: столь громко содрогались древние кости и плоть. Кошачья царица почуяла возросший в кролике ужас.
– Потерпи, крольчонок. – сказала она, - Сейчас всё закончится.
– …И начнётся сначала. – дополнил Хвост, наблюдая за последними приготовлениями, – Великая эпоха.
Едва касаясь корней, останки великого властелина, автора этого острова и всех его обитателей, лежали единой кучкой. Впервые за сотни лет они сблизились, и, казалось, что сами собой сойдутся во владыку. Лапа уже чувствовала его присутствие: как он скребётся с той стороны, где обитают мёртвые боги, как благодарно смотрит повелитель на свою преданную свиту.
– Уже скоро, господин, – вырвалось из неё тихо.
Дерево приняло осколки бога. Корнями дуб впился в иссушенные куски плоти, как в плодородную почву, стал единым с забальзамированными реликтами народа двуногого. Дуб жадно впитывал потустороннюю, чужую сущность, в своей древесной глупости ожидая, что эти силы будут подвластны ему.
“Наивные слепцы”, – подумал дуб и засмеялся. Но не он один был предельно рад: То Кан смотрел на древо и улыбался поредевшими зубами.
– Я знаю, чего ты хотел. – шепнул старик дубу, будто живому, – Главный глупец здесь – это ты, древо.
Гадкие твари во главе с безумным знахарем обманули хозяина леса. Что-то вздрогнуло в самой его сердцевине, поглощая волокна, переделывая нутро под пугающие нужды. Дуб хотел оторваться от осколков, отбросить их в сторону, как горящий уголёк, но было слишком поздно. Мёртвый бог возвращался, и путь его лежал сквозь древо.
– Это происходит, – скрипел крыс, вцепившись в собственный хвост.
– Это происходит, – протянула пума, свесив лапы с ветки.
– Это происходит, – пискнул кролик, навострив длинные уши.
– Это происходит, – прошипел змей, прячась меж камней.
– Это происходит, – гаркнул ворон, скоро покидая ветвь меняющегося дуба.
– Господин возвращается! – воскликнул седовласый То Кан.
И только олень молча встречал владыку.
Дуб более не походил на себя. Кора его посерела, сгладилась, как натянутое сукно. Ветви теряли трясущуюся в ужасе листву, обращаясь костяными крючьями. Тончайшими иглами они вошли в ствол столетнего скорчившегося дуба. Он чувствовал не только бога, но и нечто иное. Человеческое, знакомящее его братьев с остриём топора, и рвалось оно наружу вместе с повелителем диких зверей и безрассудных двуногих.
Серая кожа мёртвого дуба становилась тоньше, и сквозь неё виднелась форма без прямых линий, скрюченная и размытая. Оно издало страшный вопль, что вовсе не походил на зов. То был крик не менее властный, но совершенно иной. “Это не он!” – возопил проснувшийся рассудок То Кана.
– Тогда кто? – вслух вопросил полоумный сам у себя.
Но не нашёл ответа. Тогда То Кан понял. Лучик здравомыслия пробился сквозь безумные тучи, насланные зовом. Кратко озарённый, знахарь поспешил обнажить кинжал, коим некогда пускал кровь больных и провинившихся. Он медленно стал сближаться с одержимым древом, в серой массе которого смог разглядеть нечто пульсирующее, пускающее длинные нити по ещё мутному подобию тела. Кто бы не оказался внутри древа, он ещё был уязвим.
– Нужно начать сначала, – воскликнул он, занося лезвие возле сердца неудавшейся реинкарнации.
Знахаря прервал мощный поток ветра. От полного животной ярости рыка старика пробрало до костей. Лапа всем телом накинулась на То Кана, сбив того с ног. Кинжал воткнулся в землю, подрагивая и продолжая чертить слова мёртвых.
– Что ты делаешь, кошачья царевна?! – воскликнул Зубы.
– Спасаю владыку от предателя, – она примеряла клыки к тощей шее знахаря, – Я убью его.
– Подождите, п-п-подождите! – Белое Ухо крошечными глазками наблюдал за рождением повелителя, – пусть он решит, что с ним д-д-делать!
Лапа и Зубы подняли взгляд. Человеческие пальцы касались древа изнутри. Черты лица повелителя нельзя было разглядеть: всё, что осталось от дуба, обратилось в мутную жидкость, удерживаемую в прозрачном коконе из серой плоти. Фигура владыки наполнилась линиями, расправила плечи, открыла глаза. Взор господина был надменным и несколько гневным: он смотрел на свою свиту, но не видел их. Чуть погодя снова раздался крик – близкий уже двуногому, смертному. Фигура впилась ногтями в серую плоть, разорвала её, и с волной переваренных древесных волокон выплеснулась на землю. Останки дуба осели, представляя теперь из себя лишь сухую корку, что сбрасывает змея, обновив свою чешую.
Свита собралась вокруг новорожденного, но никто не смел коснуться его. Владыка походил на двуногого, но был крупнее и выше любого из людей. Кожа цвета свежепущенной крови, густые чёрные волосы прикрывали лицо. Зубы осмелился дотронуться до них. Он больше остальных желал увидеть лик господина.
– Не трогай его! – выкрик То Кана был полон отчаяния, – Убейте самозванца, пока не поздно!
Крысиная лапка, резко отпустившая одинокий локон, застыла. Господин, почуяв присутствие Зубов, приподнял голову.
Лик владыки был прекрасен. Звери не могли знать человеческой красоты, но в каждой черте повелителя сразу признали вершину благолепия. Повелитель проморгал большими светлыми глазами, что напоминали родные луны, привыкая к закату солнца: наполовину забытому, наполовину незнакомому. Затем втянул ноздрями воздух и выдохнул раскрывшимся ртом. Пальцами он прошёлся по влажной земле, и та охотно забилась ему под ногти. Владыка сел на колени, приложив ладонь к уху и стал слушать лес. Тот приветствовал явившегося господина множеством звуков, пока окружившая свита не решалась даже пискнуть.
– Почему вы не дышите? – спросил он, смотря будто мимо своих слуг.
– Мы… Мы не хотели… – Зубы вздрогнул под взглядом владыки.
– Почему ты дрожишь? – владыка протянул к грызуну руку.
Зубы зажмурился, готовый испустить дух. Господин положил ладонь на крысиную голову. Тепло, приятное тепло сходило с его кожи и грело душу грызуна. Покой пришёл, а дрожь ушла.
– Всё хорошо, друг мой. – голос владыки был ласков и тих.
– Спасибо. – единственное, что мог сказать преисполненный Зубы.
Повелитель встал. Осмотрелся по сторонам, взглядом прошёлся по себе от пальцев ног до могучих плеч. Мысленно сравнил строение своё с другими: сходилось разве что число глаз да конечностей, и то не со всеми.
– Кто я? – спросил владыка у зверей.
Дикая свита несколько удивилась подобному вопросу.
– Вы – великий царь всего, что дышит. – сказала Лапа, – Наше начало и наша гибель. Любовь преданных и ненависть жалких.
Повелитель замолк. Буря дум обрушилась на него. Сознание – наскоро сшитый холст, полный дыр и расходящихся при малейшем шорохе швов. Он застыл, бездыханный и немой. Лапе показалось, будто новорожденный царь умер. Она побоялась собственных мыслей.
– Вы помните, господин? – осторожно поинтересовался Зубы, – Помните ли, как двуногий одолел вас? Из племени гадких людишек, – он махнул лысым хвостом в сторону схваченного То Кана.
Повелитель вспомнил великую битву, продолжением которой он стал. Даже так, он едва ли понимал свою природу. В поисках ответа он встретился взглядом со знахарем.
– Кто ты? – спросил повелитель пленника Лапы.
То Кан лишь бубнил что-то себе под нос. В рухнувшем своём уме он старался найти ответы на беспокоящие вопросы. Зачем он доверился глупым зверям, что осколки великого бога спутали с плотью его же убийцы? Над каким законом мироздания он надругался, выпустив на свет это существо? Что станет с землями смертных, в которые придёт полубог?
– Отвечай! – глас повелителя пробудил даже червей в глубинах почвы.
– То Кан. Травник, знахарь. – слова сорвались с его уст.
– Что произошло, знахарь по имени То Кан? Зачем ты пытался убить меня?
То Кан говорил против воли. Пока взгляд ложного повелителя лежал на нём, знахарь не мог ни соврать, ни умолчать. Страшная сила развязала ему язык, коему То Кан больше не был хозяином. Истина старику стала дыханием.
– Зов приказал вернуть к жизни великого бога, нашего создателя и покровителя. Но глупое зверьё, эти беспросветные болваны принесли мне не только осколки божества, но и останки его палача. Если бы я сумел тебя убить, то смог бы после вернуть настоящего господина, – То Кан зарыдал, – Но с твоим появлением глас бога наконец-то смолк, и теперь ты – его никчёмная замена!
“Никчёмная замена?” – мысленно спросил владыка у знахаря. Но можно ли заменить бога?
– Каково моё имя, То Кан? Ты не признаёшь во мне господина, а значит, должен звать меня по-другому.
– Нет у тебя имени. – старик оскалился редкими зубами, – Ты безымянен, ты пуст, чудовище. – прошептал То Кан гневно, – Лишь ошибка. На твоём месте должен был стоять бог. Но ты – не он. Что-то среднее между богом и его убийцей. Я отрицаю твоё право владеть нашими жизнями.
Повелитель вздрогнул. Он вновь видел события из далёкого прошлого. Два взгляда, яростных, полных гнева, устремляющихся друг на друга. Затем – вспышка боя, из которого никто не выйдет живым. Ещё позже – пустота. “Значит, я – лишь ошибка безумца?” – обратился повелитель внутрь себя.
Пустота молчала.
– Не слушайте его, владыка! – вмешалась Лапа, – Вы – истинный господин. Я сразу узнала вас. Все мы узнали.
Остальные звери, кроме Небесных Корней, кивнули.
– Как мне заполнить себя? – спросил повелитель, – Как обрести смысл, если я, по твоим словам, создан неправильно?
– Войди в огонь и гори, пока пеплом не вернёшься к ветрам, подделка. – шипел То Кан, – Тогда заточённый владыка живых хотя бы обретёт вечный покой…
Повелитель вновь взглянул в себя, и в пустотах души своей увидел облик того самого бога. Сила, способная отнимать и создавать жизнь. Сила, что могла возводить горы и вспенивать океаны. Безграничные знания, ответы на любые вопросы, кроме единственного… И множество иных существ, жителей Междумирья, что одну часть владыки звали братом, а над другой лишь смеялись, посылая проклятья и своих бесплотных уродств, именуемых демонами.
– Нет. – владыка покачал головой, – Я хочу иного. Я закончу сам себя. Искореню то, что смертно, и воплощусь в то, что вечно. Ты поможешь мне, знахарь?
– Нет. Я не знаю, как тебе помочь. – он не мог врать, но слова его сочились презрением, – А если бы знал, то всё равно отказался бы. Лучше умереть, чем помочь самозванцу.
“Я исполню твоё желание”, – подумал господин, – “И уберегу себя и других от тех опасных знаний, что в тебе оставил некогда мой зов”.
– Твоё имя Лапа, верно? – обратился владыка к пуме.
– Да, господин. – кошачья царевна кивнула.
– Лапа, убей То Кана. Быстро. – пальцем он указал на знахаря.
На лице старика моргнул ужас, а затем – облегчение. Теперь ему не придётся разбираться со своей ошибкой. Теперь часть секретов живого и мёртвого он заберёт с собой.
Повелитель отвернулся, не желая видеть пиршество дикого зверя. Безумный знахарь не успел взвизгнуть, как шея его сломалась, и жизнь покинула дряхлое тело. Быстрая смерть – единственная благодарность, на которую был способен владыка своему проводнику в мир живых.
– Слушайте меня, моя преданная свита, мои братья и сёстры, – воззвал повелитель к своим слугам, – Мы окружены глупцами и океанами. Мы должны покинуть остров и направиться туда, где я смогу достигнуть пика своих сил. Пойдёте за мной – и я разделю эту силу с вами. Останетесь – и сможете дожить в покое собственные жизни. Даю слово.
Лапа отвлеклась от покойника и воскликнула:
– Я пойду с вами, мой господин! – дрожь в голосе прорвалась через ледяную стену напускного спокойствия. – Сквозь волны, под солнцем и звёздами, над упокоенными вашими врагами!
И встала кошачья царица возле господина. Тот был несколько удивлён столь красивым словам.
– Я буду наблюдать с неба за вашим шествием, – Гадкий Клюв расправил крылья и сблизился с господином.
– Я пойду впереди вас, – заявил Зубы, – и прогрызу любого, кто встанет на вашем пути.
– Если я смогу помочь, – неохотно растянулся на земле Хвост, – я буду счастлив последовать за вами, господин, – он взвился возле ног своего повелителя.
Белое Ухо ещё слышал, как душа То Кана отделяется от тела. Смерть старика не давала ему покоя, ужас не звенел, а гремел внутри пушистой головы. Бам, бам, бам – безостановочный, беспорядочный грохот, перебивающий стук сердца. Идти с господином – великая честь для такого ничтожного труса, смерть рядом с ним, ради него – это смерть благородная. Белое Ухо посмотрел на свои крохотные лапки, что не могли удержать даже самого маленького осколка бога. Зачем повелителю такой жалкий слуга?
– А. – кролик повернул голову, – А ч-что думаешь ты, Небесные К-Корни? – кролик перевёл внимание собравшихся на одиночку, – Ты п-пойдёшь за в-в-великим?
Услышав своё имя, Небесные Корни отвлёкся от великих дум, к которым наконец смог вернуться. Зов в его голове стих, глас бога больше не беспокоил оленя. Корни снова обрёл свободу, теперь неподвластный воле мертвеца, и мог более здраво мыслить. Беспристрастно он воззрел на то, что сотворилось на месте регулярных собраний. Посмотрел на останки дуба, на кровавую тропу, тянувшейся от То Кана до Лапы. Наконец, они с господином встретились глазами.
Небесные Корни прочёл молодого властителя, как утреннюю росу. Понял, что держит его среди лесного народа, своих названных братьев и сестёр. Осознал тот путь, простирающийся над костями, и тянется она не за один горизонт. Старик был прав: это не беспристрастный бог, но и не смертный человек. Жажда обрести хотя бы часть сил, что ему не принадлежат, превратят владыку в холодную, жестокую кару, которая обрушится на этот мир очень скоро. И хоть идея его обречена на провал, каждая попытка будет стоить множество жизней. К зверям, подвластным зову, явился не их беспристрастный и справедливый создатель, а могущественный деспот. Небесные Корни, наконец, молвил:
– Я не пойду за тобой, безымянный. Сегодня я останусь лишь затем, чтобы после вечно преследовать тебя, пока ты не умрёшь.
Звери уставились на оленя. Кто-то скривил морду в презрительном гневе, показав зубы, кто-то неодобрительно фыркнул, но не решался отвести взгляд. Лицо владыки помрачнело: только что его решимость сыграла с ним злую шутку. Первым молвил Зубы.
– Да как ты смеешь, рогатый? – крыс было подался вперёд, да попятился лишь от одного удара копытом о землю, – С ума сошёл?
– Он – не один из нас. – Небесные Корни прищурился, – Не один из богов, не один из двуногих. Он – чужой, во многих смыслах, может, даже во всех. – он говорил громко и чётко, косясь на обнажённые когти Лапы, – Старик был прав: мы ошиблись. Тот, кто стоит перед вами – не наш господин, а лишь его кривое подобие. И вы смело пойдёте за плодом собственного обмана? Скажи им, фальшивый бог, – рогами он кивнул на повелителя, – чего ты на самом деле желаешь?
Владыка молчал – не знал, что ответить. Желания ему ещё были недоступны, и лишь цели беспокоили его пробуждённый разум. Цель очевидна: обрести свободу, вернуть силу… Сбросить оковы острова, перебраться на большую землю, но что после? Найдётся ли та мечта, за которую можно будет пустить кровь – свою и чужую?
– Посмотрите на него. – продолжил олень, - Взгляните в эту смятённую, но отравленную человеческим душу. Впереди его ждут мёртвые, сотни, тысячи. Вашими руками и руками таких же рабов он будет резать, ломать и толочь всё, что попадётся. Он – не создатель, а лишь разрушитель.
Господин слушал оленя, не решаясь перебивать. Небесные Корни явно знал больше, чем следовало бы, и правильнее будет убить его на месте, здесь и сейчас. Лапа оскалилась:
– Только скажите, и он – покойник.
“Если моё слово не будет иметь веса”, – подумал повелитель, – “среди моей свиты не останется ко мне доверия”.
– Прежде чем я отпущу тебя, – наконец, молвил властитель, – скажи мне. А чего хочешь ты? Неужели ты не жаждешь обрести свободу, разделив со мной путь? Или та цепь, на которой ты сидишь – и есть свобода?
– Я снова свободен. – гордо ответил Небесные Корни, – Под ногами моими – земля, что кормит и поит меня. Небо, которое я касаюсь рогами, роняет капли дождя, даруя жизнь и размывая смерть. Мир, частью которого я сам являюсь, защищает меня. Я – чистота, что ты не запятнаешь. Я – звено множества цепей, коих тебе не разорвать.
– И ты действительно думаешь, что одолеешь меня?
– Я или иной – тебя одолеют. Запомни мои слова, тень бога. В последнюю нашу встречу ты сам будешь молить меня о смерти. Ведь существование твоё не может иметь того конца, что ты возжелаешь. Когда ты потеряешь всех своих слуг, когда мир содрогнётся от твоих деяний, мы встретимся в последний раз.
Господин молчал. Небесные Корни взглянул на поддельное божество, легко поклонился тем, кого нехотя звал товарищами, развернулся и побежал навстречу ветрам. Лапа, не дождавшись приказа, сорвалась за ним, но владыка одним лишь взглядом приковал её к месту.
– Пусть идёт. – сказал он.
– Но ведь… – кошачья царевна была в смятении, - А как же…
– Я дал слово, что не стану препятствовать. – и вновь господин пожалел о собственном обещании, – Я всегда держу своё слово, запомните это. К тому же, – он коснулся сморщенного лба, – теперь мне есть, над чем подумать. Время покажет, насколько правдивы твои слова. – обратился он удаляющемуся цокоту копыт в лесной чаще.
– Так что, Ушко, – Хвост ползал вокруг кролика, и каждое кольцо чешуйчатой спирали было уже предыдущего, – Тоже хочешь сбежать?
– Н-нет! – он замотал головой, – Я, я останусь. Буду слышать всё, что говорят о господине. Б-буду знать наперёд, в ком теплится вера, а в ком растёт ненависть к вам, о великий. Сердца не врут.
– А Небесные Корни врал, прежде чем уйти? – поинтересовался господин у дрожащего слуги.
– Он был искренен с вами, о великий.
Не успел владыка вновь нырнуть в раздумья, как краем глаза он увидел тёмный силуэт, что приближался к нему и его свите. Властитель быстро обернулся, держа в руках ритуальный кинжал, но фигура всё также медленно шла, оставаясь где-то на периферии. Слуги ощущали присутствие незваного гостя: Лапа зарычала, обнажая клыки и когти, пока остальные с визгом, шипеньем и писком попрятались за спину господина.
– Трусы! – воскликнула Лапа, встав между владыкой и неизвестной угрозой, – Бестолковые трусы!
– Не вини их. – негромко сказал повелитель, – Их страх естественен. Природой им велено бояться приближающуюся смерть.
Он смог увидеть локон седых волос, покинувших балахон, а после почувствовал дыхание холодное, как злая зима, и бесстрастное, как настигнувший моряка шторм. Он не слышал её голос, но мог разобрать слова:
– Приветствую тебя, незнакомец. Хотя незнакомец ли?
– Здравствуй, о Смерть. – господин кивнул своей гостье.
Он пытался разглядеть богиню, что отделяет вечную душу от временной плоти, но образ её ускользал в самый последний момент.
– Зачем ты хочешь увидеть меня? – спросила она, – Я здесь не за тобой.
Смерть прошла мимо повелителя, желая лишь забрать То Кана. Господин не рискнул обернуться. Лапа, до конца почуяв присутствие Той, Что Забирает, прижалась к ногам властителя: холод тысячи тысяч покойников коснулся её сквозь шерсть и толстую шкуру.
– Ты пугаешь мою свиту, Смерть. Поторапливайся. – сказал он едва ли приказным тоном.
– Не стоит торопить меня. – владыка не позволил себе вздрогнуть от тихой нотки раздражения в голосе Смерти, – Я почти закончила.
Когда-то повелитель тоже был могуществен. Он шествовал среди живых и мёртвых, вершил их судьбы. На заре времён он вдохнул жизнь в камень, что дрейфовал в океане. “Тень бога”, – слова Небесных Корней болезненно коснулись памяти владыки, оставив в ней глубокий шрам.
– Могу ли я звать тебя сестрой, о Смерть?
Кажется, Смерть улыбнулась такому глупому вопросу.
– Так я не ошиблась. – Холодная Госпожа не спешила отвечать, - Я знала, что мёртвые боги менее охотно принимают собственный финал. Их лица проступают сквозь занавес, не желая прощаться со сценой… Но всё же, тебе удалось найти путь назад, хоть и был он извилист и опасен. Слышишь ли ты меня сквозь сей живой тотем? Помнишь ли своих сыновей? Рад ли ты тому, что вернулся в таком виде, Богхкар Хар?
Это не его имя. Так звали предка, предшественника, предтечу – но не самого владыку. И всё же, что-то отозвалось внутри души повелителя и тут же осело жгучим желанием, осязаемым и плотным. Таким, за которое можно ухватиться и прижать к себе, чтобы было ради чего проживать день ото дня.
– Смогу ли я стать богом? – спросил он.
Смерть не ответила. Она растворилась, оставив недоумевающего господина, его животную свиту и хладное тело на багряной траве. Звери очнулись от цепей страха, чувства возвращались к ним. Зубы завопил:
– Это была Сама Седая Смерть, да!? Та, Что Забирает!?
– Верно. – спокойно ответил владыка.
– Кошмар, – сказала Лапа, принюхиваясь к мёртвому старику, – Должно быть, вы привлекли её внимание своим явлением, господин.
– Пока что оставьте эти титулы. – он поднял ножны и спрятал в них кинжал, - Я не заслуживаю их.
– Тогда как же к вам обращаться? – в недоумении спросил Клюв.
Безымянный поднял голову. Небо было искренне чистым. Лишь единственное облачко решилось пересечь это бескрайний розовый луг. Вскоре там засияют миллионы звёзд, и три луны встанут во главе ночи.
– Сеншу Хар. – ответил полубог, – Таково отныне моё имя.
– “Второе Сердце” на языке двуногих, – поспешил отметить Гадкий Клюв, – Достойное имя для господина.
– Каковы будут ваши приказы, Сеншу Хар? – спросила Лапа.
Идеи роем облепили новообретённое желание. Они копошились и жужжали, не давая разглядеть каждое в отдельности. Сеншу Хар взглянул на следы кинжала на земле. Те складывались в слова к мёртвым, и несколько знаков были незнакомы Сеншу. Полубог пустил в рой руку – и достал идею, что можно было обратить в явь, вновь надругавшись над мирозданием.
– Души ваши – пленники сильных, но обречённых тел. – озвучил Сеншу Хар, – Я изменю это.
Зубы вздрогнул. Действительно: как он, да и все остальные, уберегут господина от опасностей не только острова. Целый мир обратится врагом, а Холодная Госпожа заберёт их если не после ожесточённого боя, так просто немного погодя. Время – самый преданный союзник смерти.
– Кто-нибудь помнит, что чертил безумец на коре дуба? – спросил Сеншу Хар, – Какие слова шептал ветер, принося весть о моём появлении?
– Я помню, помню. – Гадкий Клюв подлетел на плечо Хара, голос птицы тихо задрожал возле уха, – Я чётко припоминаю всё, что делал То Кар. А ещё знаю, что старик записи вёл.
– Тогда воспользуемся твоими знаниями. Найдите древо, молодое и глупое. Возле корней закопайте покойника. А ты, – обратился Хар к Лапе, – Знаешь, где ближайшая деревня?
– Да.
– Приди туда ночью. Принеси мне тело, не больше одного, здоровое, крепкое. Живое или мёртвое, частями или целиком – неважно. Главное – бесшумно.
– Хорошо, владыка, – стража не поспела привыкнуть к имени своего господина.
– А ты, Зубы. – Хар наклонился к крысе, – Найди то, что осталось от Воя. И принеси ко мне.
– Зачем?
Хар вновь возложил ладонь на крысиную голову. Пальцы его были холодны и чуть дрожали.
– Ведаешь ли ты, как достигнуть великих знаний? – спросил он Зубов.
– Как же? – выдавил из себя испуганный крыс.
– Пробовать то, что не пробовали до тебя.
Впервые за всё своё существование Сеншу Хар улыбнулся. Улыбка эта, громадная и жёсткая, испугала не только Зубов, но и всю остальную свиту. Так довольно скалится пламя, завидев соломенную крышу дома.
Сеншу Хар более не молчал, и каждое слово его ловили, прятали и хранили при себе преданные слуги. Владыка приказывал, свита спешила исполнять. Полубог шептал то, что человек не осмелится подумать ещё много лет. Сама Седая Смерть с неподдельным любопытством наблюдала за тем, как тень бога чужими лапами, когтями и зубами приближалась к несбыточной мечте.
В течение недели, следующей после явления Сеншу Хара, в деревеньке, что звалась “пляшущей у дуба”, начали исчезать люди. Четыре человека пропали бесследно, растворяясь во мраке ночи. Путь дикого зверя, что тянулся от места последнего похищения, вел в лес, где росло святое древо. Несколько мужчин, вооружённых топорами да косами, пустились за тварью.
Перепуганные жители застали дуб осквернённым, изуродованным, мёртвым. В лесу было ещё несколько таких деревьев – не деревьев вовсе, а чудовищных сосудов, содержимое которых уже ушло босыми ногами невесть куда. Будто страшное проклятье сорвалось со страниц книги безумного старика, что семь лет назад покинул деревню и скрылся. Неизвестно, когда и как пропали и его записи.
Спустя много лет после явления Хара на остров, что звался Тонущим Камнем, ступил сапог отважного картографа по имени Кертуччи. Он прибыл сюда по приказу своего вождя, далёкий потомок которого станет первым правителем великого королевства, что раскинется на весь Эпилог. Исследовательская кампания подходила к концу, и множество невзгод произошло с командой Кертуччи за время странствий. Тонущий Камень был завершающей точкой в их сложном маршруте, после которой корабль направится домой.
В шатре, разбитом на песчаном берегу, картограф заканчивал свою работу. На пергаменте Кертуччи пером излагал суть острова: сокрытую от чужаков культуру местных племён, крайне недоверчивых его членов, богатую флору и фауну. “Быть может, стоило явиться сюда с сотней-другой воинов?”, – подумал Кертуччи, припоминая отлитые из золота ритуальные инструменты. – Грабежи – дело неблагородное, конечно, но прибыльное. – полушёпотом озвучил он сам себе.
– Кертуччи! – в шатёр влетел матрос, ведя за собой неизвестного, - Тут местный поцан наших ребят донимал. Говорит, что ему и его семье нужно перебраться на большую землю.
Кертуччи будто очнулся. Местные жители не хотели общаться за скромные дары с континента, будь то пустые кувшины или грязные шелка.
– “Говорит”? Полагаю, и наш язык ему понятен. – он заглянул матросу за плечо в попытках узнать гостя, - Любопытно. В любом случае, мы не берём попутчиков.
– Он может хорошо заплатить. Очень хорошо, – добавил моряк тихо.
Матрос легонько толкнул неизвестного к Кертуччи. То был невысокий местный парень, одетый в племенные тряпки из шкур и перьев. Он протянул Кертуччи монету.
– И что же это… – картограф пригляделся, - О!
Лучик солнца пробился сквозь стенку штопаного шатра и моргнул в протянутой ладони. Хоть монета была грязной и грубой, форма не могла перекрыть содержание: великое, чистое, прекрасное золото. Кертуччи более не обращал внимания ни на оттопыренные уши мальчика, ни на его странный холодный взгляд. Картограф не мог оторваться от очень дорогого солнышка в маленьких ручках. Привезти сундучок таких вождю или оставить себе – одна сплошная выгода. “Можно, конечно, ограбить этих ребят”, – прикинул картограф, – “Но вдруг получится разузнать побольше об этом острове?”
– Сколько у тебя такого добра? – спросил Кертуччи, с трудом оторвав взгляд от будто зачарованной монеты.
– М-м-много, – запинаясь, ответил юноша.
– Тогда решено. – картограф быстро выхватил золото из рук мальчишки, – Завтра на рассвете мы отплываем. Путь далёкий, так что наберите провизии. Сколько вас будет?
– С-семеро.
На следующее утро корабль Кертуччи покинул остров. Помимо экипажа, на борту разместилось большая, но не слишком дружная семья островитян. Они вели себя при чужаках тихо, почти не общались с матросами, которым есть дело лишь до полных карманов и кошелей. Только мальчик с большими ушами был готов отвечать на вопросы картографа. Он рассказывал одну и ту же легенду частями, разделёнными друг от друга, что-то умалчивал, где-то додумывал или давал додумать картографу, пока тот записывал каждое его слово.
Историки ещё не раз будут ссылаться на записи Кертуччи после того, как остров обратится в выжженные земли, пустые и безжизненные, а затем вовсе исчезнет в океанских глубинах. По всему миру начнёт шествовать молва, что катаклизм произошёл из-за гневного удара могущественного небожителя: обитателя Междумирья, услышавшем о страшном богохульстве. Этот катаклизм стал знаком грядущих перемен в далёком от нашего мире, где явились тень бога и его верная, но дикая свита.