Это продолжение статьи о психологии детской игры (ссылку на первую часть см. в конце публикации).
Продолжаем анализировать повесть Джеймса Барри «Питер Пэн и Венди».
На острове Венди, Джона и Майкла автор собрал всё то, во что они больше всего любили играть. Если ваши дети-подростки увлекаются аниме, «Игрой Престолов», сериалом «Сверхъестественное» или любой другой медиафраншизой, то вам наверняка знакома такая вещь, как фэндом. Так вот, Нигдешний остров – это своеобразный FANDOM Wikia, где можно найти все локации вымышленной вселенной, придуманной детьми.
Здесь всё перемешано. Венди – мечтательная девочка, и поэтому на острове есть русалочья бухта и ручной волчонок из её фантазий, а сама она с удовольствием играет роль мамы Потерянных мальчишек: ведь Венди, как подчёркивает Барри, «была женщиной до самых кончиков своих пальцев, хоть пальчики эти и были совсем невелики». Джон – романтик, помешанный на индейцах, и потому в другой части острова разбит индейский лагерь, а где-то неподалёку валяется перевёрнутая лодка – лучший дом, по его мнению, для такого отчаянного храбреца, как он. Майкл не умеет пока что придавать своим выдумкам какие-то внятные формы: «У Джона... там была лагуна, над которой летали фламинго, и он на них охотился. А у Майкла, который был ещё очень мал, лагуны летали над фламинго».
Но главной темой всех игр, общей темой, которая одинаково близка всем троим, – это Питер и пираты.
И вот тут начинается самое интересное.
Мир пиратов запредельно жесток, и именно таким он представлен в книге. Почти две страницы описывают наиболее кровожадных членов команды с прямо-таки маниакальным вниманием к подробностям. Смерть, кровавая расчленёнка, различного рода психопатологии – это вам не диснеевский бубль-гум.
Казалось бы, таким вещам не место в детской книжке, но... поясню: во-первых, книга всё-таки не имеет такой силы воздействия, как кино (хотя, опять же, всё индивидуально, есть и крайне восприимчивые дети), а во-вторых, сама подача информации превращает это всё в игру. Да, там на каждом шагу зверские убийства, но то, как делает это Барри, – лишь подражание детям: они точно так же запросто «мочат» в играх как воображаемых злодеев, так и друг друга. И это я сейчас даже не о компьютерных играх, а именно о ролевых. Безусловно, можно долго спорить о том, что можно и что нельзя считать здоровыми проявлениями в этой области, но факт остаётся фактом: в детских играх так или иначе присутствуют смерть и убийства.
Даже если ребёнок предпочитает обойти прямое изображение смерти в игре, в подавляющем большинстве случаев ролевые игры сопряжены с какими-то воображаемыми опасностями: без этого играть будет просто неинтересно. В какой-то момент кто-нибудь обязательно разрушит однообразие возгласом: «А давайте у нас началась война!» или что-нибудь ещё в том же роде. Кстати, о своеобразии детского игрового языка (я имею в виду построение фраз о будущем в прошедшем времени: «А давайте у нас была война») очень интересно пишет Джанни Родари в книге «Грамматика фантазии», очень рекомендую.
Мне кажется, играя со смертью в положительном ключе (сейчас поясню), ребёнок учится в каком-то смысле её побеждать. С этой точки зрения страшные сказки можно назвать почти что психотерапией: в описании злодея (костяная нога, зубы на полке, частокол с черепушками) страх обретает какие-то зримые формы, а с тем, что знаешь в лицо, сразиться намного легче. Поэтому многим детям нравится придумывать сюжеты-катастрофы, в которых они вынуждены переживать злоключения одно за другим, и если целью этих злоключений является хэппи-энд, то такая разрядка, на мой взгляд, ребёнку просто необходима.
Поэтому каких-то проявлений агрессии в детских играх, я думаю, бояться не стоит. Другое дело, если жестокость и болезненный интерес к смерти преобладают как в игре, так и в бытовом социальном поведении ребёнка. Но это отдельная тема, которую я, быть может, ещё затрону.
Первая часть статьи находится здесь.
Благодарю за внимание!
Мой адрес в ТЕЛЕГРАМЕ > > > https://t.me/f_neverland
Другие материалы канала:
Анализируем детский рисунок с точки зрения художественной ценности.
На каких книгах воспитывались дети в дореволюционной России, можно узнать отсюда.
А о значении детской книги в СССР 20-х годов – здесь.
Условный язык аутичного ребёнка: ещё одна попытка проникнуть в этот непонятный детский мир.