В палате № 17 трое больных, и все лежачие. Полина ни с кем не разговаривает, целыми часами плачет или лежит, закрывшись одеялом. Она здесь уже третий месяц. Две недели назад ее выписали, но забрать из больницы лежачую некому. Сын, пятидесятилетний Саша – алкоголик. Он нигде не работает, все из дома пропил, поэтому для Полины Васильевны нет места в ее собственной двухкомнатной квартире.
Анисью Ивановну вчера перевели в девятую из шестой палаты. Она перенесла операцию на черепе. Упала женщина на скользкой дороге и ударилась головою о бордюрный камень. Не то без сознания, не то спит. Повязка на всю голову, лица не видно.
Маргариту привезла вчера вечером «Скорая». Пока ей делали рентген, накладывали гипс, наступила ночь. Оказалось, что у нее сломано бедро по месту саркомы.
Новенькая поступила в палату в полдень. Она вошла, подслеповато щурясь и тяжело опираясь на палку. Остановилась на середине палаты, посмотрела на всех и важно произнесла:
- Здравствуйте–ко, товаришши – женщины! Меня зовут Вера Петровна, и никаких «баушек»! Я – Вера Петровна, запомните.
После чего гордо прошла к свободной койке. Пощупала постель и заявила:
- А ничо койка-то, мявкая… И тёпло здеся, тёпло… Ты сумку-то поставь-ка. Я разберу ее после, - приказала она санитарке, несколько обалдевшей от происходящего и стоявшей с огромной сумкой в руках, и внимательно посмотрела на окружающих.
Затем Вера Петровна вышла на середину палаты, уселась на единственный стул и важно начала:
- Я вот почитаю вам молитвы, теперя ведь пост, дак надо бы всем молиться.
Долго и нараспев она что-то читала, но увидев, что ее никто не поддерживает, Вера Петровна обиженно поджала губы, собранные куриной гузкою, и осердилась на всех:
- Безбожники вы все ноне! Тьфу!… Прости меня, Господи!
Потом она долго раскладывала в тумбочке какие-то коробки, запасное белье, что-то прятала под матрац.
После капельницы Вера Петровна отправилась звонить родным и знакомым, но очень скоро вернулась недовольная: то занято, то трубку не берут. После двух походов «на телефон» Вера Петровна молча разделась, швырнула халат на спинку кровати:
- Где-то все шляются, никого и дома-то нету. Ладно, ишо вечером позвоню. У меня полгорода знакомых, можбыть, пришел бы кто завтре?
Услышав плач Полины, Вера Петровна присаживается к ней на кровать, откидывает одеяло с лица плачущей и гладит ее по голове:
- Не реви, Полина, Бог милостив, как-нибудь доживем. Конечно, душа всегда болит больнее раны, да чем ей поможешь-то? - с горечью вздыхает Вера Петровна и продолжает, повернувшись к окну:
- О, Господи, Царица Небесная! Как я устала-то жить! Хоть бы умереть мне скорее! Никому-то я не нужна такая-то безногая… И до туалета- то хожу с двумя клюшками… Ох, горюшко!… Дочкам-то я не нужна теперь, как деньги не стала давать, да хоть бы внуки-те пришли! Господи, да не слушай ты меня, дуру старую! И не наказывай моих-то! Костик-от, внучек ране-то не работал, а гулять-то охота, а денег-то нету, дак кажинный вечер ко мне прибегал. Теперя устроился, да грибом заболел… Он придет, вот увидишь, Господи! Денег-то вот надо будет, дак и прибежит… А я и дам, как не дать-то?… А Ирина робит в больнице-то с утра и до вечера, да ещё уроки с Денисом делает. Когда ей и ходить-то? Ты уж прости-ко их за ради Богородицы!
"Ходячая" Вера Петровна стала самой важной птицей в этом захудалом курятнике. Здесь она была на седьмом небе от счастья: ее слушали. Каждый вечер садилась Вера Петровна на единственный стул и повествовала о своей жизни:
- Я с Ветлуги приехала, с Перевозу. Жила в деревне-то хорошо: кур, скотину держала, государству сдавала и на базаре торговала. Замуж-от вышла в семнадцать годков, за старовера. Сама-то православная, а ничо жили: трех девушек нажили, одна в детстве померла, а две-то живы. Венчались с Колей-то в церкви, за сто верст ходили пешком. Обвенчали нас, но Колю в нашу-то веру и не помазали. Так и остался старовером. На войну ходил, пять лет тамоди был, да два года в плену. Я со свекровкой жила. Она держала меня в строгости, даже спала со мной в одной постели. Уж после войны родила я Лидоньку да Зиноньку. Воспитала их, выучила. Выучила, а теперя и не нужна никому! Лидонька –то вот ухала в санаторию, дак и не повидалася со мной. Квартеру-то вместе с ней получили двухкомнатную, дак и живем как с подселением, она со мной, да я с нею.
- Вера Петровна, зачем же ты в город приехала? Что-нибудь случилось?
- Уж шешнадцать годов мучаюся, как выгорела. Все сгорело: изба, хлевы, баня. Токо шесть сундуков с одежей и осталися. Само главно – дрова сгорели, много дров-то, на десять лет хватило бы. За дом страховку получила. Много получила. Надо бы дом-от другой купить в деревне, да тут дочки-те приехали, да и стали звать к себе жить: - Поедем да поедем к нам жить! Думали они, что я долго не проживу, шестьдесят шесть лет мне было тогда. А я вон уж восемьдесят второй годок доживаю…
Увидев, что Маргарита молча лежит, отвернувшись к стене, Вера Петровна обеспокоенно склонилась над нею:
- Ритонька, доченька, почто хоть ты уж какой день плохо завтрекаешь? А вчера дак весь день не завтрекала, даже вечером? Али головушка-то так болит? Спаси тя Христос! Поешь-ко маненько, миленькая моя, не поешь - где силы-то взять?… А не умыться ли тебе святой водичкой? Тебе, можбыть, полегчало бы? Чай, тебе принесли водички-то из церквы? А у меня и водички-то нету, - сокрушается Вера Петровна, зная, что Маргарите принесли святой воды и просфору.
Маргарита привстала, достала из тумбочки и налила ей целый стакан святой воды, так Вера Петровна рассыпалась в благодарности:
- Ах, ты, моя-то хороша, ты моя-то умница, да экая-ты красавица, дай-ко тебе Господь здоровья! А просфирки-то не дашь ли? Тебе, чай, ишшо принесут?
…Вера Петровна вернулась с прогулки по коридору в момент, когда Полина заварила себе кофе. Старушке захотелось кофе, глаза ее заблестели, рот открылся в улыбке:
- Что, хороша ты моя Полинонька, кофий пьешь? – не выдержала она, видя, что кофе из стакана быстро убывает. – А я уж больно кофий-от уважаю, - она тяжело вздохнула. Не получив ответа, Вера Петровна, чтобы вызвать жалость к себе, плаксиво запричитала:
- У меня, наверно, трещина в коленке-то сидит. Давно уж сидит… В прошлой-то раз одна женщина кофий-от кажное утро пила и мне давала. Уж больно добрая женщина была, спаси ее Христос! Добрых-то людей беда как много, мне дак все и помогают, подкармливают…
Полина не выдержала ее причитаний и предложила Вере Петровне оставшийся кофе.
- Да почто хоть ты меня угошшаешь-то, Полинонька? Золотая ты моя! - умиляется Вера Петровна. - Сама бы пила кофий-от, самой-то мало!… Ну, спаси тебя Христос за кофий, уж больно он у тебя хорош. А то никому-то я не нужна: слышу плохо и глаза-те ничо не видят. Врачи-те сказывают, катарак какой-то в глазах сидит. Почто хоть раньше катараков не было у людей? … Буду маленько экономить на операцию. Долго тамоди пролежу… все не одна. И околею, дак при людях…
Вера Петровна строго и вопросительно смотрит на всех.
- Вера Петровна, а вот выпишут тебя из больницы, кто за тобой придет?
- Да внучка Наташа посулилась забрать меня к себе, пожить до весны. Стану ей пенсию всю отдавать, можбыть, и потом оставит меня у себя. – Она тяжело вздохнула, и безмолвные слезы потекли по ее щекам, оставляя мокрый блестящий след.
Наступил день выписки. За Верой Петровной, как и ожидалось, пришла внучка Наташа – здоровенная бабища с громким напористым голосом и грубыми манерами.
- Торопись, баб, сегодня тебе пенсию принесут, не опоздать бы!
От присутствия любимой внучки Вера Петровна вся сникла, съежилась и покорно пошла за нею, торопливо перебирая клюшками и едва успевая переставлять ноги.
В семнадцатой палате стало тихо. Лежачие молчали.
